Евангелие от Иоанна

Зона образовалась 22 года назад — Сказано было, не лезь на рожон! Отойди! — А ты кто, святая мать? Может, еще кто? — Не возьмет тебя никто, — собеседник фыркает. — Молокосос ты еще. — Ты туда тоже молокососом пришел, — Сережа бьет ладонью по столу. Эхо разносится по пустой комнате, а лицо мужчины напротив так и остается каменным. А чего еще можно ожидать? Рабочий день к концу подходит, за окном уже смеркается. — Пришел и взяли. — А ты меня с собой не сравнивай. Я, может, и молокососом был, — хмурит брови, внимательно следит за каждым движением юноши. Уследить бы еще за этаким придурком – из стороны в сторону мечется, а толку никакого. — Но за спиной подготовка военная. Усек? — Дим, пожалуйста. — Хватит, Серый, все, — мужчина кидает на стол пачку бумаг. Желтоватые, не первой свежести. Такими пачками лежат бухгалтерские отчеты в конторах – множество печатей и подписей, а толку ноль. Копятся по алгоритму, штука за штукой. — Я тебя на зону не впущу, опасно там сейчас. — Да я же не на саму зону прошусь, ну! — глазки строит, на законный свободный стул садится. Скидывает бумажки на пол. «Бумажки» эти – горы приказов о зачислении Серого в штатные лаборанты. Старые, правда. Пару лет подряд то приходил, то уходил – и ведь все равно брали. Сначала, когда «ведьмин студень» какой-то придурок притащил в бидоне, Серый испугался и уволился – правильно сделал. Лаборатория тогда чуть ли не под землю ушла, половину штатных на месте и похоронили. Второй раз запугали до смерти, что отправят в Америку на исследование «ихней этой чертовой зоны непонятной!» - тоже уволился. — Я на периметр, Дим. На пе-ри-метр! — Знаю я тебя, придурка с шилом в заднице, — этот самый Дима глаза закатывает. Надоел разговор, хотелось домой к жене и дочери, а не читать перед сном нравоучения. — Как только автомат в руки дадут, так сразу в болото. — Интересно же, а! Какие перспективы, ну ты только представь! — Да пойми ты, не из вредности, — Дима хватает собеседника за щеки. Смотрит пристально так. А руки у Димы обгоревшие, уже и не помнится, как выглядели его пальцы до того самого столкновения с «жаровней». — За тебя боюсь, ты для меня ведь как семья, не пущу. — Я не Лиза, — как отрезает. — Под замком держать не надо. Мне нужно туда, на Зону. — А если помрешь в первый же день? А если комариная плешь? Сереж, это тебе не «спящие норы», наша Зона – плотоядная скотина. — Знаю, поэтому и хочу туда, — хлопает глазами. — Забирай бумаги свои и вали, — Дима уже не выдерживает, встает и направляется к двери. — Хочешь, обратно лаборантом – это всегда пожалуйста, Рома возьмет. Я свое слово сказал, с моими вояками ты никуда не пойдешь. Даже на периметр. — Надо было в Америку эту сраную ехать. Дима смеется. — Самому не смешно? — Смешно. — Мать пожалей. — Она тебе «привет» передавала. Еще пару десятков лет назад на эту часть Сибири никто не обращал внимания, стояла и стояла, только китайцы время от времени вырубали. Седиментологи пачками ездили, но на них тоже никто внимания не обращал – эти черты повсюду ездят. Забор начали строить только тогда, когда «что-то изменилось». Иностранцы данное явление называли «пришествием» или «связью» - мол внеземные силы пытались связаться, в отечественных газетах писали, что эти явления – просто метеориты с подарочками. Факта не было: зеленых человечков никто не встречал, большие глыбы посреди тайги не находил. Что бы то ни было – принесло с собой кучи космического мусора неизвестного происхождения и аномальные явления. Нет, вы не подумайте – ничего паранормального, наукой все объясняется. Проблема лишь в том, что еще ни одна наука не придумала способов исследования и понимания загадочных объектов и явлений. Серого тоже можно назвать объектом загадочным, в таком случае – еще ни одна наука не придумала, какие именно цели он преследовал. — Я тебя не возьму, я тебя