Дух

— Мы немного рано, — говорит Филлис, глядя на большие синие часы на декоративном металлическом креплении, которые висят на станции. — Поезда не будет ещё почти час. Подождём внутри или снаружи? — Снаружи, я думаю, — говорит Мозли. — Погода слишком хороша, чтобы её упускать. — Так и есть. — Филлис смотрит вверх на арочную крышу с узорчатыми железными балками, парящую над ними и уходящую вдаль, как в соборе. Солнце льётся через окна из свинцового стекла и заполняет гулкое пространство светом. Филлис не была на Йоркском вокзале с Рождества, и тогда это был унылый, серый, снежный день, совсем не похожий на этот удивительно летний. Даже легкое пальто, которое сейчас на ней, кажется слишком теплым, и она с нетерпением ждет возвращения домой, чтобы его снять. Они с Мозли всё утро провели в городе, выполняя поручения леди Грентэм и мистера Карсона, и это было здорово, но теперь ей уже хочется домой. Мозли во всё ещё приподнятом настроении предлагает ей руку, и Филлис перекладывает сумочку, чтобы принять её. Они идут через зал, Филлис думает, что, возможно, у них хватит времени зайти в чайную рядом со станцией, как вдруг ей бросается в глаза кое-что, от чего у неё кровь стынет в жилах. Она останавливается как вкопанная, заставляя Мозли покачнуться, и он тоже останавливается и наклоняется к ней. — Что случилось? Вы сломали каблук или…? Филлис безмолвно качает головой. Людям приходится обходить их с двух сторон, и, по крайней мере, один большой старый джентльмен с отдышкой, похоже, не очень этому рад, но ноги её не слушаются. Всё, что может Филлис, это стоять на месте, глядя на мужчину средних лет в чистом, но поношенном коричневом твидовом костюме, который сидит на ближайшей скамейке и читает газету. Его пальто расстегнуто на несколько пуговиц в знак уважения к теплому дню, и Филлис видит серебряную цепочку для часов, с которой свисает что-то блестящее. Она не осмеливается указать на это, но Мозли прослеживает её взгляд и тоже замечает вещицу. — О Боже! — говорит он. — Это то, что я думаю? — Да, — отвечает Филлис, и голос её едва громче шепота. — Вы уверены? Она кивает, и Мозли делает глубокий и медленный вздох. — Ну, мы должны пойти и спросить его о ней. — Мы не можем. Мы не знаем его; он подумает, что мы сумасшедшие или что мы хотим ограбить его, или… — Мы не можем не подойти, — говорит Мозли. — Давайте. Если вы не хотите, то подойду я. Филлис делает над собой усилие и всё-таки сдвигается с места, и они пересекают небольшое расстояние до скамейки. Когда они подходят ближе, мужчина отрывается от газеты, и Мозли обращается к нему с самым мягким, с самым доброжелательным выражением лица: — Добрый день. — Добрый день. — Мужчина коротко кивает и, кажется, собирается вернуться к чтению, но Мозли опережает его. — Прошу прощения. Не хочу показаться невежливым, но я заметил эту интересную вещицу у вас на цепочке, и хотел поинтересоваться откуда она. Мне бы самому хотелось иметь что-то подобное. — А, это! — Мужчина усмехается, расслабляясь. У него темные вьющиеся волосы и дружелюбное, открытое лицо, и Филлис рада, что его, похоже, не обидел вопрос. — Скажу я вам, вы не первый, кто меня об этом спрашивает. Я полагаю, это то, что люди называют семейной реликвией. Я никогда не видел ничего подобного, так что вы вряд ли найдете такое в магазине. — Это и правда выглядит необычно, — говорит Мозли. — Что это за реликвия? — Это моего прадеда, — отвечает мужчина. — Говорят, ему заплатили этой монетой за особую работу, и ему всегда казалось неправильным тратить её, поэтому он сделал в ней отверстие и повесил на цепочку для часов. Передал её моему дедушке, который передал её моему отцу, а затем она перешла ко мне после того, как недавно умер мой папа. — А что за особую работу выполнил ваш прадед? — спрашивает Филлис, вернув голос. С тех пор, как она в последний раз видела во сне монету, зажатую в руке Реджинальда Кроули на берегу далекого озера, монету отполировали до яркого блеска, но ее кривая форма не