Берегись своих желаний

По заявке @schampagnewoman Темно было — хоть глаз выколи. Он даже не понимал — открыл он глаза или нет, разницы не было никакой. Сперва он решил, что снова потерял сознание в лесу и провалялся до поздней ночи. Однако, во-первых, вокруг было чересчур тепло для осеннего леса, а во-вторых, не было слышно ни единого звука — ни шороха листьев, ни крика ночных птиц, ни стрёкота насекомых, ни-че-го. Это внушало тревогу. Следующим, не менее неприятным открытием стало то, что руки и ноги налились прямо-таки свинцовой тяжестью, шевельнуть хоть пальцем никак не получалось. В сердце холодной кровожадной змеёй вползал страх, паника почти ласково обвила трепещущее горло ледяными пальцами. — Тебя же предупреждали — не ходи больше в электрический лес. Негромкий женский голос — печальный, ласковый и, кажется, очень и очень хорошо поставленный, профессиональному телеведущему это было слышно хорошо. Тоже ведущая? Певица? Актриса? Актриса… Ну конечно! Его разыгрывают! А кто? Друзей у него не было. Врагов, что неудивительно — тоже. Столь жестоко подшутить над ним было бы просто некому. Что же происходит?.. Из горла вырвалось глухое мычание. В голове шумело, но особой боли не было, как не было и ясности. Сплошная чернота. Последнее, что он помнил — как пришёл вчера домой, поужинал и уселся перед телевизором, по которому передавали передачу его коллеги, Юрки Грачевича — тот в очередной раз распинался насчёт банды, орудовавшей в округе. Советов прекратить это опасное и довольно бессмысленное дело Юрка не слушал. Впрочем, журналистское расследование коллеги получалось вполне себе захватывающим, особенно про архивы Лубянки… Воспоминания обрывались. — Тебе было недостаточно прошлого раза? — продолжал грустный женский голос, — Тебе ведь было больно… И страшно… Было! Он точно помнил! И больно, и страшно, и он зарекался ходить в электрический лес, тем более, что ничего интересного там не было… Неужели забыл? С губ сорвался другой вопрос: — Кто ты? — Ты знаешь, — печально отозвалась девушка. — Где я? — Со мной… Больно? Ног он всё ещё не чувствовал, но рукой слабо шевельнул. Вокруг по-прежнему было темно — хоть глаз выколи, зато откуда-то справа ощущалось лёгкое дуновение, словно кто-то бесшумно ходил. — Я… я умер? Она не ответила. На него навалилась вдруг такая усталость, такое страшное безразличие, какое бывает только у отчаявшегося человека, которого в этой жизни может порадовать только возможность выспаться перед трудным рабочим днём. Он хорошо это знал. В своей тоске он даже не сразу заметил какое-то движение сбоку, а через несколько секунд обнаружил себя лежащим головой на коленях девушки, гладящей его по спутанным волосам прохладными руками, шепчущей успокаивающе ему на ухо: — Сейчас пройдёт… Потерпи… Ему хотелось плакать, как в детстве, когда он впервые в походе увидел, как из-за озябших холодной летней ночью чёрных деревьев встаёт ослепительно белое солнце… — Я… останусь здесь? С тобой? Руки, гладящие его по лицу, дрогнули. — Нельзя. — Почему? — вырвалось у него. Он почувствовал, как она грустно улыбается. — Тебе пора. — Я могу вернуться? — он отчаянно хватался за надежду, как утопающий за соломинку, цепляясь за нежные руки девушки, ускользающие из пальцев, как вода. — Ты не захочешь… Висок опалил неожиданно горячий поцелуй. Он вздрогнул всем телом и открыл глаза. Телевизор бесстрастно транслировал настроечную таблицу и тихо гудел. Ныли шрамы-паутинки — метки электрического леса. За окном поднималось ослепительно белое солнце.