не возьму… — идет и бубнит под нос. Город у них маленький, все друг друга знают. Приезжих тоже мало, и их тоже все и всегда знают. Пускай чертова Зона эта рядом, а город все равно в покое оставили. Это европейцы любят культы вокруг аномальщины устраивать, нашим хватает парочки лабораторий и галок в бумажках. Не всем, но большинству. — А мелким везде брал. Садится на лавочку, закуривает. После обнаружения этой невнятной аномальщины жить даже как-то веселее стало – плакаты повсюду расклеены, сотрудники лабораторий в защитных костюмах ходят, а как сталкеры выносят из Зоны ерундину всякую, так вообще целый праздник можно устраивать. А ведь все осталось на своих местах – и лавочка эта в сквере, и панелька серая напротив нее, и бабка с бигуди белье развешивает, и даже надпись «хуй» маркером на третьей дощечке все еще ясно видна. Все прежнее, а люди другие. Боятся каждой мухи. Дождь пошел – все домой забегают, ведь обязательно кислотный или еще какой. Серый тоже боялся, он вообще предпочитал придерживаться политики наглого обывателя – бояться, но не отрицать. Дождя не боялся, но под козырек забегал. Зоны боялся, но внутрь хотелось. Диму он тоже в каком-то смысле боялся, только «но» было в разы больше. — Эй, я дома, — скидывает рюкзак у входной двери. Навстречу сразу выбегают близнецы, с кухни слышно шебуршание. Может, отец из гостиной и крикнул «Здарова», но оно пролетело мимо. Сибирский менталитет и принцип «больше-лучше» не менялись. Зона появилась, а семьи все еще разрастались – семья Серого не исключение. Как отец ушел к тетушке Любе, все отчего-то резко стало правильным. Мать нервы наладила, Отец установил новые правила в новом доме – Серому тогда было лет шесть отроду, но уже тогда он принял должное «меньше знаешь – крепче спишь». Лишних вопросов не задавал, раз в месяц исправно ездил к отцу на дачу вместе с тетей Любой. Потом поездки на дачу стали сопровождаться не только тетей Любой, но и их общим сыном, а потом тремя, а потом стал еще присоединяться сын тети Любы от первого брака, Лелик. Придурковатый малый, иначе не скажешь – но свое дело знал от корки до корки. Деревни вокруг их родного гнезда вымирали – Зона отбирала последние искры жизни у русских селений. Впрочем, это никак не помешало мейстру Горошко собирать своих детей вокруг стола под аркой дикого плюща. В особенно жаркие вечера он толкал речи, а Серому оставалось только стыдливо опускать голову – но факта это не отменяло, отец все еще оставался любимым отцом, тетя Люба так и не стала злой мачехой из Золушки (хотя бы потому что души не чаяла в сыне своего супруга), а мелкие… ну что с них взять, призвание это такое. Сколько бы лет им ни было – всегда оставались мелкими по праву рождения. — Ну, как? — из кухни выплывает тетя Люба – женщина невероятно добрая и не менее полнотелая. — Взяли? — Да там, — отмахивается. Серый всю жизнь оправдывается, во всяком случае, с оправданий начинает. — Димка принимал, а ты его знаешь. Уперся, не пустит. — Правильно делает, — женщина треплет щеку пасынка. Тот усмехается. — Нечего тебе в этой Зоне треклятой делать. Вон, колледж заканчивай и к отцу на машину. — На машину не хочу, в колледж в этот в твой я тоже не хочу, — к порогу летят сапоги. Когда-то выдали в лаборатории. Проходит внутрь – пахнет оладьями и абрикосовым вареньем, за столом уже сидит Лелек. Опять приехал. — Я хочу на Зоне объекты исследовать… — Все вы к этой Зоне примахались, — тетя Люба снова подходит к плите. — Вон сидит, — кивает в сторону старшего сына, — тоже «зонник». — Я на периметре отмеряю изменения климатических условий, — Лелек закатывает глаза. Говорит с такой гордостью, будто в ФСБ работает – а по факту с термометром из точки в точку шатается. — Это другое. Вообще он Леша, а не Лелек. Алексей. Видимо, в детстве был еще более придурковатый, чем сейчас – что для Серого представить очень