Крещение огнем

Трезвость пришла слишком рано, резко постучав по стенам потрепанного процессора Гэтевея. Он наполовину приоткрыл оптику, готовясь к тупой боли, которая обычно сопровождала употребление слишком большого количества энджекса на пустой бак. Сверхзарядка прогорела слишком быстро, чтобы быть действительно полезной; несколько часов спустя, единственное, что его подпитывало — дрожь в правом манипуляторе и пульсирующая боль в виске. Он чувствовал себя легким и опустошенным, как будто кто-то вытащил его внутренности и заменил их стекловолокном. Гэтевей отмел ошибки, возникшие на краю внутреннего экрана; развившаяся плохая привычка. Но с отчетом о токсичности делать было нечего, кроме как употребить качественное топливо — чего он не найдет на дне этой замерзшей ямы. Он испустил вздох, на мгновение задумавшись, не стоит ли ему просто вернуться к перезарядке. Все, что угодно, лишь бы не иметь дела с тем, что ждет его сейчас на дне фляжки. Но это означало бы сдаться, а он не собирался тихонько ускользать ночью, не подозревая о своем конце. Вместо этого он сжал кулак, чтобы унять дрожь, и перезагрузил оптику. При свете дня ему было трудно смириться с тяжестью своих ошибок. Еще тяжелее было осознать, что он и Родимус свалились посреди ночи, и что теперь ему придется терпеть унижение, поднимая шлем с грудной брони другого меха. Горд собой? — спросил голос, подозрительно похожий на голос Праула. Как будто он, черт возьми, не знал, что является позором для Дипломатического корпуса. Его бак перевернулся, когда он переместился — восставая против кислого осадка, — но Гэтевей, скорее, заварит выпускное отверстие, прежде чем очистит баки. Энергон есть энергон, и в этом месте каждая капля была священна. Он колебался на безобразном, но некритичном уровне в 21%, что не принесло бы агенту никакой пользы завтра, но оставило его в живых на данный момент. Он оглянулся, чтобы убедиться, что Родимус тоже пережил эту ночь. Эта неприятная, но все более знакомая смесь раздражения и облегчения камнем осела в топливном баке. Лицевая Родимуса расслабилась во время перезагрузки, стирая годы войны и раздоров. Это заставляло его выглядеть почти так же молодо, как он себя вел, подумал агент, рассеянно проводя пальцем по линии его подбородка. Незащищенность добавляла часть того, у чего все еще были свои приоритеты. Он проигнорировал другую часть, ту, которая ужасно хотела прижать большой палец к мягкому изгибу нижней губы капитана, пока та не поддалась. Во всяком случае, рты мехов переоценивали. Гэтевей взглянул на свой корпус. Никаких следов краски или других компрометирующих следов, что было хорошо и ничуть не разочаровывало. Само по себе это не было исключено — ничего плохого в том, чтобы использовать своего невольного врага в качестве отдушины, не так ли? Но коннектить Родимуса без его остроты было бы напрасным трудом. Мимолетное удовлетворение без реальной выгоды. Его воспоминания о той ночи были приглушены. Он мог различить их очертания, но они расплывались по краям — результат чрезмерного потребления энджекса, длительного повреждения процессора от вызванной холодом аварии или и от того, и от другого. Улыбка капитана мелькнула перед его мысленным взором, яркая, испепеляющая сила вопреки тьме. Он вспомнил разговор, который вызвал жар в его голосе и корпусе, и у него создалось впечатление, что он сказал что-то опрометчивое. Гэтевей встал. Слишком резко, понял он, когда гироскопы развернулись и заставили споткнуться, но он сумел удержаться на стене пещеры, и через мгновение головокружение прошло. Он снова двинулся — на этот раз более осторожно, но подальше от мягко вентилирующего источника своего разочарования. Серво сами привели его в центр комнаты, к алтарю, который стоял перед троном, холодный и притягательный. Он машинально протянул манипулятор, чтобы проследить за ликом, который украшал его поверхность, гримасничая подо льдом. Он провел по выемкам, которые шли от пустого бассейна в виде открытого рта Мортилуса вниз по всей длине металла в симметричном, ветвящемся узоре. Достаточно глубоко, чтобы переправить жидкость к краям плиты. Гэтевей знал, что такое