// // // // //
Фрэнк лежит на берегу речки, ноги по колено в воде. Мягкий белый песок поджаривает его спину, как будто он перчик на гриле, и Фрэнк довольно потягивается. По реке бегут солнечные блики, машут ему руками и кричат: «Привет, Фрэнки!», а ноги приятно холодит водичка, и Фрэнк лежал бы так и день, и другой, или даже неделю бы так пролежал, а может быть, несколько месяцев. Фрэнк морщится. Какой-то засранец повесил на дерево старое помойное ведро и теперь бьет по нему колотушками, как будто это, мать его, барабан. Только это не ведро и не барабан, а красный жестяной колпак на голове Фрэнка. По которому бегут пауки, отплясывая чечетку. Пауки в черных военных униформах. Пауки? Что за херня?!! Фрэнк резко дергается. Его ноги запутываются в одеяле, и он падает на пол. Там же, на полу, в двух шагах от него, валяется телефон, и эта дьявольская машинка препротивно жужжит. Фрэнк недоволен. Нет, Фрэнк, черт побери, в ярости – какого черта, кто звонит ему посреди ночи, кто посмел позвонить, в его, блять, выходной! Он дотягивается до изобретения дьявола и планирует послать гада в телефоне куда подальше – потому что, ха, если этот гаденыш посмел загадить такую священную вещь, как сон, Фрэнк нагадит в ответ, и еще как нагадит. «Гад в телефоне» обретает очертания и обзаводится голосом, когда Фрэнк видит имя на экране. Он вздыхает, прикладывает пальцы к переносице, нажимает на «ответить» и надеется, что ему хватит самообладания, чтобы вести себя по крайней мере дружелюбно. – И тебе доброй ночи, Джерард. Чего звонишь? На линии тихо. Фрэнк ждет немного, потом еще чуть-чуть, но потом этого «немного» становится слишком много, и раздражение, которое Фрэнк чувствовал, когда только-только проснулся, возвращается в троекратном объеме. Фрэнк почти видит, как на голове у него вырастают рожки. Джерард или не Джерард, нужно, блин, совесть иметь. – Джерард! Да ты там совсем рехнулся, что ли? Слушай, ты мне, конечно, друг дорогой, но пошел ты– – Привет, Фрэнки. Фрэнк мгновенно забывает и о раздражении, и о том, что не выспался. Что-то очень нехорошее слышится в голосе Джерарда, что-то, из-за чего в голове Фрэнка включается красный маячок, который крутится и вопит: «ТРЕВОГА! ТРЕВОГА!! ТРЕВОГА!!!» Голос Джерарда звучит... уставшим. Фрэнк привык делить усталость Джерарда на хорошую и плохую. Хорошая усталость – та усталость, которая звучит иногда в смехе Джерарда, когда тот падает в траву после долгого бега и тяжело дышит, и его глаза улыбаются, и он смеется и говорит о всякой чепухе, и его голос срывается, потому что ему не хватает воздуха, и Фрэнк так любит эту усталость, усталость в уголках губ. Сейчас в голосе Джерарда плохая усталость, которую Фрэнк ненавидит всем сердцем и хотел никогда бы не слышать. Сейчас голос Джерарда звучит совсем как в тот вечер, когда он сказал Фрэнку: «Фрэнки, они думают, что Елена не доживет до октября». Сейчас голос Джерарда низкий и хриплый, и такой потерянный, такой одинокий, такой уставший, что Фрэнку становится не по себе. – Джерард, с тобой все в порядке? Тебе нужна помощь? Из трубки доносится кряхтенье, а потом парочка глухих шумов, как будто что-то упало и покатилось по земле, а потом тихое «ауч». – Джерард? – Да все порядке, Фрэнки, все нормально. Не волнуйся. Только это... Ты можешь на улицу выйти? – Джерард. – Фрэнк? – Джерард! – Фрэнк! Фрэнк снова трет глаза. Он не мог заснуть до часу ночи. У него болит правое плечо. У него (между прочим, заслуженный) выходной. Он очень волнуется из-за кое-кого. И у него сейчас нет времени на дурацкие джерардовские ролевые игры по Рокки Хоррору. Вообще нет времени. Совсем. – Джерард, пожалуйста. У меня сейчас нет времени на твои дурацкие ролевые игры по Рокки Хоррору. Джерард тихо хихикает ему в ухо. Это хорошо. Это очень-очень хорошо: по крайней мере, Джерард