сложно – оттого и прозвали просто Лелеком. Болека для полной коллекции не хватает, но в их захолустье одного такого «климатизатора» с тараканами в голове более, чем достаточно. — Не в тебе дело, — перед носом Серого ставят тарелку с оладьями. — Просто понимаешь… хотя, нет, ты не понимаешь. — Продолжай. — Эм… да нет, ты не поймешь. Ты Диму не знаешь – а Дима в этой истории очень важен. — Так познакомь?! — Прям так? — На словах хотя бы, мне достаточно будет. — Товарищ это его закадычный, — тетя Люба уже не выдерживает. Не нравится, когда Серый мнется – а мнется он постоянно, будто по расписанию. То в университет идти не хочет, то в лаборатории ему не сидится. Всегда находятся отговорки – всегда рукой машет, мол, я этим не интересуюсь и тебе не советую. Недоговаривает. Если надавишь – договорит. — Сильно старше, военный, но порядочный. — Порядочный с Серегой водится? — Лелек присвистывает, за что получает смачную оплеуху от сводного брата. — Теть Люб, ну будто жениха описываете, ей богу. — Серый дулся. — Дима он Дима, просто Дима. — Голубая луна, Серый, — Лелек потирает щеку. Иногда он бывал приятным, все остальное время бубнил. Немногие жители осмелились уехать после образования Зоны, хотя бы потому что место казалось слишком отдаленным от цивилизации. Спокойствие и стабильность превыше всего. Так и Лелек – при возможности и желании остался корнями здесь, в квадратном городке. Серый тоже остался, только вот с разницей в том, что уезжать ему никто не предлагал. — После Зоны она тебе покажется не только голубой. — Я там был, в отличии от тебя. И ведь действительно был. — может, и нет, но сейчас эти воспоминания стерлись. — Когда только она получилась… ну, образовалась. — Жаль, с собой тебя эти зеленые не забрали, ты бы среди них своим казался, — за нападки Сережи в сторону Леши тетя Люба не переживала. В детстве они неплохо ладили, пусть виделись довольно редко. Знала, что в случае чего друг за друга смогут вступиться. А внутри семьи браниться можно – территория нейтральная. С Димой Сережа познакомился давно. Младшему не было и пятнадцати – столкнулись в школе. Дмитрий со своими ребятами помогал в оцеплении учебных заведений. После образования зоны город боялся нападения неких сил – однако ничего не произошло. «Для галочки», ради очередных дурацких законов, военные разгуливали по самым мягким точкам человеческого бытия – школам, больницам и домам меценатов. Бородатый мужчина в форме не мог не привлечь внимания юноши, который со рвением пытался скрыться от преследователей. Кинул нелепое «подыграйте», важно уселся рядом на подоконник и начал нести ересь. Никто из них двоих уже и не вспомнит, о чем – скорее всего, о Кантовской философии, о которой ровном счетом никто из них не знал, но первый отрывочно слышал по телевизору. «Борода у тебя классная, вояка, не мешает?» - на что «вояка» закатил глаза. Терпеливость Димы возвела это странное знакомство в неплохую партнерскую дружбу. Серый в те годы был совсем другим. Губы вечно расплывались в улыбке, нескладный из себя. Подросток советского типа, по-другому сказать язык не повернется. В те пятнадцать на щеках младшего еще можно было рассмотреть бледные веснушки, подергать его за нос, посмеяться над отросшими патлами, забранными в кривой пучок. «Внутрь – пошел нахер, на периметр пойдешь со мной. Выдам пропуск. Только раз.» - Серый расплывается в улыбке. Сообщение от Димы пришло буквально через пару часов после их разговора. Видимо, пока жена укладывала дочь спать. Одумался. Ближе к полуночи местные плотно занавешивали окна. Частицы, приносимые ветром из Зоны, содержали в себе пылинки фосфора. Воздух светился. «Чураюсь я такой чертовщины, буду дома перед телевизором всю жизнь сидеть» - первое время отец ворчал, а через пару дней свыкся. Даже ружье на ночь перестал доставать. Может, в этом и есть особая привлекательность