в безмолвной, роковой тишине мачта воет кругляшку света — луне, упираясь нещадно косым остриём, словно рыцарской силой тяжёлым копьём протыкает ночь тёмную, морскую. сновиденья — прочь сегодня я тоскую.
Всё было хорошо — сегодня солнце взошло над горизонтом вовремя, минутой в минуту, без промедлений. В рубке светло, пахнет свежестью, пробирающейся сквозь щель неплотно прикрытой двери, ведущей на пустую палубу. Море отныне спокойно, тоже пробуждается вот-вот, на глазах, поблёскивая красивыми изгибами мелких волн и нежными оттенками от глубокого синего до нежного зелёного. Ветер, кажется, юго-западный, нежно оглаживает борта и верхнюю палубу, извиняясь за недавнее буйство. Ночь не выдалась такой же, каким настало утро. Узлов так двенадцать настойчиво гнали волны прямо в правый борт корабля. Ветер, меняющий направление неподвластно законам природы, уже не действующим по известным причинам, отчаянно бил по парусам, которые пришлось силами всей палубной команды сложить в самые быстрые сроки. Большой опасности не предвиделось, но те редкие, тихие и удивлённые стоны судна, видавшего штормы всякой величины и пережившего даже конец света, покалывали сердце легонько и несмело. Робко, пробуждая молчаливую, не требующую признаний любовь к живому, дышащему и доброму другу: пусть и тихо, но ведь жалуется — больно. А следом напоминает — сильная, закалённая дальними плаваниями и морскими бедствиями за десятки лет, она выдержит и неуловимо пообещает в следующий раз сделать то же самое. Грубая тёплая ладонь погладила вибрирующую панель управления недалеко от серебристой ручки, уклонённой градусов на десять левее нужного, потому что барахлит и все расчёты теперь нужно делать заранее с погрешностью. Заслуживает ласки та здоровая в размерах, но маленькая в представлениях гарантия спасения полсотни жизней. Возможно, единственных на планете, превратившейся в гладкий голубой шарик — такие на ёлку маленькие дети вешают со звонким смехом в преддверии большого праздника. На плывучей этой самой гарантии только один ребёнок, да и в целом человек, смеётся искренне и беззаботно — Валерия. Девочка, загадавшая желание о том, чтобы их путешествие, безусловно похожее на сказку, не заканчивалось никогда. Было ли её желание прямым наставлением учёным, впоследствии создавшим глобальную катастрофу и унёсшим миллиарды жизней? Маленькую девочку можно бы считать причиной всего случившегося или предсказательницей, если бы в суеверии был хоть какой-то смысл. Девочка просто загадала желание. Рассказав об этом в первый же день отцу, она, кажется, уже знала — оно обязательно сбудется. Горизонт сейчас чист, ровно как и последние несколько недель — ощущение времени сбилось напрочь. Плохо, ведь морские порты не ценят опозданий, и штрафы там жгучие, особенно ближе к европейским странам. Но к чему это, если опаздывать уже некуда? Порты, будь то европейские или какие другие, остались только в памяти и на картах старинных атласов в библиотеке. В корабельной библиотеке вообще много чего интересного есть. Книги там, конечно, потрёпанные, повидавшие жизнь не простую, а морскую, что гораздо интереснее. Читали их редко, но при надобности те годились и за материал для строений — некоторым ценителям это не нравилось, но после недавних событий взгляды на вещи вертелись, как стрелка компаса в зоне магнитной аномалии. В одной из старых книжек, как раз с изображением компаса на твёрдой исцарапанной обложке, в криво вырезанной выемке покоится небольшая стеклотара с виски. Уже пустая. С алкоголем в море разговор короткий — в рот или за борт. Может, кто-то беседует и иначе, а кто-то, не особо поэтично рассуждающий, покрутит пальцем у виска: