Дух

Когда они возвращаются на станцию, шофёр уже ждёт их, и Филлис безмерно благодарна за это. Все крупные покупки доставят отдельно через день или два, но их всё равно более чем достаточно, и большую часть из них несёт Филлис. Леди Грентэм и леди Эдит кажутся такими же уставшими, как и она, и короткое возвращение домой проходит в основном в тишине. Они ещё успевают к ужину наверху, но Кора говорит, что хочет лечь спать пораньше и поест в своей комнате, так что Филлис поднимает поднос наверх, чувствуя облегчение от того, что ей не нужно раздевать, затем одевать, затем снова раздевать её светлость. — Вы уладили свои дела, Бакстер? — Голос Коры слабый и невнятный от усталости, но она всё равно ласково улыбается Филлис. — Да, миледи, спасибо. — Филлис расстегивает пуговицы на спине Коры, ждет, пока она вытащит руки из рукавов, затем кладет платье на кровать и осматривает — нет ли на нём пятен или дыр, требующих внимания. — Могу я наполнить ванну для вас? — Думаю, не сегодня. Мне повезет, если я не засну в супе. А для его светлости лучше ложиться спать, ничего не ожидая, потому что лавочка на сегодня закрыта. — Кора смеется, и Филлис улыбается этой шутке. Давным-давно она работала на женщину, которая была вроде как эксгибиционисткой и находила забавным вызывать слуг, когда развлекала посетителей-мужчин в своей спальне — зрелище, которое стало большим потрясением для шестнадцатилетней Филлис, — так что представления Коры о развязных комментариях по сравнению с этим кажутся очаровательными и невинными. Филлис заканчивает готовить Кору ко сну, распускает ей волосы и уходит, обещая вернуться за подносом позже. Внизу оказывается, что она пропустила чай для слуг, но Дейзи подсовывает ей тарелку с остатками еды после обеда наверху, и Филлис идёт с ней в зал и садится одна за длинный стол, вполуха прислушиваясь к контролируемому хаосу в коридоре и на кухне. Набросок монеты Eid Mar лежит у неё в кармане, и между кусочками устричных слоек и риса с бараниной она разворачивает его и снова рассматривает, вспоминая, как мерцали ледяные глаза ужасного мистера Кэмпбелла, когда он его увидел. По дороге домой в поезде у нее было время обстоятельно подумать, как Реджинальд Кроули небрежно сунул монету в карман, перед тем как спрятать тело брата, и мог ли он привезти её домой в Даунтон или нет. Конечно, если бы он привез монету с собой, и если бы она стоила столько, сколько сказал мистер Кэмпбелл, разве Реджинальд не продал бы её, чтобы не потерять поместье? Или она всё ещё была настолько драгоценной, что он не мог с ней расстаться? Филлис надеется, что её нет в доме: она не верит в проклятия как таковые, но не может отрицать, что монета, похоже, плохо влияет на людей, и ей не нравится думать, что если нынешний лорд Грентэм заполучит монету, то станет вести себя странно. Филлис считает, что монета должна была потеряться вместе с остальными, утонуть на дне далекого озера, где никто не смог бы её найти. Она почти заканчивает есть, когда Мозли проходит мимо по коридору, замечает её за столом и заходит. — О, хорошо, что вы вернулись в целости и сохранности. — Он убирает руки за спину. — Когда вы с её светлостью приехали? — Час или два назад. — Филлис откладывает нож и вилку, не желая казаться невежливой и есть у него на глазах. — Разве вы не должны прислуживать наверху? Не хочу, чтобы у вас были неприятности. — Они сейчас на стадии кофе с бренди. У меня есть минута или две. — Он кивает на набросок. — Что сказал наш друг, торгующий монетами? — Ну, вы были правы, это римская монета, но не просто какая-то обычная старая римская монета. Он сказал, что она выпущена в память о смерти Юлия Цезаря и ужасно редкая. В сегодняшних деньгах она стоит сто тысяч фунтов, и думаю, что во времена Эдвина и Реджи стоила бы примерно так же. — Так много! — Мозли впечатлён. — Целая шкатулка таких стоила бы монетного двора. — Да, но знали ли об этом мальчики? Я спросила мистера Кэмпбелла, и он сказал, что если кто-нибудь из них читал по-латыни, они бы знали, что монета связана с Цезарем, но… — Я думаю, они знали латынь, по крайней мере, немного, — говорит Мозли. — Кроули отправляли своих сыновей в шикарные школы с тех пор, как существуют шикарные школы, куда можно отправлять сыновей. Уж там-то им вбили в головы латынь и древнегреческий. Я всегда хотел их выучить, но в деревенской школе такому не учили, а самому было слишком сложно. — В его голосе проскальзывает уныние, и Филлис сочувственно улыбается. — Может быть, у вас ещё всё получится. Никогда не поздно. — Она отодвигает стул, складывает рисунок в карман и берет тарелку. — Вот, возьмите последнюю слойку, не пропадать же добру. — Я запачкаю перчатки, — говорит Мозли, с отвращением глядя на свои руки. — Это такая глупость! Я их ненавижу. — Ну, тогда вот, — Филлис берёт устричную слойку и засовывает её Мозли в рот, прежде чем он успевает что-то сказать. Мозли издает приглушенный, удивленный звук, и Филлис сжимает губы, сдерживая смех. — Идите обратно наверх, пока мистер