русской культуры? Простота, граничащая с необъяснимой верой. У тети Любы все было проще – на ночь молись, много мандаринов не ешь, с утра умывайся ледяной водой. — Оставайся, до матери далеко идти, да по тьме этой… — никто не планировал, что Серый уйдет. Слова, сказанные для приличия. Здесь он уже был своим. В последние годы мать Серого бесновалась, отчего нередко посреди ночи тот выходил во двор, садился на качели и нервно закуривал. Еще подростком пускал слезы, позднее – перестал. В доме отца и тети Любы тесно, но нет накаленной атмосферы. Пахнет свежим вареньем, в гостиной на стене висит ковер, в комнате мелких на стенах расклеены плакаты из комиксов и детские рисунки. Если хорошенько поискать, можно найти портрет и самого Сережи в исполнении младшего близнеца. Когда впервые Сережа объявился посреди ночи, никто не знал, что с ним делать – выгнать ведь не выгонишь, но и на пороге держать неприлично. Отец храпел, так и не проснулся. Тетя Люба его, мокрого от дождя, затолкала в душ, наскоро организовала постель на разложенном диване и отправила спать. С того времени диван считался территорией Серого. Арендной, но территорией. — Широкой души человек, теть Люб, серьезно! — в этих словах не было и доли сарказма. К мачехе Серый относился лучше, чем ко многим людям вместе взятым. — Обычное дело, зато буду первым человеком, кому невестку покажешь, — подмигивает. Больная тема. Романтика не ладилась. Первая причина: в ней не было нужды. Вторая: сама романтика в Сереже тоже не нуждалась. — Ну или кто узнает о моей кончине, — пожимает плечами. — Не верю я в эти свадьбы, не с кем. — А Дима? — Лелек объявляется в коридоре. Звенит ключами от машины, уже собирается домой. Подтрунивал, но по-доброму. К стене прибить его не хотелось – только так, приложить о карниз. — А Дима уже счастлив в браке, — отвечает со стула. Брат уже в полном обмундировании – закутался, как всегда, добротно. Три слоя свитера, идеально выглаженное пальто, натертые до блеска рабочие берцы. Инспектор Гаджет в лучшие годы, разве что шляпы не хватает. К такому женщины точно не подойдут – будут бояться, что по уровню прилизанности Лелек окажется выше. — Но ради тебя разведется. Отец хлещет водку с томатным соком. Снова. Говорит, не спится. Выжидающе смотрит на плотные шторы, перевязанные резинками для волос. Смотрит, вздыхает. Говорит, звезды не видно. — Спать, — Серый сидит у кровати близнецов. Спят вместе на двухспальной с малых лет – даже одеяло одно на двоих делят. На ночь включают ночник, чтобы в «экстренной ситуации» никто не заблудился. Было в их рыжеватых головах что-то приятное. Что-то из детства, чего Серый уже и не помнил. Пытался, но не смог. — А завтра с утра снова будете бегать. — Ты домой? — тот, что помладше на пару минут, хватает парня за запястье. У него Серый любимчик. Глаза слипаются, а от старшего брата никак отцепиться не может. — Нет, я тут, — качает головой. — Олеж, спи. С утра обсудим все, что хочешь. — Это правда, что ты пойдешь на Зону? Сережа закусывает губу. — Нет, — тихонько улыбается. — Никуда я не пойду. Отказался. — Жаль, — мальчишка уже засыпает. Шепот становится тише. — Рассказать бы мог, как там…

***

— Наших не хватает, знаешь, — в части день начинается намного раньше, чем всходит солнце. Зимой солнце видно редко, в Сибири – еще реже. «Часть» звучит слишком пафосно для бывшего здания Дворца Культуры. Еще при коммунистах здесь обосновался рынок, а после Зоны в полуразваленные залы прислали военных. Лепнина стерлась в глину, гипсовые головы использовали как вешалку для порванных курток. — А ты не берешь. — Не беру, — Дима кивает. Начальник человек не глупый, перед ним нет смысла ерничать. — Я детей в Зону посылать не собираюсь. — Для тебя абсолютно все желающие – сплошные дети. — мужчина протягивает подчиненному кружку с чаем. Пакетированный и крепкий – после такого