***
Дохлый приплясывал у плиты под льющийся из радиоприёмника попсовый мотив от Modern Talking, периодически подвывая Томасу Андерсу на припеве. — Brother Louie, Louie, Louie! O-oh, doing what he's doing, so leave it Louie… — размякшие спагеттины окончательно сползли на дно кастрюли, предоставив Саймону первоклассную возможность прокрутиться на пятке вокруг своей оси. — 'Cause I'm her lover!.. Крышка, задетая в танце, с гулом покатилась вдоль по столешнице, подхваченная серией звонких хлопков ладони о ладонь, как нельзя удачно саккомпанировавших кульминации выступления, с точностью до пары секунд совпав с последними аккордами музыкальной дорожки. — Я… впечатлён! Дохлый не намеревался делать своё выступление достоянием общественности, потому вздрогнул, услышав знакомый голос за спиной. — О! Ты… — вид абсолютно голого Марка требовал дополнительного времени для понимания происходящего, — здесь… — У-у-угу! — просиял тот, за ненадобностью отбрасывая в сторону влажное полотенце. — А ты… пластичный, знаешь ли! И почему только в клубах не танцуешь? С запозданием вникнув в двусмысленность сказанного, Марк разразился хохотом. — Это тебе-то с таким прикидом, — Дохлый вновь бесстыдно облапал Рентона взглядом с головы до ног, — в самый раз в клубах танцевать. — А ты мне тут стрелки не переводи! — Я вообще-то по делу говорю! Да ёбш-шу мать, а!.. — всего на пару минут провороненные спагеттины прилипли ко дну, вынуждая кулинара оставить дебаты и приступить к отскребанию лапши деревянной лопаткой, осыпая и себя, и кастрюлю трёхэтажным матом. — И вообще — крутые парни не танцуют!.. — Так не ты ли тут только что отплясывал, а? — прыснул Марк, в два шага пересекая кухонку и оказываясь в считанных сантиметрах от незадачливого повара. «И это я ещё основную часть шоу пропустил» прошуршало прямо в ухо, когда руки Рентона преудобненько расположились на чужих бёдрах. — Я за-а-анят, — протянул Саймон, все ещё состязаясь в упорстве с неудавшимся кулинарным шедевром. — Ебучий провокатор… Он, конечно же, не смог удержаться и не обернуться через плечо, чтобы хотя бы мельком заглянуть в эти нахальные глазищи. — А что, похоже будто меня это заботит?.. — глазищи и впрямь оказались несказанно нахальными! — Ты нарвёшься, — предупредил Дохлый, незаметно выключая плиту, но всё ещё имитируя бурную деятельность. — На пассивно-агрессивный танец?.. О, да, он определённо нарывался. — На еблю на столе. Столешница, как выяснилось, оказалась не лучшим местом для любовных утех: объективный недостаток свободного пространства, удушающий жар от плиты и острые углы быстро заставили обратиться к более традиционной локации — дивану в гостиной, который заботливо принял в свои объятия два извивающихся тела. — Знаешь… готовка — это не для меня, — задумчиво изрёк Саймон, мысленно вычеркивая пункт «потрахаться» из списка дел на оставшийся вечер и передавая сигарету лежащему рядом Ренту. — Полная хуета… Тот, попридержав все остроумные комментарии, лишь с присвистом выплюнул вверх столп сизого дыма, расплываясь в улыбке.***
Остаток вечера прошёл вяло — в сравнении с очень даже бурным началом дня! — но незаметно. Грудой из двух вконец обленившихся тел, внахлёст наваливающихся друг на друга сразу восемью конечностями, они смотрели всё, чем только мог поразвлечь старенький телевизор в гостиной. Щёлкая каналы каждые пять минут; по очереди поправляя вредную антенну; делая случайные ставки на совершенно случайные кадры в попытках предугадать последующий; до мокрых глаз передразнивая ведущих, парадируя певиц и певцов; отпуская нелепые каламбуры — превращая всё вокруг и на экране в полнейший театр абсурда на волне, улавливаемой только ими и больше никем. Немногим отличался понедельник — они даже не удосужились вынести скопившийся за сутки мусор! — Если когда-нибудь будешь жить один, ты точно засрёшься! — уверенно заявил Рентон уже под вечер вторника, без особого энтузиазма утирая бумажными салфетками следы недавних утех. Сколько раз они трахались за эти три с половиной дня? Да столько, что и считать неловко!.. — Я, конечно, ни на что не намекаю, но у нас кончились резинки… — смятая в пропитанный слюной, спермой и прочими физиологическими жидкостями шарик салфетка беззвучно отрикошетила от красного паровозика, хоть начальной целью был выбран не он, а зелёный — парой сантиметров левее. Бесцеремонно атакованная стена не могла упрекнуть его в сомнительной меткости, чего не скажешь о Дохлом, который не мог не подъебнуть по тому же поводу. — Надо бы ещё холодильник забить!.. — вторая салфетка, чуть менее влажная, последовала по косой траектории своей предшественницы. — Родители завтра приедут. Уже… завтра. — Ну тогда, чисто теоретически, валить мне