Карсон или мистер Бэрроу не ворвались сюда, разыскивая вас. Боюсь, что лягу спать, как только заберу поднос её светлости, но постарайтесь спуститься сюда утром пораньше, и мы поговорим до завтрака. С полным ртом Мозли направляется к лестнице, а Филлис относит тарелку в буфетную и тихонько идет в спальню леди Грентэм. Камин в комнате уже потух, а Кора — лишь тёмная спящая фигура на кровати, так что Филлис без звука забирает поднос и уходит. Некоторое время спустя, в своей собственной комнате, где гораздо холоднее, Филлис сидит на стуле, переодевшись ко сну, держит в руках пузырек со снотворным и раздумывает принять его или нет. Доктор Кларксон ведь сказал не злоупотреблять порошком, и Филлис решает, что это достаточное оправдание, чтобы пропустить ночь. Она ставит пузырёк на прикроватную тумбочку, чтобы миссис Хьюз, если вдруг она войдет, подумала, что Филлис выпила снотворное. После этого Филлис неожиданно берёт сложенный набросок и кладет его под подушку, как будто это поможет снова увидеть сон о монете. Затем она ложится в кровать, протягивает ноги к бутылке с горячей водой, уютно устроенной между простыней и одеялом, и берет «Историю семьи Кроули», которая томится непрочитанной с того самого вечера, когда они с Мозли открыли её в первый раз. — Реджинальд Арчибальд Кроули, третий граф Грентэм, — вслух читает она, — унаследовал титул в 1829 году. К тому времени Реджи было тридцать, он был ещё молод, но намного старше того несчастного мальчика, который так рыдал у озера. Что он чувствовал, заняв место, которое должно было принадлежать его брату? Как ему удавалось хранить секрет в течение стольких лет, наблюдая, как семья беспокоится и ждёт возвращения Эдвина, и зная, что он никогда не вернется? Филлис знает, что люди, пережившие ужасную травму, иногда забывают её обстоятельства, и ей интересно, могло ли что-то подобное случиться с Реджи; возможно, он никогда никому не рассказывал о судьбе Эдвина, потому что ничего не знал. «Жалко, — думает она, — что на чердаке не обитает ещё и призрак Реджи. Можно было бы расспросить его». Но нет, одного привидения вполне достаточно; два могут свести её в могилу. Филлис заканчивает перечитывать раздел о бытности Реджинальда графом — автор лишь поверхностно касается его финансовых трудностей, вероятно, не желая смущать Кроули, и затем переходит к его детям. Это не так уж и интересно, и Филлис чувствует, что засыпает, но думает, что сможет осилить ещё несколько страниц, а потом выключит лампу. Она не замечает, как глаза закрываются и как книга выскальзывает из рук и падает на кровать. Всё, что знает Филлис, это то, что она снова среди разбросанных по склону холма камней и перед ней раскинулось озеро, уходящее в дальний конец долины. Буря ушла; небо ярко-синее, с несколькими пушистыми белыми облаками, а само озеро невозмутимо, словно бесконечная поверхность стекла. «Я здесь уже так давно», — думает Филлис. Это её мысли или Эдвина? Она не уверена, но чувствует, что это правда; чувствует тяжесть лет в этом месте и на своей душе. Много штормов прошло, пока она сидела здесь и смотрела, как люди приходили к озеру, но никто из них не нашел пирамиду из камней, умно сложенную с подветренной стороны огромного валуна, так что она выглядит как естественная россыпь камней, а не что-то, что скрывает тело. Она думала подойти к кому-нибудь, поговорить с ними, сказать: «Я — Эдвин Кроули», но так никогда и не подошла, и не сказала, и теперь слова «Эдвин Кроули» начинают терять значение. Эдвин Кроули едва ли значимее холмов, воды или неба. Филлис не знает, сколько уже ждёт, пока внизу на берегу не появляется маленькая тёмная фигура. Сначала она думает, что кто-то пришёл всего лишь попускать блинчики на озере или, возможно, порисовать пейзаж, как иногда делают приходящие сюда люди. Но этот человек не такой как все: он поворачивается, поднимает руку, прикрывая глаза от полуденного солнца, и смотрит прямо наверх холма, туда, где сидит Филлис, а потом начинает взбираться к ней. Его немного тормозит тяжелая холщовая сумка за спиной. Время от времени он останавливается, чтобы вытереть лоб рукавом, но в конце концов подходит к ней, и Филлис понимает, что знает его. «Это ты, — думает она, — но кто ты?» — Я вернулся, — говорит он. — Прости, что так долго. Я хотел прийти раньше, но… Дома возникли сложности. «Дом? Где это?» — хочется спросить ей. Его лицо такое знакомое и незнакомое одновременно, старее, чем должно быть, а волосы немного темнее, чем то бледное золото, которое помнит Филлис, как будто они потускнели от времени. — Я пришел забрать тебя с собой, — говорит он. Я не могу вернуть тебя к жизни или дать то, что тебе причитается, но я могу отвезти тебя на твоё законное место. Я могу отвезти тебя туда, Эдвин. Имя звучит так знакомо, что она думает: «Я — Эдвин. Я — Эдвин, а ты…ты…» — Я могу отвезти тебя домой, в Даунтон, — говорит он, и тогда последний кусочек головоломки встает на место, и Филлис вспоминает его имя. «Я — Эдвин. Даунтон — дом. А ты… Ты — Реджи».