остается сухость в глотке. — Детьми воевали в 45-ом, и сейчас пусть встают. — Нет нужды, — в окно врезается снежок, снова школьники играют. Начальник вздрагивает. — Мы справляемся, нет ведь угрозы. — Сталкеров разрослось. Дим, по-человечески прошу, найди людей на периметр. Устал я. — Не людей прибавлять надо, а охрану усиливать, меры предпринимать, да и… — Дорого, — мужчина достает из стола коробку с сахаром, добавляет в чай. Да, точно, деньги. Денег никогда нет. На стене висит уже потертый временем потрет президента – в этой глуши никто и не знает, сменился он сейчас или нет. Груды бумаг, поношенные ботинки… знал ты, Дима, куда приезжаешь. Теперь не удивляйся. — Ефрем Анатольевич, не по-человечески это. Не по-человечески. — перед обходом приходится менять форму. Мокрая от пота – а в мокром выходить на мороз опасно. В кабинете Анатольевича всегда парит, он мерзляк. Батареи включены на полную мощность, иногда даже удивляешься, как его вообще с такими требованиями в военную часть приняли. — Подростки… должны свет видеть. Пусть уезжают в Москву, в Питер, куда угодно. Здесь место старикам. — Бред все это, Чеботарев, — мужчина смеется. — У нас Зона, инопланетные земли, ну понимаешь, — от смеха закашливается. — Скоро здесь будет центр научный, люди приезжать будут. — Зон таких в целом свете штук шесть, того и больше, — будильник в кармане оповещает о начале обхода. Нужно идти к своим. Подчиненный встает с кресла, кивает в сторону двери. — Наша скотина никому не нужна. Это пустырь. — Это для тебя пустырь, для Сталкеров – золотая жила, — начальник все еще мешает свой сахар в кружке с чаем. — Если ничего не сделаем с периметром, навсегда пустырем останемся. — Может, пусть лучше оно и так? — и выходит. Когда-то вместо кабинета Анатольевича здесь были гардеробные для особых гостей. Ржавые вешалки откручивали всем штабом. Культура застыла внутри снегов, без слез не взглянешь. А коридор длинный, в самом конце – окно, затянутое паутиной. Прямо напротив двери – рисунок. Краска уже стерлась, от надписи «Вперед, комсомолы!» осталось только «Пере мол». Перемол. Перемололи все, что было. Дмитрий наскоро надевает армейский жилет, застегивает куртку, проверяет автомат – все на месте. Вопросом «А зачем автомат?» он задавался давно – с тех пор, как сюда переехал. Уже как лет пять. Ответа так и не нашел. Сослуживцы отвечали угрюмое «для безопасности». Только вот чьей? Своей что ли? Обходить школы уже не требовалось, разрешили просто ходить с важным видом по городу. Пускай среди своих Дмитрий явно пользовался авторитетом и являлся носителем звания «Первый среди равных», вопросы еще оставались. Почему именно он должен принимать юниоров? Почему именно ему доверяют распределение по сменам? Как говорил начальник, «твои косяки, по сравнению с косяками других, меньше». А из двух зол, как известно… Он усмехается. — Вспомнил чтоль чего? — напарник, Тихон, человек простой, провинциальный. Многие истории в его присутствии стоит умалчивать, иначе их узнает весь район. — Почти, — указывает головой на здание школы, которое только что прошли. — Я ведь там с Серым познакомился. — Ты с Серым аккуратнее, слухи ходят. — Какие слухи? — Ну, что вы это… спите. — Спим, Тихон, конечно, спим! — Дима смеется. — Каждый в своей кровати, возможно, даже в разное время. — Не со зла, Дим, ну. — А от кого узнал? — В целом, уже не вспомню, — Жизневскому хотелось верить. Во всяком случае, память у него действительно короткая. Запоминает только бесполезные детали, которые в дальнейшем не смогут пригодиться. — Ты суть понял. — А из-за чего вообще эти слухи пошли? — Тоже не знаю. — А сам что думаешь? — Я с Лизой знаком. И с дочкой вашей, красавица растет. Три района и центральный округ – состав города. Пройдешь по переулку, хотя бы один знакомый в окне покажется. И приятные, и неприятные, но большинство – совсем уж