смерть. Он понимал честолюбие и систематически лелеял идею предательства. Судя по всему, он должен был чувствовать себя комфортно с Мортилусом. Но это было не так. Куда бы он не повернулся, оптика бога сверкала на него рубиново-красным оценивающим взглядом. Это был суровый и размеренный взгляд судьи, того, кто, заглянув в глубины его искры, обнаружил, чего ему не хватает. Он отдернул манипуляторы от алтаря, как будто что-то завязалось узлом в его корпусе. Он отвернулся и встретился взглядом с ближайшим трупом, чей взгляд мертвой оптики все еще был прикован к трону. В этом было что-то особенное, подумал он. Почти все трупы, которые они осмотрели до сих пор, были хорошо одеты — в роскошные, сохраняющие тепло плащи и другие аксессуары просто на показ. Но этот мех выделялся даже от этой ярмарки тщеславия. Его броня была украшена теми же красными драгоценными камнями, которые символизировали Мортилуса во всем храме. Его одежда была выцветшей — черной, с узорами, которые, как подозревал агент, повторяли выемки, по которым он только что провел пальцами. Шеврон на его шлеме был подозрительно похож на диадему. На земле рядом с ним лежал датапад, разбитый вдребезги. Гэтевей подумал о паде, находившемся в его сабспейсе. Он подумал, что напрасной тратой энергии было бы попытаться включить его — не то, чтобы у него было много энергии — и все равно вытащил его. Бот в гробнице сжимал его так крепко, словно это была последняя ценная вещь на этой мертвой планете. Он осмотрел порты на датападе и решил, что, хотя они и устарели — были на самом деле древние — он был пригоден для работы. Ни один уважающий себя агент не пускался в путь без нескольких десятков адаптеров, чтобы облегчить себе жизнь. Гэтевей подключился к паду и стал ждать. Несколько долгих секунд ничего не происходило. А затем он торжествующе выдохнул, когда почувствовал ответный рывок в своих системах — пад украл необходимый заряд, который был нужен, чтобы включиться со слабым потрескиванием. Первоначальный осмотр показал, что это был личный датапад — дневник печального сосунка, замерзшего насмерть в компании лишних трупов. Последняя запись содержала простое, хотя и зловещее сообщение. Мы убили лето. Смутно. Поэтично. Бесполезно. Перелистывание более ранних записей было едва ли более информативным. В какой-то момент начались искажения, и большинство слов были испорчены, растворены в статике или нечитаемых глифах. То, что осталось, рисовало мрачную, хотя и незавершенную картину. Зима надвигается. Мы не были готовы к тому, как сурово это будет, убаюканные долгим и цветущим летом. Все, что мы построили, было разрушено. Отопительная система вышла из строя, и поселение замерзло. Мы не смогли добывать энергон, так как холод сделал наши экстракторы бесполезными. Наши корабли давно разобраны, необходимость в то время, но сейчас это было глупостью. Мы знали, что зима будет тяжелой, но гнев Мортилуса неумолим. Мы провалили его испытание. Мы были недостойны. Те из нас, немногих привилегированных, из ближайшего окружения Мортилуса, нашли убежище в храме. Мы молили Его проявить к нам милосердие. Тут нет отопления, кроме костров, и они скоро погаснут. Нет никакого энергона, кроме того, что находится в нас. У нас нет ни возможности бороться с холодом, который сделал нашу технику бесполезной, ни средств для спасения. Его Преподобие говорит, что мы должны верить. Он, конечно, прав, ибо Мортилус говорит через него. Он просит нашего энергона, чтобы сохранить себя, и продолжить ходатайствовать за нас. Так много ботов добровольно пожертвовали собой, и все же я сомневаюсь. Я трус. Я отполз от остальных, чтобы дождаться своей участи. Смерть придет за всеми нами, и я приму Её.