The Longest Hours

Закинув руки за голову, Виктор растянулся на бетоне. В паре сантиметров справа лежал Юри, повернув лицо к нему и согнув ноги в коленях ровно настолько, чтобы устроиться с удобством, не сворачиваясь при этом в позу эмбриона. Между ними снова воцарилось молчание. Виктор уже начал дремать, когда Юри заговорил. – Знаешь, я уже пытался убить себя в прошлом. Очень давно. Об этом знает только моя мама и собака... Что ж, полагаю, теперь это только моя мама. Отец с сестрой до сих пор считает произошедшее несчастным случаем. Но это не так. Виктор отзеркалил позу Юри, внимательно разглядывая юношу. Его голова наполнилась вопросами, которые он и не думал задать себе в отношении собственных суицидальных порывов. Если он правильно понял, Юри был человеком, которого любило не маленькое количество людей, и, если даже такой человек мог захотеть покончить с собой, разве это не нормально для Виктора сделать тоже самое?! Виктор, который никогда не был личностью для окружающих. Виктор, который был лишь олицетворением чего либо - лицо русской легкой атлетики, лицо международного фигурного катания, лицо зимних Олимпийских игр. Виктор, который дорожил лишь Маккачином и своими довольно странными отношениями с Яковом. Если даже Юри с таким количеством заботящихся о нем людей не был неуязвим к мыслям о самоубийстве, так как же Виктор мог быть? – Когда ты это сделал? – Мне было пятнадцать. Видишь ли в Японии считается очень постыдным иметь проблемы с психическим здоровьем. За неделю до того дня я услышал, как несколько моих одноклассников обсуждали, что они бы предпочли, чтобы кто-то, кого они любят, умер, лишь бы не всплыла информация, что он лечится от психического заболевания. На следующий день после этого, я помогал на источниках и один из гостей сказал своей жене, что по его мнению, если бы все сумасшедшие просто убили себя, то оказали бы общества огромную услугу. Мне поставили диагноз "тревожность" в одиннадцать и буквально за пару месяцев до пятнадцатилетия в карточке появилась еще одна запись - "депрессия". У меня не было психотерапевта понимаешь? У меня были лекарства. Много лекарств. Юри снял очки с лица и сунул их в карман пиджака. – Когда я начал лечиться в Онтарио, мне пришла в голову идея сравнить то, что мне прописали с моими детскими препаратами. И знаешь что? В одиннадцать лет в Хасецу мне давали дозы, которые на Западе запрещены для взрослых - настолько они были высокими. Итак, я подслушал тех детей, потом услышал слова человека в нашей гостинице, и я приспосабливался к новым препаратам, и в итоге у меня случилась паническая атака - действительно сильная, хуже той, что ты видел раньше - на моем первом этапе юниорской серии Гран-При. И вот я понял, что я сумасшедший, и никогда не буду нормальным, так что, вероятно, лучше, если бы меня просто больше существовало. – Я чувствовал, что все это - огромное финансовое бремя для моей семьи, хотя к тому времени JSF стали прокрывать большую часть расходов на мое лечение. Моими единственными друзьями в школе были мои товарищи по катку, но они были старше меня и, соответственно, не учились в моем классе. Моя старшая сестра сбежала с каким-то парнем и жила в Фукуоке, проколола себе уши, курила и впервые покрасила волосы. И мои родители.. Да, я знаю, что они любят меня, но они никогда не понимали фигурное катание. Они могли увидеть, если я провалил прыжок, но совсем не понимали разницу между волчком и либеллой. Они не знали, как подсчитываются баллы, как работает соревновательная сетка и все в таком духе. Они никогда и не пытались понять. Я знаю, это незначительные вещи, но тогда мне особенно остро казалось, что они не хотят разбираться в особенностях этого спорта, потому что он связан со мной. Мне казалось, что, несмотря на то, что они не скажут это вслух, разочарование всегда будет их преобладающим чувством по отношению ко мне. У меня был огромный потенциал