еще может смеяться, а значит, он пока что не умирает, истекая кровью в какой-нибудь пыльной канаве. – Джерард, почему мне нужно выйти на улицу? С тобой что-то случилось? – Не-а. – Джерард, я тебе обещаю: я найду тебя и сам покалечу, если ты мне сейчас же не скажешь, какого черта ты будишь меня посреди ночи и пытаешься доказать, что позвонил мне только ради того, чтобы сказать, что тебе мол, захотелось потусить посреди ночи на улице и я нужен тебе, чтобы выйти на улицу посреди ночи и покурить вместе с тобой или что-то еще, ради чего я нужен тебе посреди ночи снаружи. Посреди ночи. Снаружи. – Но Фрэнки, я правда в порядке. Мне просто нужно, чтобы ты мне помог, вот и все. Фрэнки, я совсем не хотел, чтобы ты злился. Совсем-совсем. Обещаю. Я даже не хотел тебе звонить и будить тебя, просто так получилось. Мирись-мирись-мирись? Фрэнк вздыхает. – Где ты? – Да я тут, поблизости. Третья улица от твоего дома. Тут эта штука. Ну такая, с качелями. Я тут сижу. Тут скамеечка. Все в порядке, я просто не могу вернуться домой. Мне кажется. – Тебе кажется? Фрэнк выпутывается из одеяла и в темноте пробирается к креслу в углу. На кресле обитает гора одежды, и Фрэнк созерцает ее половину секунды, а может быть, две или три, а после вздыхает и начинает копать и рыть норы, чтобы найти хотя бы какое-нибудь подобие чистых штанов. Джерард тихо сопит ему в ухо и еще, кажется, мурлычет что-то неразборчивое. – Что ты имеешь в виду под «я не могу вернуться домой»? – Просто не могу. Фрэнку удается выкопать из ниоткуда черную футболку с логотипом Мисфитс – он бы сказал, что это настоящее рождественское чудо. Только сегодня не Рождество. И чудес не бывает. – Это я понял, но ПОЧЕМУ. – Мои ноги не ходят. – Твои ноги– ДЖЕРАРД! – Да не знаю я, Фрэнки. Ноги, не ноги. Я просто не могу идти. Я ходил сегодня так много. И я шел, и я шел, и я шел. Наверное, я просто очень устал. Я не могу вернуться домой. Я думал, что смогу, но не смог, а потом я упал. Я хотел подождать до утра, но тут очень холодно, и еще мне стало скучно. А Майки я позвонить не могу, Фрэнк, я не могу, ты же знаешь. Поэтому я позвонил тебе. И еще, Фрэнки, мне нужно сказать тебе кое-что очень важное. Но нужно, чтобы я сказал тебе это сам. Я не могу сказать это по телефону. Но я должен поговорить с тобой, прямо сейчас. Так что, ты можешь на улицу выйти? Хотя все в порядке, если не можешь, я придумаю что-то еще, но не знаю пока– – Джерард, даже не думай об этом, я уже выхожу! Фрэнк залетает на кухню и кидает в рюкзак бутылку воды и пару салфеток, на всякий случай. И было еще что-то важное – Джерард вроде сказал, что ему холодно? Фрэнк бегом возвращается в комнату и, подумав секунду, запихивает в рюкзак одеяло. – Где именно ты находишься? Ты сказал, штука с качелями – что ты имеешь в виду? – Ну такая, штука. Где дети играют. – Детская площадка? Погоди, ты говоришь, детская площадка, недалеко от меня, третья улица? Это что, площадка рядом с домом миссис Тюлип? Там еще такой жуткий розовый слон? – Ага. Погоди, Фрэнки! – Чего? – Тут вроде как дождь идет. Ну. Сильный дождь. Наверное, нужно было раньше сказать. Эм. Захвати с собой зонтик? Или, может быть, даже дождевик. Фрэнк снова вздыхает. Джерард в трубке молчит, как будто просит у Фрэнка прощения. – Хорошо. Буду минут через десять. И пожалуйста, Джерард. Пожалуйста, дождись меня.// // // // //