неприятные. Сплетников автоматически относят к третьим. Сплетников много, каждый второй и половина из первых. — Понимаешь, в чем гвоздь, — некогда требующие максимального внимания обходы превратились в ленивые прогулки. Не требовалось смотреть уровень радиации, не приходилось носить с собой очищающие средства или гигиенические маски. Опасность представляли только снежные сугробы, в которых можно утонуть с головой. — Я ему помогаю, не более. — Да брось, ничего зазорного, молодые мальчики, все мы знаем! — Тихон, головой подумай своей, — Дима устал. — Я выгляжу, как гей? — Нет. — Именно, запомни это. — А ты сам не можешь предположить, откуда слухи эти все пошли? Дима не просто может предположить – он отлично знает ответ на вопрос. Еще он знает, кто разносит слухи – этот «кто-то» живет недалеко отсюда, на втором этаже, некогда учился в одном классе с Сережей, по утрам заваривает цикорий и на зиму заклеивает окна изолентой. Этот «кто-то» - родная сестра его жены. Девушка недалекая. Независтливая, но недалекая. В ней собирается слишком много «не». Если вам когда-нибудь посчастливится найти ее на сайтах знакомств – а вам обязательно посчастливиться – никогда не приглашайте ее в кофейни, у нее аллергия на лактозу. Правда, всего лишь догадки. Ей нравилось проводить лей-линии среди несуществующих точек – также нельзя отрицать влияние бескостного языка самого Сережи. В школе он был… немного другим. Другим, чем сейчас. Максималист в рассвете сил. Ему нравилось болтать без умолку, изображать из себя безумно важного человека, но наедине он отмахивался и отругивался. На серьезные вопросы в переписках мог присылать бессвязные наборы букв, а вот более острые змеиные темы не пропускал. Ему нравилось быть в центре внимания, особенно в центре внимания среди шутов и дураков. Сам ведь не лучше. Изменился ли? Кто знает. Бессвязные наборы букв более не присылает, просто игнорирует неудобные предложения. А внимание… просто школа закончилась. Общество шутов разбрелось на более мелкие шутовские коллективы, однако менее шутовским быть не перестало. Каждого можно вырядить в ярко-красные комбинезоны с бубенчиками, только рады будут. Смогут друг от друга отличаться, сейчас же ходят с кислыми минами. — Из школы, видимо, — снова цепляется за неприметную коробку в виде буквы «Н». Серая, безжизненная, цветы на подоконнике завяли еще в бородатые годы. Ученики тоже завяли – просто потому что им повезло родиться здесь. — Он ведь там меня отловил. — Димон, не договариваешь чего-то, это точно, — Тихон дружелюбно хлопает по плечу. Движения у него наполнены особой провинциальной леностью – в некоторых моментах притягательной в своей непосредственности – жители столичных городов извечно спешили, из-за чего жесты выходили по-особому угловатые и всегда тяжелые. — Если два простых мужика начнут дружить, между ними слухи не поползут. — Два обычных мужика не подвержены сексуализации со стороны малолетних девочек, — Дима перебивает сразу же. — Алкашей и наркоманов сравнивать никто не будет. — Если обычные, то сразу алкаши и наркоманы? — Черт… оговорился. — Гнилая ты душа, Дмитрий. — в шутку, не из обиды. Многие фразы вылетают без предупреждения, вернуть возможности уже нет. Иногда – очень зря, что возможности нет. — Гнилая, как ты сам сказал, сексуализированная душа. — Да ты и сам не лучше, не гони. — Не отрицаю, что правда, то правда. Слухи пошли еще пару лет назад. Сначала очень точечные, после – в более широких масштабах. Засосы. Краснеющие такие, которые позднее превращались в гематомы. Казалось бы, что такого – Дима вовсе человек женатый, ему положено. Было одно «но» - по времени совпадало идеально. Что у Димы кто увидит, пока он переодевается – что у Сережи кто усмотрит. Если у Димы шея чистая, то и у Сережи шея чистая. Дима часто приходил в лабораторию, где химичил его друг. Начинали травить байки