Серо-сиреневые

      — Это... не совсем то, что я представляла, — скованно произнесла Фредерика, глядя на свой маленький портрет.       Жозефина не стеснялась демонстрировать восторг:       — Вы получились о-очень внушительно, леди Инквизитор. — В слове «очень» слышалось придыхание. — Придворный живописец ее императорского величества искусно передал ваши черты. Осталось только сделать копии и разослать во все влиятельные дома и организации.       — Жозефина, — прищурилась Фредерика, — мы ведь хотели, чтобы члены этих домов и организаций могли меня узнать. А здесь...       — ...отражено именно то, что нужно. Поверьте моему опыту, леди Инквизитор.       И, прежде чем Фредерика успела вновь возразить, Жозефина поставила галочку в своих записях. Обычно такая галочка означала, что решение принято и назад пути нет.       Конечно, Фредерика доверяла своей и в самом деле опытной советнице. Ее, Фреду, учили магии, а не тонкой дипломатии. Но все же... Неужели она предстанет перед сильными мира сего — такой? На портрете у нее властный излом губ, в лице ни кровинки, руки с силой сжимают рукоять парадного меча. И фигура преисполнена достоинства, и грудь колесом, и плечами этими можно Орлей заслонить. А главное, Фредерика не узнавала собственных глаз, изображенных на портрете. Она просто не умела выражать взглядом разом надежность и нешуточную угрозу.       И что, во имя любви Создателя, с ее волосами?       — Kaffas, что с твоей прической? — Дориан разразился смехом.       Его заливистый хохот мгновенно заполнил всю ротонду, от круглой крыши до основания.       Вздыхающая Фредерика терпеливо пережидала приступ его веселья, глядя, как Дориан обмахивает себя копией портрета на манер веера.       — Дорогая, не подумай дурного, — наконец отсмеялся и посерьезнел он. — Выглядишь впечатляюще, под стать репутации. Просто это не ты.       — Счастлива это знать, — пробормотала Фредерика. — Хоть и немного жаль часов, потраченных на позирование. Но Жозефина уверяет, что все окупится...       — Поздравляю вас, леди Инквизитор, — донесся сверху, из воронятни, голос Лелианы. — Такой вы останетесь в учебниках истории.       Дориан крякнул. Фредерика скисла, но виду не подала.       У подножья лестницы в круглом зале ее перехватил эльф-отступник:       — Инквизитор?       — Да, Солас? — откликнулась она, забыв спрятать портрет за спину.       Почему-то именно его реакции она чуть ли не страшилась — и это в мире, где портрет мог попасться на глаза Сэре, которая как пить дать расчехлила бы весь свой колчан едких шуточек.       Сдвинув брови, Солас аккуратно принял полотно из ее рук. Что бы он ни хотел сказать до этого, заготовленная тема забылась. Он бегло оценил изображение, чтобы всмотреться в настоящую Фредерику уже внимательнее. И увидеть, как она кусает губу.       — Ты раздосадована, — вынес он вердикт. — Не скажу, что не понимаю, почему.       Она покачала головой — в знак согласия, вопреки всякой логике, — но ограничилась лишь фразой:       — Такое творчество не в моем вкусе, вот и все.       А затем невольно глянула через его плечо на стены ротонды, расписанные Соласом так искусно, что у нее не достало бы слов для похвалы. Хотя и без слов было понятно, по вкусу ли ей его творчество.       И то ли Солас пребывал в на редкость хорошем настроении, то ли ему польстило внимание, проявленное к его фреске, но неожиданно он предложил:       — Ты ведь знаешь, мне будет в радость нарисовать твой портрет.       Она не знала.       Фредерика перевела взгляд на него, внутренне обмирая от счастья и неверия.       — Ты... Правда? — Она непонимающе нахмурилась. — Почему?       — Ты живо интересуешься моими взглядами на мир, на бытие, на все на свете, — сказал он и отошел к рабочему столу за палитрой и кистями. Портрет Фредерики он небрежно оставил там же, прикрыв ворохом свитков. — И вряд ли я ошибусь в предположении, что тебя точно так же интересуешь ты сама. Твоя роль в моем мировоззрении, если точнее.       Одна мысль, что у нее может быть какая-то роль в такой сложной и незаурядной штуковине, как мировоззрение Соласа, заставила Фредерику затаить дыхание. Со стороны она, возможно, выглядела глупо, застывшая на пороге с оторопелым видом. Вот будет умора, если Солас нарисует ее такой...       — Но, хотя я способен выразить словами очень многое, — добавил он, придирчиво отбирая кисть, — любопытно как раз то, как ты чувствуешь искусство. Что ты увидишь в себе моими глазами. Как я уже говорил, ты восхищаешь меня, Инквизитор. И я готов это доказать.       Еще чуть-чуть, и она привалилась бы к дверному косяку на ослабевших, чуть не воспаривших ногах. Был порыв удержать лицо обеими руками, но Фреда снова чудом овладела собой.       — Мы займемся этим здесь? — издала она и в волнении даже не заметила, как плечи Соласа вздрогнули — кажется, от смешка.       По крайней мере, он поддержал непреднамеренную шутку:       — Для таких дел я бы выбрал уединенное место. В ротонде редко обходится без случайных наблюдателей, но тут уж ничего не поделаешь.       — Тогда к тебе или ко мне?       И только тут Фредерика сообразила, что она несет. Теперь губу прикусил Солас, старательно зажевывая смех.       Не сговариваясь, они направились в ее покои, где великолепная горная панорама так и взывала, моля ее увековечить.       Это были самые мирные и, чего уж там, счастливые часы в жизни Фредерики.       Солас писал ее быстро, изобретательно, с вниманием к деталям вроде пряди, выбившейся на высокий лоб. Оказывается, он умел и так, даже если ради портрета Инквизитора отошел от своего привычного стиля. Фреда старалась проявить себя, как самая послушная и выносливая натурщица, она даже не ерзала, пусть ей и не терпелось поскорее увидеть результат. Ей не приходилось натянуто улыбаться, ведь улыбка сама просилась на уста.       Так она и ее художник провели несколько дней, всегда дожидаясь подходящего положения солнца, а затем располагаясь на балконе, на фоне горного хребта. Порой их уединение нарушали, принося Инквизитору согревающий чай. Солас соглашался перекусить всегда в одно и то же время, а потом снова прилежно работал, развлекая себя и Фредерику долгими беседами обо всем. Им обоим это было по душе.       В тот день и час, когда Фредерика наконец получила свой портрет — в единственном экземпляре, разумеется, — сначала она сказала только: «О».       Брови Соласа взлетели вверх, и все же он стоически ждал настоящих эмоций. Следовало дать Фредерике время на то, к чему и должно было побуждать его искусство. На размышления.       — Мне очень... Очень... — наконец нашлась со словами она. — Спасибо, Солас... Как думаешь, не слишком самодовольно будет повесить его у себя?       — Это твой портрет, Инквизитор. Ты можешь делать с ним все, что пожелаешь.       Он вышел от нее, с успехом скрыв, что полностью удовлетворен ее реакцией. Фредерика вновь взглянула на портрет. На холсте, без сомнений, угадывалась именно она, с ее печальным лиловым взглядом, с волосами, аккуратно и скромно убранными поверх ушей, с расслабленными, чуть сутулыми плечами. Но как объяснить то, что даже так она вышла лучше, чем в жизни? Неужто Солас захотел ей польстить? Или он и в самом деле видел ее... такой прекрасной?       «Именно это, — сказал бы Солас, если бы между ними возник этот невозможный разговор, — дает понять, какую роль ты хочешь занимать в моем мировоззрении».       Фредерика смущенно оглянулась на лестницу, которой он вышел. И, казалось, нарисованная Фреда смотрела туда же.