Праймус ждет. Гэтевей отсоединил датапад и с отвращением отшвырнул его прочь, прежде чем тот успел лишить его сил и терпения. В этом сумбуре не было ничего полезного. Всего лишь кучка неуклюжих колонистов, которые прыгнули выше шлемов и поплатились за это. Что ж, он не будет отвечать перед их богом и не повторит их ошибок. В нескольких метрах от него Родимус зашевелился. Он тихо застонал и через несколько мгновений с трудом поднялся на серво. Когда он потянул манипуляторы над шлемом, Гэтевей увидел гладкие кабели на талии, спрятанные под яркой броней. Капитан огляделся. Когда его взгляд наконец остановился на агенте, улыбка, которую он предложил, была немного натянутой. — Было весело? — предложил он. — Давай как-нибудь повторим. Гэтевей предпочел не удостаивать его ответом. — Они все мертвы, — сказал он вместо этого. — На этой планете никого не осталось. — Они так и предполагали, но датапад был гвоздем в крышку гроба. — Что? Агент неопределенно махнул манипулятором в сторону выброшенного пада. — Времена года на этой планете растягиваются на триста лет, — сказал он, полагая, что Родимус не обратил на это никакого внимания во время инструктажа. — Они появились незадолго до зимы. Они не были готовы к ней. Вещи ломались, выходили из строя, что угодно — и когда они не могли это исправить, важные боты прятались здесь. — Разве у них не было кораблей? — нахмурившись, спросил капитан. — Почему они просто не улетели? Гэтевей пожал плечевыми сегментами. Может быть, для двигателей было слишком холодно. Возможно, они разобрали их на части на ранней стадии, предполагая, что смогут восстановить, как только они киберформируют планету. Как бы то ни было, это не имело значения. Они остались. Они умерли. Они были следующими. — Значит, они умерли от голода, — пробормотал Родимус. — Некоторые из них быстрее других, — сказал агент, многозначительно взглянув на того, кто, как он предположил, был Его Преподобием. — Начали откачивать энергон, чтобы сохранить жизнь верховному жрецу. Ради всего хорошего, что это им принесло. Его удивила тень, мелькнувшая на лицевой Родимуса. — Только ему? — Похоже, он сделал так чтобы все выполняли беспрекословно любой его приказ, — пренебрежительно заметил агент. — Маленькие слуги смерти. — Но он задавался вопросом, каково это, должно быть, обладать такой важностью, что меха изо всех сил стараются поддерживать тебя ценой собственной жизни. Он подумал о том, как быстро Родимус предложил свое собственное топливо, и на этот раз удушающий дискомфорт был окрашен чем-то более горячим — чем-то, что обернулось вокруг его внутренних систем и сжалось. — Это… на нем лежала ответственность, — сказал капитан. — Он не имел на это права… — Капитан замолчал, нахмурившись. — Он пожинал плоды, которое давало его положение, — возразил Гэтевей. Так уж устроен мир. Родимус каким-то образом умудрился пройти свой жизненный путь без этого откровения, и эта наивность не поможет ему, когда настанет момент отказаться от трона. — Он злоупотребил своим положением, — беззлобно ответил Родимус. В его голосе слышалась усталость. — Я никогда не прошу — никогда не рассчитываю, что кто-то это сделает… ну, ты знаешь, — его взгляд метнулся к запястью агента. Тот фыркнул. — Нет, — согласился он, — ты бы не стал. Родимус нахмурился, явно пытаясь понять, не оскорбляют ли его. Гэтевей повернулся и пошел обратно к алтарю. Проходя мимо, он провел по нему пальцами. — Полагаю, ты не хочешь слышать о жертвоприношениях, — невозмутимо произнес он, бросив взгляд через плечевой сегмент. Он ничего не знал наверняка, но, как и прежде, продолжение стоило гримасы на лицевой капитана. — Пахнуло культом, — сказал Родимус, ссутулив плечевые сегменты. — Они убыли, а значит, это не наше дело. — Он огляделся, ерзая на месте. — Давай поговорим о чем-нибудь другом. Мы сегодня увиливаем? — Плачевно, поскольку Гэтевей оказался в настроении надавить. Что он мог сказать? Похмелье делало его мстительным. Он остановился у подножия лестницы, ведущей к трону. На мгновение задумавшись, он осторожно поднялся по сланцевым блокам и уселся в высокое кресло. Он оперся на манипулятор, положив кулак на подбородок и не обращая внимания на мороз, который покусывал локоть. Было легко представить себе толпу мехов на месте Родимуса, смотрящих на трон — на него — в поисках наставлений. Он представил себе сотни восхищенных взглядов, ловящих каждое его слово, когда его голос проецировался через пещеру и обвивался вокруг их жаждущих аудио. Он рассказывал им сказку, которая заставляла их чувствовать себя лучше, когда они отходили ко сну, и в ответ падали