в женских коллективах, исключительно из интереса. Байки ради баек – чтобы было, что обсудить за чаем и печеньями. «Совпадение, не более, мы в России все-таки!» - зубы скрипели. В его родной столице за такие оскорбления могли лишить должности. Москвичи предпочитали пускать более мерзкие слухи и только среди определенных компаний. Провинциальные слухи не портили показной авторитет, просто потому что в миниатюрных селениях как минимум у каждого за спиной накапливался целый мешок сплетен и шушуканий. Каждого на плаху не поведешь. Жаль. Зона образовалась 17 лет назад — Домой не собираешься? — Нет, мам, у меня жена, — в позапрошлую зиму Диме впервые пришлось рассказать эту важную новость по телефону. Мать на свадьбу не приехала. Отец тоже. Братья прислали открытки в социальных сетях, а после удалили его номер. — Платят хорошо, спокойно, сама знаешь. — Ты же сам мне говорил, что только на годик, только на годик… — Вот так обстоятельства сложились, разное бывает, — зима выдалась на удивление холодной, мороз по ночам выл. В это мгновение тоже. — Мы к вам заедем как-нибудь на каникулы. — Врешь. — Нет. — Я тебе специально напомню. — Жду. — вешает трубку. Сережа все это время сидел напротив. В пустой комнате каждое слово отдавалось эхом, вскоре здесь появится детская кроватка. Сережа сидел на полу, склонившись над книгой. Ему хотелось сделать вид, что ему все равно. Выдавали дрожащие руки и книга. За пятнадцать минут он не продвинулся ни на страницу. — Они ведь действительно тебя ждут, да? — шепот тоже отдается эхом. — Да, ждут, — Дима садится рядом. Руки обгорели до предплечий. На одном из них даже красовалась татуировка, хитро переводящая ожоги в ровный кожный покров. Дима сломан. Он устал. — Я, наверное, их тоже жду. — Почему ты не хочешь съездить? — Боюсь не вернуться, сам знаешь, — треплет по волосам. Еще рыжие, почти морковные. Начиная с девятого класса, Сережа красился. Его натуральный цвет отливал рыжиной, но он самолично решил усилить контраст. Ржавое пятно на снегу, как он сам выражался. — Забирай Лизу, вали отсюда. Зона тебя искорежила, сам видишь. Кам он, поднимай задницу и… — Легко говорить придурку без выбора, — «на черный день» в кармане Чеботарева всегда лежит пачка Мальборро. Пепельница на подоконнике уже заполнена. Он закуривает. Прямо посреди комнаты, Лизы дома все равно нет. Ремонт еще не доделан. — Ты родился, тебя поставили перед фактом, мол в этой дыре ты вырастешь и умрешь. Ты смирился. Серому должно было быть обидно, но нет. Его не задело. Дима прав. — По-твоему, так лучше? — Да, — как отрезает. — Ты не разваливаешься по частям. — А ты разваливаешься? — Я каждый день разваливаюсь, — кажется, еще немного, и бравый вояка расплачется. — Зона, Лиза, ремонт, мать. Потом снова. И снова. И снова. И снова. У Сережи очень нежная кожа. Если присмотреться – все еще можно увидеть веснушки на его щеках. Бледные-бледные, но существующие. У него мокрые от снега волосы, красные щеки и пальцы воняют табаком. Большие глаза и родинка над правым соском. Россыпь бледных веснушек на спине. Выкрашенные «морковными» остатками волосы на лобке. Это Дима точно знал. Даже как-то смешно становится. Он не помнит, сколько родинок у Лизы, как зовут ее мать или почему она резко стала брюнеткой. Дима безумно любит Лизу, до дрожи в коленях. Дима любит ее звериной любовью, которая играет в теле. Однако Серый… он как шинель. Поношенная, но отцовская – выбросить жаль. — Сереж. — М? — Ты у матери сегодня ночуешь? Тот кивает. — Приходи ко мне во Дворец, — на замерзшую веснушчатую ладонь ложится выжженная. «Дворцом» военные называли свою часть – как никак бывший дворец культуры. В шутку. — Заварю тебе наш отвратительный чай. — Чай у вас и правда отвратительный, — откладывает книгу в сторону. «МЫ» Замятина, занятно. Старая редакция. — Я принесу свой. — Приноси, — кивает. — Маме привет.