Поломанные

Родиона выпускают из машины, развязывают, и он видит людей. Не таких, как у Бергича. Те совсем все сломанные, эти вот почти целые. У некоторых не хватает пару кусочков, где-то трещинки, но это же так, ерунда, почти незаметно. И все они смотрят на него. Чего хотят-то? Родион не понимает. В голове мутно, все путается и меняется, как в калейдоскопе. Вот картинка одна, а чуть дернешься — и все, картинка сменилась. В их глазах Родион видит уже привычные жалость, брезгливость, а еще гордость — за то, что они не такие, как он. За то, что они «нормальные». Глупые. А потом он видит ее. В ее глазах нет ни брезгливости, ни гордости. Только ужас. Чистый, тихий ужас. Она смотрит на него, как на призрака. И чего смотрит? Не призрак он, живой. Ну, так, по крайней мере, ему кажется сейчас. А иногда, что он помер уже давно. А похрен все!  — Что ты видишь? — И что за глупый вопрос? Она же из наших. Что он, наших не узнает? Нет, узнает! И ее узнал. Нет, он не знает точно, кто она. Но она своя. В этом он уверен! Конечно, он знал, что большинство людей глупые. Не видят нихрена. Смотрят, а не видят. Не видят, как он, следов зверя, отпечатков его лап, как не видят и того, что их зверь — это просто несчастная маленькая обиженная кем-то женщина. А вот эта, она другая. Она видит, может видеть. Только не хочет. Глаза зажмурила, еще и руками прикрыла для верности и идет вслепую. И вопрос свой дурацкий повторяет. Раз за разом. Что вижу, что вижу, да то же, что и ты. Просто глаза открой, и сама взгляни. Неудобно же идти-то с закрытыми глазами! И зверя так искать неудобно! А потом он видит и понимает. Он даже не уверен, видит ли он это в реальности, или это была его очередная галлюцинация. Да и какая разница, если это правда. Она мило улыбается, держит дочку на руках и целует мужа перед работой. Да. Замужем она. За зверем. Горевала она, сквозь слезы не видела, за кого выходила. А когда пелена с глаз упала, она его морду увидела перед своим носом, вот и напугалась. Могла бы, конечно, со страху начать кричать «монстр», как все люди делают. Но не стала. Остальные-то не видят ни черта! Пожали бы плечами, пальцем у виска покрутили, и отвернулись бы. Решили б, что она с ума сошла, дочку бы отняли, таблетками накачали. А она и сошла. Только это не значит, что она правду не видит! Как и не значит, что он, Родион, абсолютный псих! Только сложно это, стоять на своем. Вот и она не стала, не захотела. Если ты видишь красное, а все вокруг твердят, что это белое, поневоле начинаешь сомневаться — а не дурак ли ты. Вот и она усомнилась. В себе, своем разуме. И зажмурилась. Глаза закрыла, дескать, если я тебя не вижу, то и ты меня. Придумала себе красивую картинку, идеальную семью, и держится за нее. А этому нравится, играет он с ней так! Подойдет к ней поближе, маску снимет и смотрит, как она крепче жмурится, чтобы не видеть. А после хохочет довольный! Вот какая жена у него! Красивая! И умная! Но ничего, ничего. Он теперь здесь. Вот сейчас он ей подыграет, а потом он заставит ее открыть глаза, обязательно. Она должна встретиться со своим монстром лицом к лицу. Должна с ним справиться. А он поможет. Станет ее опорой. А она станет его. И поможет вспомнить. Все, что он забыл вспомнить поможет. И вместе они обязательно найдут путь в темноте. Они, может, и поломанные, но не сломленные.