какие разговоры? Ракита из таких. Только вот пить старпом бросит лишь когда рак на горе свистнет. Очень хорошо, что гор больше не существует. Вахта, а особенно ночная, ничего лишнего и расстраивающего внимательность не приемлет, однако Юра дал себе слабину — столько лет исправной работы на флоте, ну может же он себе позволить малость порадоваться? Поэтому сейчас от него терпко веяло чем-то явно не отрезвляющим. Не сильно — так, чтобы не навлечь на усталый слух витиеватые ругательства Надежды, но ощутимо — чтобы на небритом лице изобразить улыбку. Развеять некие сомнения следует: вопреки влиянию небольшой доли спиртного в крови, работа и обязанности выполнены здраво, добротно. Карта измята у краёв с той стороны, где он склонялся над столом, карандаши поломаны и мажут графитом пальцы, циркулем ткнулся пару раз в указательный и чертыхнулся по-свойски следом же, встрепал вихрь и без того растрёпанных волос на макушке частыми почёсываниями, но путь, проделанный судном, уложил на карту верно. Там, где сейчас дремлет на якоре «Бегущая по волнам», должна быть красивая и нежная столица Франции. Под сотнями миль водяной толщи и тяжёлым, пахнущим смертью бедствием. Кто-нибудь мог ли знать, что такое случится? Помимо того, в сохранности осталось и оборудование, и чёрт побрал бы непредсказуемые штормы под дюжину баллов по Бофорту, свист полотна парусов и скрипящий вой мачт до сих пор в ушах премерзко звенят. План на эту ночь выполнен и перевыполнен. Старший помощник капитана судна Юрий Ракита, пребывая в добром здравии и почти трезвом состоянии, потягался бы в своих умениях и с юнцами, и с другими опытными моряками, коли такие остались в этом мире. Проверять как-то не хотелось, так он думал иногда втайне, надеясь, что никто не сумеет подслушать его мысли. Порой трудно бывает признать, что твоё положение тебе до болезненного важно. Но об этом в другой раз. Вскоре блещущие морские волны, лучи рассветного солнца, — уже не первые, что робкие и нерешительные, а следующие, настойчивые и тяжёлые, — и слабый утренний ветерок потеряли своё очарование и превратились в самые обычные морские волны, лучи солнца и ветер, какие бывают днём. Привычные и, честным быть, несколько наскучившие.Очарованьем быть кратчайшим
сроком,
Чтоб вновь мечтаемым стать
позже.
Притянуть взор и оттолкнуть —
нароком,
Ведь постоянно сладить глаз —
негоже.
В борт успевает толкнуться с десяток волн ровно до той секунды, когда Ракита оказывается на мостике. Здесь, снаружи, воздух свеж и оттого немного резок, грудная клетка невольно расширяется и наполняет организм порцией кислорода. Всё бы хорошо, если бы Ракита, протяжно выдыхая, не закашлялся резко, рвано, болезненно. Подарки моря в лице хронических болячек суть плата за возможность бороздить его просторы. Ракита платит почти всю свою жизнь и не жалеет ни о чём. Одинокий широкоплечий матрос, воюющий с якорем, заменит этим утром будильники всему экипажу: громоздкая цепь, наматываемая на катушку невероятными усилиями верзилы, выла волком. Надёжная она, крепкая — так, ругается просто. Чтобы не забывали о её мощи. Когда голова начала гудеть, а на веки опустилась тяжесть, равноценная весу судна, выть захотелось в унисон. Но Юра не хотел никому свою мощь показывать. Он устал, честное матросское. Благодарственное письмо спиртному и бессонной ночи отправлено, доставлено. Прочитанным не будет. Прежде чем уйти, старпом пригревает в мыслях одну крохотную затею и приводит в исполнение немедля. — Палуба, слюни в подушку пускать приказа не было, — Ракита прижал рацию к губам, смастерив рычащую тираду для команды в считанные секунды. — Так почему же я, жри вас планктон, никого не вижу? Ну и