изменилась. Со своего места Филлис видны два кинжала и слова «EID MAR» точно такие же, как на карандашном наброске, который она сожгла в печке на кухне несколько месяцев назад. — Без понятия, но он был кузнецом, так что, думаю, это было как-то связано. — Мужчина пожимает плечами. — Я, разумеется, его не знал, да и мой дедушка почти не помнил прадеда, но это хорошая семейная легенда. — Вы когда-нибудь думали продать её? — спрашивает Мозли. — Похоже, что она может чего-то стоить, даже просверленная. — О, я в этом сомневаюсь. Папа всегда говорил, что это римская монета, а их полно, даже если они немного не такие, как эта. Всё равно я лучше передам её сыну, когда он подрастёт. Ему пока всего шесть. — Мужчина трет монету пальцами, затем вытаскивает часы из кармана жилета, проверяет время и встает, оставив газету на скамейке. — Извините, мне пора. Через несколько минут встречаюсь кое с кем у поезда. Было приятно с вами поболтать. — Он ходит с сотней тысяч фунтов, висящих на его цепочке для часов, — говорит Мозли, наблюдая, как мужчина идет к платформам. — Вот бы мы могли рассказать ему об этом. — Возможно, ему лучше не знать, — говорит Филлис. — Подумайте, что эти монеты сделали с Реджи и Эдвином. Они выявили всё худшее в Реджи, после того, как он узнал сколько они стоят, а Эдвин в конечном итоге лишился жизни. Пока правнук кузнеца считает монету просто безделушкой, с ним всё будет хорошо, а если он захочет узнать, что это на самом деле, он так или иначе узнает. — Это очень по-философски с вашей стороны, мисс Бакстер. — Правда? — Филлис искоса смотрит на него из-под полей шляпы. — Думаю, это просто здравый смысл. — Здравый смысл — очень полезная вещь, — говорит Мозли. — Вы в порядке? Вы ужасно бледная. — Всё хорошо, — Филлис всё ещё держится за его руку, теперь слегка сжимая её. — Это было немного неожиданно, вот и всё. Ну, совсем не немного, но я переживу. Просто… Последние несколько месяцев я старалась не думать слишком много обо всем, что произошло, а теперь всё вернулось. — Раз уж вы об этом заговорили, — говорит Мозли с обеспокоенным видом, — не возражаете, если я покажу вам кое-что, когда мы вернемся в Даунтон? Я собирался сделать это уже несколько недель, но время всё казалось неподходящим, но теперь… — Что вы хотите мне показать? — спрашивает Филлис. — Ну, дело в том, — говорит он, — что это сюрприз. Но не неприятный сюрприз, это я обещаю. Если вы мне доверяете, то, может, подождете и сами посмотрите, что это? — Конечно. — Тогда ладно. — Мозли улыбается ей, и его обеспокоенное выражение исчезает. — Я отведу вас посмотреть на это по дороге домой. Я думаю, вам понравится. По крайней мере, я надеюсь, что вам понравится. Когда они выходят из поезда на станции Даунтон, до вечера всё ещё далеко. Филлис уступает тёплой погоде и снимает пальто, перекидывая его через руку. Мозли видел её и в ночной рубашке, и в халате, и как она грязная и растрепанная ползала по чердаку; вряд ли он будет возражать, что она неподобающе одета для прогулки по просёлочной дороге. — Сюда, — говорит он, когда они доходят до конца тропинки, и Филлис следует за ним в сторону леса, гадая, чем, чёрт возьми, может быть его сюрприз. Она уже догадалась, что это должно иметь какое-то отношение к призраку Эдвина, но остальное — загадка, и только потому, что она доверяет Мозли так же, как себе, Филлис соглашается на это. Он прокладывает путь сквозь деревья, теперь украшенные яркими оттенками летней зелени, вдоль ручья, который после сильного дождя накануне полнее и быстрее, чем обычно, и наконец они выходят на поляну, где она не стояла с того холодного декабрьского утра. Сначала Филлис почти не узнает её — воспоминания о снеге, голых черных ветвях и сером свете слишком сильны, — но затем она видит крест, вырезанный на стволе дерева, и понимает, что это то самое место. Её взгляд скользит вниз, и внезапно она замечает, что у неё под ногами и понимает, что Мозли хотел ей показать. — Ой! — Она в изумлении и восторге прижимает руку ко