молитвенник

Лицо Сони плавает перед взглядом так, что лампа над ее головой создает размытый образ нимба. Денис улыбается широко и безнадежно. Драматично откидывает руку за голову и даже не пытается сфокусироваться на глазах: на ее голубых, безбожно светлых глазах, что даже смотреть в них — богохульство. Соня, кажется, немного плачет, впрочем, они все немного плачут. Денис плачет под одеялом, затыкая рот руками, готовый драть зубами подушку, лишь бы не завыть во все горло; остальные — кто когда. Соня умеет плакать молча: садится, как неживая, только слезы льются непрерывным потоком, как у Мадонны. Денис, вообще, не излишне верующий, но ее капюшон всегда как платок, и сами ее глаза такие, словно под божьим взором ходишь, бродишь, каешься в чем-то. Соня же сама и верить не хочет, и просить не умеет, но хочет, чтобы ей дали. Либо воздали: за чужие (отцовские?) грехи, либо за свои, еще не совершенные. Хочется пропасть, так, чтобы было за что на том свете страдать, чтобы встать перед взором Бога, опустив голову в стыде, в страхе, чем смотреть на него в гневе. Соня не признается, но у нее гордыня больше, чем у Бога. Смотрит на небеса с укором, мол, я бы лучше сделала, я бы не была как ты, я бы вот здесь сделала так, а здесь так, а здесь вообще бы главу начисто переписала. Денис курит и даже не щурится от дыма, пусть едкий, зато горечь оправданная. Желудок с утра еще пустой, но заполнен метафорической горой таблеток. Кажется, сожран целый мешок за все это время. Ему плевать уже на то, что существует в его голове вне его воли и желания, он наоборот, хочет встать так, чтобы то ли обнять хотелось, то ли на распятие посмотреть. И он думает: а что бы было, если бы Иисус уже умирал, когда его пригвоздили? Если бы он согласился умереть за грехи человечества, сам являясь полумертвым? И все равно не понимает, как на людей обидеться можно было, если его Мать и Магдалена плакали. Он косится на Соню, в которой нет ничего религиозного, и думает: какая же она с в я т а я. И сам не понимает, это то ли от утреннего Максового пиздежа в тамбуре, то ли от собственного сноса крыши по самый фундамент, то ли от того, что он уже сам ближе к встрече с Господом, чем к дороге домой, но дело не в физической девственности, а в чем-то, что спрятано внутри ее взгляда. Что-то холодное и беспристрастное, однако любящее до боли, любящее людей и близких. В ней так не горела ни одна искра жизни, что она ею полнилась от пят и до макушки. Иронично, что Денис проводил рядом с ней времени больше, чем с Максом или Элей, да хоть с бабой Нюрой. Или с кроватью, нежно обнимаясь с барбиталом. В нем жизнь заканчивалась, в ней — начиналась. Расцветала, как холодная и блеклая весна, когда солнце едва начинало греть и лед не таял, — подтекал. — Соня, о чем ты думаешь? — спросил Ден, по привычке протягивая сигарету. Никакой привычки у него не было отродясь. Попросят — даст. Но как-то невежливо молчать дальше было, пока Соня смотрела куда-то в лес. — Ни о чем, — соврала. И да, и нет, как жизнь и смерть, альфа и омега в одном флаконе. "Как же в тебе горе твое умещается?" — подумал Денис снова, а потом решил молчать. Сам же врал, если бы сказал, и если бы спросили, как ему больно, он бы кричал так долго и так громко, что все сначала бы испугались, а потом бы начали плакать. —А ты? — спрашивает в ответ, легко и нервно улыбаясь. Такое чувство, что ей с ним неловко, а чего же он в девушках не видел. И не в святости дело, вот это он как раз видел. Непогрешимую святость, как скалу, которую омывает океан. Такую видел. А ее — трагическую, горестную, от того до крови и слез знакомую — еще нет. — О зиме думаю, — тянет из себя. — О снеге. О делах на работе. Много дел. — Вернешься — доделаешь? Денис смотрит себе под ноги. — Да. Лазаря вернули, вот и я как штык через какое-то время на работе, снова махаться с фэсэрами и говниться, что помощи не дождешься. — Так ты не Лазарь, — Соня улыбается так, что от этой улыбки Титову становится страшно, он так широко раскрывает глаза, что будь он на ее месте, уже бы закрыл рот и сбежал в ужасе, но она не знает такого страха, кроме своего собственного. — Ты Христос. — Тоже оболгали и распнули? — пошло усмехается и выпускает дым в небо, где ему и место, мечтает пару секунд о кремации и о кострах Варанаси, только ему на родине хочется остаться. И лечь в сырую землю. Все по традиции, может даже с памятником, чтобы культурные граждане имели место, где либо похаркаться, либо поговорить по душам открыто и честно с ныне покойным Денисом Титовым, которого сгубила не честность, а сама жизнь, которая так не хотела, чтобы он с ней рука об руку шел дальше. Поцеловала в макушку, как матушка, наградив опухолью, да и отправила дальше болтаться, за руку не держа, не слушая, как он плачет и цепляется за подол. Он врет, считая теперь вранье своим долгом. Он думает о будущей весне, когда начнут распускаться почки и идти лед по реке. Только его весной уже не будет. — Слишком много старался для людей, — уклончиво отвечает Соня. Она, кажется, еще не понимает, как Иисус любил их всех, а Денис уже начинает догадываться. Пока только шарит вслепую, но чувствует чем-то изнутри. Птицы поют, сигарета осыпается пеплом к ногам, а у Титова в горле такой ком, что выхаркать не поможет, он задерживает дыхание и считает внутри себя столько раз до пяти, сколько может. — Ты чего? — Да нахуй это никому не надо. Эта соцсеть ебаная. Без меня проживут, а я жопу рвал, — обижается, по детски обижается. Поджимает губы, стряхивает ладонью злые слезы, которые не смог удержать. И тут же понимает, что Соня смотрит участливо. С такой нежностью, что жалостью это назвать нельзя, он поднимает взгляд и теряется в нем. И он сам тянет к ней руки; не до распятия, конечно, но распахивает взаправду, приглашает. И Соня торопливо прижимает Дениса к себе, как самое дорогое, как будто любит его больше...Бога. И жизни. Не своей, Дениса, Дениса жизни. Она гладит его по волосам и позволяет дышать себе в шею, хоть ей горячо и щекотно, все же теплое и рваное у него дыхание. — Если сделал, значит надо. Другие поддержат, даже если ты не захочешь больше. Если будет тебя уважать хоть один незнакомый человек так, как тебя уважаю я, или твои друзья, которые тебе в самом начале помогали и поддерживали, то... Ты молодец. И можешь здоровье поправлять. Можешь отдохнуть. Денис горько плачет еще полчаса, пока Соня уходит помочь бабе Нюре.