У голубого водопоя На шишкоперой лебеде Мы поклялись, что будем двое И не расстанемся нигде. Кадила темь, и вечер тощий Свивался в огненной резьбе, Я проводил тебя до рощи, К твоей родительской избе. И долго-долго в дреме зыбкой Я оторвать не мог лица, Когда ты с ласковой улыбкой Махал мне шапкою с крыльца. С.А. Есенин «Весна на радость не похожа»
Долгий коридор с высокими, белыми сводами казался юноше нескончаемым. Он бежал со всех ног. Полы опричного балахона развевались сзади, делая его похожим на мышь летучую. Ряд дверей уже тоже казался страшно долгим и никак на глаза не попадалась та, подле которой стоят, службу несут рынды. Страшно было опричнику дурную весть нести государю, да ведь холопа тот точно убьет, а его может и не тронет. Как-никак сын Скуратова. Из дум тягостных вырвал его голос знакомый. — Гляди на них, такая служба тяжкая, сон твой охранять, что аж умаялись. — Басманов смеётся. — Надобно их проучить хорошенько. — молвит Грозный, что над двумя служивым склонился, кои спят приткнувшись к стене. Максим примедлил бег, а после и спокойно зашагал. Царь, заслышав поступь, тут же обернулся, да на юношу выжидая смотрит. — Иван Васильевич, весть я тебе принес. — опричник глядит то на Федю, то на государя. — Там Мария Темрюковна… — Чего? Максим боится сказать. Вид Ивана грозен сделался, брови нахмурил, очи сузил. — Чего ты умолк, будто весть о смерти принес? — не выдерживает кравчий. — Ну дык это, померла она… Царь даже в лице не поменялся, а только вздохнул, да сказал: — Духом сильна, да слаба здоровьем оказалась.***
Похороны быстро справили, будто второпях. Приближенные знали, как Иван к Марие относился, понимали, что царь действительно поскорей хочет все это действо провести и не растягивать. Не любил он эту женщину, вот и горевать нечего. Весна уж вовсю подступала: на реке трещал лед, гонимый талыми водами, деревья ото сна оправлялись, солнце уж стало не только светить, а иногда и греть. Белое покрывало спадало с лугов, полей да лесов. Все вокруг полнилось цветом, звуком, запахом весны. Государь всея Руси шел с заутренней, за спиной его плелись зевая двое рынд, коих после ночи ещё не сменили другие. Глядь, бежит навстречу царю, пачкая сапоги в грязи, да спотыкаясь Алексей Басманов. Глаза его были навыкате, аки черта увидал, одежда кое-как накинута, да весь всклокоченный какой-то. — Здрав будь, Иван Васильевич! — тяжело дыша от бега, раскланялся. — К твоей милости я шел взывать, да с надеждой на помощь. — Али приключилось у тебя чего, Алексей? — Приключилось! В покои мои кто-то по ночам захаживает, да… — Кто в покоях твоих ночует — дело не мое. — перебил Грозный. — Да я не про то. Кто-то приходит и все местами меняет. — Это как так? — Да вот так. Засыпал я в углу под иконами, а проснулся уж посреди избы, там где стол должен быть. — отвечает воевода. — Может ты пьяный был и сам переставил все? — Да разве я бражник какой? Только на тебя уповаю, надежа-государь! Клянусь тебе сыном своим, то кто-то измыслил с ума меня свести. — Так и быть, Алексей, приставлю я к избе твоей верных опричников, дабы покой твой хранили. Басманов в лице переменился всего на секунду: взор его сделался лукавым, губы поджались, выгнулись будто в брезгливости, а после снова в испуг обратился лик его. Да все ж перемена та не прошла мимо царя. — Благодарствую тебе, Иван Васильевич. — низко кланяется, руку на сердце положа. Грозный путь свой продолжил не отвечая, а лишь в бороду ухмыляясь.***
Уж затемно заседал государь в библиотеке своей за письменами да грамотами при скудном свете свечей. Не столько он занят был делом государственным, сколько через окно за избой Басманова наблюдал, да за тем, как опричники службу свою несут. Внезапно раздался стук, а за ним и шаги послышались, блуждающие меж полок с книгами да писаниями. — Здесь ли ты, государь? — из-за очередного поворота показался Федор. — Пошто ищешь меня? Юноша и сам ответа не ведал. Все в голове грубые слова отца о матери крутятся, покоя не дают. Хочется поговорить с кем, да кроме Ивана нет никого, кто поймет речи его. — Тоска по матери душу терзает. Царь перо отложил с сторону, в кресле откинулся руки на стол сложив и молвит: — Ты ее помнишь? — Помню так, будто только вчера она меня молоком парным с пряником кормила, да спать укладывала. — юноша на край стола присел, перстни на пальцах своих разглядывает. — А уж утром не она меня подняла, а отец. — Отчего померла-то так внезапно? — Отец не признается. — Федор глянул на царя из-за плеча. — Я хоть и дитя был, да знаю точно, что это его рук дело. — Да разве было за что? — А то по мне не видно, что я на отца не похож? — А может ты на матушку походишь? — Грозный руку протягивает, да гладит пальцы тонкие. — Похожу. Но ему не докажешь. — А может его к Малюте отправить? Там и сознается, и докажем. — Да ну тебя. — кравчий руку одергивает, да поднимается. Государь тут же за предплечье юношу хватает. — Побудь ещё тут. Федор на минуту замирает, да в кресло напротив садится, ногу на ногу закидывает. Лик его сейчас таков, что как дитя обиженное. — Совсем сиротою сделать меня хочешь? — Ты как говоришь со мной? — не понравилась государю фраза колкая. Федор тут же через стол перегнулся, принялся руку Ивана целовать. — Прости холопа своего, великий государь, прости! — Полноте, Феденька. — Грозный руку протяну, да легонько по щеке мягкой провел. — Не могу серчать на тебя. И рассказал Иван Васильевич, как ему про мать тоже сказывали, что та нагуляла его и не государь он по крови вовсе. Поведал, как бояре над ним, над малым дитем потешались и как он над ними после потешился, да и теперь потешается. Никому грехов не спустил. В то время, как он молвил, очи его горели, речи были страстны. Юноша слушал завороженно, уж больно нравились ему истории царя об становлении на престол слушать: как враги его трепетали, как и теперь, спустя годы, с ужасом отмщения ждут. — А как ты понял, что Анастасия — судьба твоя? — А она глядела на меня во все глаза, как увидала. — очи черные прямо в голубые глядят. — Совсем как ты, когда меня впервой увидал. Юноша тут же глаза долу отвел, да улыбку прячет. — Ступай, Федя. Закончить мне тут надобно, а ты красою своею отвлекать будешь. — Вижу я по тебе, Иван Васильевич, что-то ты замыслил. — кравчий встает, поправляя одеяния. — Вот умом ты точно не в отца, Басманов. Кто ж царя уличает? — Сам в себя я умом, государь. Да от тебя понабрался. — уходит. Грозный подошел к окну, зрит на хату Басманова старшего. Один из опричников стоит у дверей, руки от холода потирает, а второго не видно. Свету в доме не видать, кажись уж спит хозяин. Да, глядя на Федора, никогда и не скажешь, что тот так умен. Кажется, что только красив, да очи лукавы. Может оттого и полюбил его государь: не за красу, а за преданность собачью да розум острый, что всякого важнее будет.