пусть на часах только пять с хвостиком, а доброй части матросов и не положено пока вставать на пост — побаловаться никогда не вредно, правда? Ракита хрипло посмеялся прямо в лицо потоку ветра, вздувшему во все стороны света его волосы и приказавшему прищурить глаза. Он природу слушается, он природе верит — потому что видит её и чувствует. Веки сомкнуты, Юра ещё раз глубоко вдохнул и сжал зубы крепко-накрепко, лишь бы не закашляться и не испортить момент. Рубка провожала безмолвием, а встретила отнюдь не бодрым ликом капитана. Виктор Громов, ежели попроще — Витя, а для неформальных обстановок, когда без фуражки и со фляжкой, так совсем — Витька, на шум со стороны палубной двери и скользнувший по полу сквозняк должного внимания не обратил. Вообще-то неплохо бы нафурыжиться и пакость какую сказать, — по-дружески, конечно — но Ракита достойно удержался от соблазна. Но не за бесплатно: у Вити в руках две цветастые кружки с кофе, и одна, что ожидаемо, но приятно, достаётся Раките. В молчании смакуются первые обжигающие глотки кофе. Юра привык к растворимому за неимением лучшего, но вот его осадочное послевкусие на языке утомляет. Хотелось закурить, заменить один противный вкус другим, но Витя как-то слишком недовольно зыркнул на сигару, высосанную до последнего и крошащуюся на панели управления. Пока капитан отвернулся к карте, над которой Ракита корпел всю ночь, старпом смахнул снежинки пепла и саму сигару в импровизированную пепельницу — жестянку из-под консерв. Каких-то очень-очень старых, видимо. — Юр, это что? Стол, его толстое стеклянное покрытие, карта, карандаш, компас и рядом — атлас, скорее как подставка для кружки, нежели учебное пособие. Что именно из перечисленного вызвало у капитана вопрос, сквозящий сомнением и лёгким недовольством, Юра доподлинно не знал. — Бабушка моя почивает, не видишь? Не съязвить — жизнь без пользы прожить. Витя так, кажется, не считает. — Оставь это для курсантов, шутник, — курсантам и без того достанется, кому незнамо. — Ты, Юр, ночью чем занят был? Ракита отнюдь не картинно надувается, и есть зачем: если Витя собрался усомниться в его ночных страданиях, оставленных в стенах рубки, помнящей отвратные ругательства и шумные вздохи, то у Юры будет полное право, буквально карт-бланш на то, чтобы от души возмутиться. — Милостивому государю услужил, вахту ночную нёс, — Юра для пущей красоты энергично жестикулирует, улыбается, мол, соврать себе не позволю. — За делом и картой с путём занялся, глянь-ка. Последнее молвлено с неприкрытой гордостью, а как же. — А то я думаю, шотландским односолодовым веет, — выражение лица становится серьёзнее параллельно тому, как улыбка сходит с лица Ракиты. — Юр, ты бы брал поменьше, полюса уже путаешь. Карту перевернул бы хоть… Ракита аж глаза округляет — честное слово, пятирублёвки вылитые, — и к столу подлетает с завидной стремительностью. Пока взгляд лихорадочно всматривается в географический документ, а руки дрожащие — не виски и не возраст тому виновники, это точно, — вцепляются в помятые края, за плечом нарастает по-мужски хриплый и не по-товарищески довольный смех, утопленный в кофе. — Драть бы тебя медузам, да мозгов у них не хватит на такой приказ, — раздражённо, но почти ласково отмахивается Юра, застигнутый врасплох. Шутником сегодня оказался не только он. — И тебе доброе утро, — улыбается Витя. И если звать дружбу дружбой, то только такую. Остатки заканчивающегося утра проводятся в тишине, нарушаемой редко и только по делу, если старпомовское ворчание и обмен любезностями в виде мягких ругательств посчитать за дело. Ещё один новый день в жизни судна, его экипажа и истории последних людей на Земле начался.