рту. — О… они везде. — Я знаю, — скромно говорит Мозли. — Это я их посадил. — Вы? — Я посадил их месяц или два назад. Ну, я не совсем их сажал. Я спросил отца, и он дал мне семена полевых цветов, сказал просто разбросать их, а они пустят корни и будут расти сами по себе, так и получилось. — Я никогда не видела столько цветов в одном месте. — Филлис вертится из стороны в сторону, оглядывая раскинувшийся перед ней великолепный ковер из цветов: голубые и фиолетовые, розовые и белые, желтые и оранжевые. Пчёлы кружат в пятнах солнечного света, довольно жужжа, полупьяные от нектара и сладкого пьянящего аромата, который стоит над поляной. Филлис кажется, что она понимает, что они чувствуют. — Папа говорит, что теперь каждую весну и лето они будут снова давать семена, — говорит Мозли, — поэтому у вашего Эдвина всегда будут полевые цветы. Я подумал, что так будет правильно. — О, мистер Мозли, я даже не знаю, что сказать. — Ну, я надеюсь, вы скажете, что вам нравится. — Он немного медлит, как будто не уверен в ответе. — Но вам же нравится, да? — Очень, — говорит Филлис. — Это самое прекрасное, что я когда-либо видела, и думать, что вы сделали это для него и для меня… — В основном для вас, — признается Мозли. — Но и для него тоже. Я думал о том, как вы сказали, что он был один и так долго страдал от боли, что забыл, как быть человеком. Но в конце он же вспомнил каково это? — Да, вспомнил, — говорит Филлис. — Она сдерживала слëзы, но теперь сдаётся, и они текут по её щекам, наводя ужас на Мозли, который выглядит так, будто случайно ударил её ножом в сердце. — О Господи, я не хотел, чтобы вы плакали из-за меня. Вот. — Он вкладывает свой носовой платок в руку Филлис. — Пожалуйста, не надо, а то мне будет казаться, что я сделал что-то плохое. — Нет, совсем нет. Это слёзы радости. — Филлис прикладывает платок к щекам, жалея, что сегодня утром попользовалась пудрой, возвращает платок и поднимает взгляд на Мозли. Несколько месяцев назад они точно так же стояли здесь, окруженные унылым зимним пейзажем, и тогда она хотела его поцеловать, но передумала. Теперь всё настолько по-другому: тёплый воздух, зелёные деревья, цветы, что она тоже чувствует себя по-другому. Пока это чувство и момент не ускользнули, Филлис срывает розовый цветок и одной рукой продевает стебель Мозли в петлицу, и раз уж она настолько близко, она пользуется случаем и нежно оставляет на его губах такой долгожданный поцелуй. Филлис намеревается сделать это быстро, и Мозли сначала кажется настолько застывшим от удивления, что она думает закончить поцелуй даже раньше, чем планировала, но, прежде чем она успевает отпрянуть, его рука неуклюже сгибается вокруг её шеи, а другая — между лопаток, удерживая Филлис на месте. Её руки все еще заняты пальто и сумочкой, и она не может обнять его в ответ, но она может продолжать целовать его, так что она прижимается к его груди, пальто и сумка сплющиваются между ними, но всё это стоит того. Каким-то образом посреди всего этого Филлис успевает подумать, что, если дух Эдвина сейчас здесь и наблюдает за ними, но эта мысль её не беспокоит. Она думает, что Эдвин не будет против. Наконец Мозли отпускает её, и Филлис делает полшага назад, ожидая от него хоть какой-то реакции. Он выглядит довольным, но в то же время ужасно сбитым с толку, и теперь она начинает беспокоиться, что просчиталась, что напугала его, и что он считает ее слишком настойчивой. Но как он может так думать после всего, через что они прошли вместе? — Я надеюсь, вы скажете, что вам нравится, — говорит Филлис и Мозли слабо улыбается, слыша свою собственную цитату. — Очень, — говорит он, — но… — Но? — Но я не знаю, что всё это значит. Филлис не может удержаться от смеха, наполовину от облегчения, наполовину от того, что это очень в духе Джозефа Мозли. — Мы можем поговорить о том, что это значит, попозже, — говорит она. — А пока пойдемте домой. На этот раз это он берет её за руку. Филлис сжимает ладонь Мозли в ответ, и они вместе уходят с поляны.