в плане физических возможностей, и это так не сочеталось со слабым ментальным здоровьем. Им должно было быть стыдно, что из сын такое позорище. Так что, все эти вещи просто навалились в один день. Виктор потянулся, чтобы убрать прядь волос с лица Юри. Он придвинулся ближе. – Но это не сработало. – Не-а, не сработало. Викчан - моя собака, которая сегодня умерла - когда не может найти меня, начинает носиться по всему дому как сумасшедший. Я выпил очень много, действительно много таблеток, закрылся в приватной части наших источников и просто упал в воду. Мое сознание постепенно стало меркнуть, но тут ворвался Викчан и все кусал и кусал меня, пока я не пришел в себя, а затем побежал к маме на кухню. В итоге она подоспела как раз вовремя - вытащила меня прежде, чем в легких оказалось слишком много воды. В больнице, куда меня привезли на скорой, мне промыли желудок, с целью вывести препараты из организма. Мне пришлось отказаться от второго этапа Гран-При. Официально, это назвали случайной передозировкой, но мы с мамой оба знали, что я сделал это нарочно. Я умолял ее не говорить отцу и сестре правду, и она пообещала, что это будет наш секрет, если мне так хочется. После этого я перешел на другие лекарства, и постепенно мне стало лучше. И начал все рассказывать Викчану. Любая мысль, чувство, эмоция, которые я не мог контролировать вываливались на мою собаку. Я даже практиковался в английском на нем. – Примерно тогда я посмотрел один американский фильм - Прерванная жизнь - и начал изучать подходы в лечении психических заболеваний в других странах. Стало ясно, что, если я хочу хотя бы вывести в ремиссию свое состояние, мне надо ехать учиться заграницу. Каждый день в старшей школе, на каждых юниорских соревнованиях, в год своего дебюта во взрослой категории - я постоянно думал о самоубийстве. Сдерживала меня только мысль о колледже в Европе или Америке, где мне бы реально могли помочь. Это забавно; я живу в Детройте, но мой терапевт находится в Канаде, и лекарства свои я тоже в Канаде покупаю. В США и близко не такая плачевная ситуация в плане лечения психических патологий, как в Японии, но Канадская медицина все равно лучше. Я не смог бы себе позволить все необходимые лекарства, если бы покупал их в Америке. Не пойми меня не правильно, Чао-Чао прекрасный тренер, но я принял его предложение из-за того, где находится его тренировочная база. Молчание снова повисло между ними, но это не было чем-то неприятным. – Я так впечатлен, Юри, - Виктор заговорил, когда стало ясно, что юноша закончил рассказ. – У тебя по-настоящему серьезное изнурительное хроническое заболевание, и ты так блестяще скрываешь его масштабы. Никто из моих знакомых даже не представляет себе, что ты имеешь дело с чем-то большим, чем легкий мандраж перед выступлением. Но вот ты здесь, сражаешься с болезнью, которая мешает тебе нормально функционировать в повседневной жизни, и, несмотря на это, ты все еще один из лучших фигуристов в мире. Это потрясающе! Не думаю, что я когда-либо раньше был так впечатлен. Я... я хотел бы быть таким же сильным, как ты. Глаза Юри распахнулись в абсолютном шоке. – Эм. Вау. Эм.. Я.. нет, извини, эм. Я не знаю, что сказать, так что просто заткнусь. Виктор рассмеялся, а затем слегка повернул голову, только чтобы разорвать зрительный контакт. – Знаешь, я никогда не ходил к терапевту. Наверное, никогда и не видел в этом смысла. Я был так зол, в подростковом возрасте. Намного агрессивнее, чем маленький Юрий сейчас. Я так долго притворялась восторженным и дерзким эльфом, просто пытаясь скрыть свою ярость, но потом, когда меня поймали с этим мальчиком… Яков убедил меня сменить имидж на случай, если об этом пронюхает пресса, а мой отец без колебаний отрекся от меня. С тех пор я его не видел. Не то чтобы там была потеряна глубокая любовь, но все же. Он всегда свысока относился к фигурному катанию, не позволял мне тренироваться, пока