Фрэнк бежит, перескакивая через лужи. Вода заливается ему в кеды, но ему все равно – нужно поскорее добраться до Джерарда. Фрэнк не хочет опоздать, как он почти опоздал уже один раз. Если Джерард что-то сделал с собой и он опоздает, он не сможет простить себе этого. Иногда Фрэнку становится больно оттого, что Джерард не может помочь себе сам. Потому что, видит дьявол, Фрэнк так сильно хочет помочь ему, но он не может, если Джерард сам не решит, что ему нужна помощь – не от Фрэнка, настоящая помощь. Потому что Фрэнк не может быть с ним рядом всегда, он не может каждый раз бежать и вытаскивать его из очередной лужи по первому вызову, чтобы тот не задохнулся. Он хотел бы, но он просто не может, он больше не может ощущать такую большую ответственность, и Джерард знает об этом, они оба знают об этом, у них есть, мать его, договор по поводу этого, но иногда вещи просто случаются. Фрэнк боится, что именно сегодня и есть такой случай, и наперед чувствует себя виноватым. Но сейчас не время об этом думать, не время злиться, не время– Фрэнк останавливается. Сквозь дождь он видит детскую площадку рядом с домом миссис Тюлип, видит темные силуэты качелей, видит розовую кляксу слона – да кому же, блин, пришло в голову поставить такого уродца на детской площадке? Только одному Джерарду он всегда и нравился, но Джерард... Сердце Фрэнка замирает. Джерард не сидит на скамейке. Он сидит на грязном песке, который покрывает пол детской площадки – вернее, полулежит, прислонившись к скамейке спиной. Его ботинки заляпаны грязью и чем-то зеленым и липким, и джинсы его тоже грязные, и рубашка – с нее капает желтая жижа, как будто Джерард лез через что-то полуживое и уже разлагающееся, и Фрэнк даже не хочет представлять себе, через что. Глаза Джерарда почти скрыты прилипшими к голове волосами, а под глазами лежат глубокие темные тени, и на секунду Фрэнку кажется, что у Джерарда вовсе нет глаз, что там вообще ничего нет, только пустые глазницы. Но хуже всего его лицо, он... Он улыбается, и от этой улыбки Фрэнку становится по-настоящему страшно. Фрэнк никогда не видел такой улыбки на этом лице, это кто-то чужой, это подкидыш, который занял место Джерарда. Фрэнку так страшно, что он хочет сейчас же развернуться и побежать домой, но уличный фонарь трещит и на секунду гаснет, а когда он снова загорается, Джерард становится просто Джерардом. Он убирает волосы с лица, видит Фрэнка и машет ему рукой. – Фрэнки! Фрэнк подходит поближе. Ему хочется плакать. Джерард дергает его за штанину, просит его присесть, и Фрэнк опускается на колени. Джерард начинает шептать, и Фрэнку приходится нагнуться ниже, чтобы что-то разобрать. – Фрэнки, я это сделал. Я видел ее. Я нашел ее. Фрэнки, она есть, она существует! Я ее видел, я ее нашел. Фрэнки, она такая красивая! Она поцеловала меня. Джерард достает из кармана что-то мокрое и бордовое и сует это в руку Фрэнку. Потом он прикладывает палец ко рту и говорит Фрэнку «тсссс». – Она дала мне цветок. Это тот самый цветок, Фрэнки. Она дала его мне. Я решил, что подарю его тебе, потому что я тебя люблю. Вот так. Только пожалуйста, никому не говори. Пожалуйста, не говори Фрэнку. Это секрет. Джерард смеется и выглядит таким счастливым, но Фрэнку становится больно. Он хочет ударить Джерарда, наорать на него, сейчас же потащить в больницу, трясти его, пока тот не придет в себя, обнять его, отвести его к себе домой, отправить в теплый душ, завернуть в тысячу одеял, сделать ему чай с лимоном, просто сделать хоть что-нибудь, чтобы перестать чувствовать себя таким маленьким, испуганным и беспомощным. Еще он, наверное, хочет свернуться в маленький клубочек и проплакать весь следующий день. Но больше всего он хочет спросить у Джерарда: «Где ты был, что ты сделал, что ты сделал с собой?», чтобы он мог знать точно. Но он ничего не делает. Он ничего не делает, потому что у них с Джерардом есть этот сраный договор и этот гад ему доверяет, и Фрэнк не может нарушить доверие Джерарда, пока тот не в себе. Поэтому он садится рядом с Джерардом, и накрывает их обоих одеялом, хотя это бесполезно – одеяло сразу же намокает под дождем. Фрэнк слушает мурчание Джерарда и ждет, и кленовый лист в его руке больно жжется, хотя он такой же мокрый и холодный, как и все остальное вокруг.