друг на друга, чтобы удовлетворить его. Предлагая свое внимание, свою преданность, свои искры — Жрец или Прайм, какая разница, когда меха смотрит на тебя как на бога? — Наверное, получил по заслугам, — пробормотал Родимус, разглядывая мертвого жреца. Иллюзия рассеялась, и они снова остались вдвоем. Никакой идолопоклоннической толпы, только колкое суждение Родимуса. Гэтевей посмотрел на него, действительно посмотрел — все самодовольное пламя и голубая оптика свободы — и что-то в нем сжалось. — Хоть раз в жизни, — рявкнул он, — ты можешь просто заткнуться? Он наблюдал, как капитан отшатнулся от яда в его голосе, и это принесло ему маслянистое удовлетворение — почти достаточное, чтобы успокоить боль от разбитой фантазии. — В чем твоя проблема? — потребовал Родимус. — Моя проблема, — сказал агент, прищурившись, — в том, что ты мне надоел. Мне надоело смотреть на твою лицевую. Надоело слушать, как ты разглагольствуешь о лидерстве, как будто ты не угробил каждый шанс, который тебе выпадал. Как будто у тебя есть что-то стоящее, чтобы внести свой вклад. — Родимус не имел права выносить суждения — не после Оверлорда. Ни после Мегатрона. Одна ночь, когда он уютно устроился у огня и позволил капитану болтать без умолку, не означала, что Гэтевею было не все равно, что он скажет. — Прости, напомни мне — кто из нас нес матрицу? — Спросил Родимус, потому что, как они оба знали, это было все, на что он мог опереться. — Кто возглавляет этот квест? — О, прости меня, о, великий, — сказал агент самым язвительным тоном. — Я забыл, что должен быть пристыженным твоим присутствием. Ты бы предпочел, чтобы я встал на колени и сказал тебе, какой ты хороший Прайм? — Он видел, как гневный румянец вспыхнул на лицевой Родимуса, и триумф вспыхнул в его нутре. — Это было бы лучше, — выдавил капитан. — И я был бы лучше тебя, — усмехнулся Гэтевей, прежде чем процессор поспел за словами. — Лучше в чем? — Для начала во всем, — пробормотал он. —Нет… Лучше в чем? — потребовал Родимус, шагнув вперед. — Быть Праймом? Ты думаешь, это легкая прогулка? — Я думаю, что это, вероятно, больше, чем служить прославленным подстаканником для матрицы, позволяя остальным решать твои проблемы за тебя, — сказал агент. Теперь Родимус смотрел ему прямо в лицевую, но он с вызовом выдержал его взгляд. — Как ты вообще можешь называть себя Праймом, когда у тебя была эта штука целых пять секунд? Об этом не будут слагать легенды. Родимус вздрогнул, и Гэтевей воспользовался преимуществом, оттолкнувшись от трона и наслаждаясь тем, как он отшатнулся. — Ты думаешь, я просил об этом? — Выдавил Родимус, удерживая равновесие на нижней ступеньке. — Хотел этого? Разве это имеет значение? Шлак, ты все равно получил все это, — злобно подумал агент. И что ты с ней сделал? — Скажи мне, чего хочет великий Родимус Прайм? — Спросил он, надвигаясь. Он последовал за капитаном на пол, прижимая его спиной к алтарю. — Нет, вообще-то нет, — решил он, когда Родимус открыл рот. — Я тебе скажу.  — Ты меня не знаешь, — настаивал Родимус. — Я знаю достаточно, — усмехнулся агент. — Ты говоришь, что хочешь лучшего для своей команды. Ты говоришь, что хочешь защитить их. Но на самом деле, ты ничем не лучше нас. Тебе просто нужно подтверждение. Ты хочешь, чтобы боты думали, что ты герой, поэтому тебе не нужно сталкиваться с тем фактом, что ты не избранник Праймуса, а просто его любимый лузер. Еще одна гримаса. Гэтевей опьянел от победы. Споря с Родимусом — ломая привычную беспечность, пока он не начал вибрировать от гнева, соперничающего с его собственным, хватаясь за край алтаря, чтобы не наброситься — это заставило его искру пульсировать красным огнем. Солоноватая ревность не могла соперничать с голодом, скребущего его цепи. — Знаешь, ты не единственный, кто чего-то хочет, — прорычал он. Они стояли почти грудная броня к броне, и он задумался, чувствует ли Родимус тепло, исходящее от его корпуса. Он был единственным, кто знал, как оно грозило просочиться из-под панелей — что это побуждало его к жестокости, к головокружительным импульсам взять то, что было прямо перед ним. Все, что ему нужно было сделать — это протянуть манипулятор.