я не закончу все поручения, которые он придумывал, якобы во благо семейного бизнеса. Он готовил меня так, чтобы в один день переложить заботу о компании на мои плечи, при условии, конечно, что я никогда не стану гомосексуалистом. У меня даже не было второго шанса. – До этого момента глубоко внутри я постоянно испытывал ярость. И это просто лопнуло, как пузырь, в какой-то момент. Лопнуло и растворился в ничто. Мне кажется, с тех пор я становился все более и более опустошенным. За последние несколько часов, проведенных здесь с тобой, я испытал больше эмоций, чем за последние несколько лет. Было только оцепенение, как будто я ничего не чувствовал. И какой смысл в такой жизни, верно? Я много лет думал о том, чтобы покончить с собой, но в то же время всегда старался убедить себя: какой смысл умирать, если нет смысла жить? Но я просто... на этот раз я не смог отговорить себя от прыжка. Я бы так и сделал, если бы ты не появился. Я знаю, что так бы и сделал. Я.. я больше не думаю, что хочу покончить с собой, по крайней мере, не сегодня вечером, но Юри... Я понятия не имею, как быть дальше. Я не знаю, смогу ли я вернуться внутрь и изобразить улыбку для прессы. Что мне делать? – Знаешь, одной из вещей, которая поддерживала меня, было желание соревноваться с тобой. Я тоже не знаю, что делать дальше. Кроме.. ну, знаешь, постараться сделать что-то на самом деле значимое, я имею в виду действительно что-то значимое, кроме как получить самый низкий балл в сезоне. – Ты хочешь победить меня? – Это маловероятно, – Юри убрал руку, и, хотя его кожа была такой холодной, Виктор обнаружил, что тянется за ней, оплакивая потерю. Виктор снова лег на спину и рассеянно уставился в пурпурно-черное небо. – Только не с твоими программами. Ты можешь завоевать бронзу на чемпионате мира, но, если ты хочешь победить Криса, тебе нужно будет передвинуть свои прыжки во вторую часть. Если ты хочешь победить меня, тебе понадобится новая хореография. Хореография, которая действительно достойна тебя. – Могу поспорить на что угодно, Чао-Чао предложит мне понизить сложность прыжков для Национальных, чтобы я мог направить умственную энергию на "глубокое дыхание", "внимательность" и "не паниковать". Как будто это переключатель, который щелкает четверной сальхов. Я чертовски ненавижу четверной сальхов. – Я заметил, - Виктор сел прямо и щелкнул пальцами, что заставило Юри вздрогнуть. – Тебе следует прилететь в Санкт-Петербург вместо того, чтобы ехать домой. Потренируйся со мной. Я помогу тебе с сальховом, а ты можешь помочь мне с... – Я не думаю, что могу тебе чем-то помочь, по крайней мере, не в фигурном катании, – юноша тоже приподнялся, озадаченно уставившись на Виктора. – Ты можешь помочь мне полюбить его снова. Я так любил кататься на коньках, когда был ребенком, и в каком-то смысле до сих пор люблю, но мне нужно что-то большее, если я собираюсь закончить сезон. Юри поморщился. – Я хотел бы поехать с тобой. Но я действительно не могу позволить себе билеты на еще один рейс, а мои лекарства остались у Пхичита - я не протяну до конца месяца без них. Кроме того, ты, вероятно, возненавидишь меня, как только мы покинем эту крышу. Виктор почувствовал, как его сердце остановилось. – Почему ты так говоришь? - спросил он, затаив дыхание в ожидании ответа. Молодой фигурист сделал паузу, прежде чем махнуть рукой в пространство между ними. – Потому что быть здесь с тобой, узнать, как много у нас общего и что я тебе нравлюсь—все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ты проснешься утром и увидишь меня тем жалким неудачником, у которого были все эти панические атаки на крыше, чей лучший друг шутил о твоих гениталиях, не зная, что ты можешь слышать. – Хм. Хотя я могу понять, как твой разум пришел к такому выводу, мне придется возразить, ведь ты так сильно ошибаешься. Я собираюсь проснуться утром и увидеть в тебе человека, который спас мне жизнь.