уже сегодня вечером, — Дохлый задумчиво перекатывал таблетку языком, то загоняя её к десне, то наоборот прижимая к гладкой слизистой щек. — Чё, крошка Даиáн совсем на тебя болт положила?.. — Я сам не пришёл в воскресенье… Забыл. Придётся объясняться на неделе, если раньше не нагрянет… — Рент призадумался, выискивая поблизости что-нибудь ещё, чем можно было бы безбоязненно запульнуть в стену. — Цветы там купить… конфет… Или что там девчонки любят? Я ей пока как-то ничего кроме еды и сигарет не покупал… — Ты реально готов так из-за неё заморочиться? — Дохлый вопросительно изогнул бровь. — Наверное. Это мои первые отношения. Первые… перспективные. — Удачно тебе разочароваться, — вполголоса произнёс Дохлый не без своего фирменного ехидства. Где-то в глубине его мелочной душонки вновь оживилась старая обида невесть на что. Спутываться с Рентом на полном серьёзе он не собирался, во всяком случае сейчас, следовательно, считать себя бесперспективным, исходя из последней реплики, не имело смысла. Не желая признаваться в этом даже самому себе, в глубине души Марк надеялся, что сказанное заденет Дохлого за живое, но вполне привычная интонация Уильямсона тут же указала на обратное, подтолкнув Рентона к неутешительному заключению: Дохлый ни во что не ставит происходящее. Дохлому весело, приятно — но не более. Он убивает время. Не на Марка… С Марком. Просто потому, что… может? Мысли он всё же предпочёл оставить при себе. — Думаешь, у нас ничего не выйдет? Через пару лет всем будет плевать на нашу разницу, если дело… в этом. — Ты просто не знаешь девушек, Марк. Чем круче она кажется тебе по первости, тем печальнее всё это закончится через год или два, а, может, и раньше. Для тебя, никак не для неё. Я не спорю — быть может, между вами та самая киношная любовь с первого взгляда, но если ты в этом не уверен на все сто двадцать — расслабься и не выёбывайся зазря… Разговор постепенно сошёл на нет, как и позитивный настрой, накопленный за выходные. При расставании в каждом из них плавал тот самый неприятный осадок, хоть и разбавленный некоторым сожалением о том, что всё хорошее имеет отвратительное свойство быстро заканчиваться. Уже на пороге Дохлый, движимый каким-то странным порывом, неловко и почти незаметно чмокнул Рентона чуть выше скулы. В тот момент Марку захотелось высказать всё недосказанное, расспросить про всё нерасспрошенное, но Уильямсон ретировался быстрее, чем он успел произнести хоть что-нибудь, способное задержать друга на пороге его пристанища. Ночь в полном одиночестве была ужасна! Утро, спущенное на уборку и восполнение запасов сожранного — не лучше, а в довесок ко всем неприятностям он испугал мнительную мать одной только кислой миной, укоренившейся на лице вплоть до следующей встречи с причиной всех его пиздостраданий.***
— Почему вы не ладите? Свой шестнадцатый день рождения Даиáн предпочла отметить отнюдь не за тортом в кругу друзей. — Ну… даже не знаю. Свой шестнадцатый день рождения Даиáн справляла в компании Марка и сигарет. — Характерами не сошлись? Сидя на столе в закрытой на защёлку спальне, абстрагированно пялясь в бумажные поезда на стене и болтая ногами в воздухе. — Можно и так сказать. Время меняет… типа. Марк сидел на кровати напротив, глядя в поезда позади Даиáн и время от времени на саму Даиáн в её вельветовых бриджах по щиколотку, на её босые пяточки и винную помаду — броскую, как стоп-сигнал на ночной магистрали. — М-м-м… — Даиáн затягивается, выдыхая в потолок, — Вы, правда, очень разные… Она пропускает внеклассные курсы по подготовке к литературе, Марк же пользуется кусочком своих отпускных. Дома тихо, светло и пахнет глинтвейном, который никто не пьёт. Дома нет ничего, кроме них двоих. Дым рассеивается, не коснувшись люстры. Марк тоже курит — неохотно, без интереса, за компанию. Курит и думает о том, насколько он херовый бойфренд — без подарка, без алкоголя, без цветов, просто сидит и пялится на свою девчонку, довольствуясь коротким поздравлением. Даиáн дёргает плечиками, бордовый джемпер сползает на одну сторону, обнажая ключицу и отсутствие бюстгальтера. Ждать приглашения ей, очевидно, поднадоело. Марк всё также сидит напротив, застывший, как школьник у доски — в белой рубашке и выглаженных брюках, ведь Даиáн со своим внезапным шестнадцатилетием утащила его прямо с работы. Праздничный секс — не совсем то, чего хотелось бы человеку с ещё не успевшим сойти засосом на груди, и Марк нервно притаптывает половик, понимая, что идти на попятную будет как минимум невежливо. Ну а какие варианты? Не может же он так просто взять и разболтать о том, что в воскресенье он не покидал постели не потому что болел, а потому что был в ней не один? И не просто не один, а с лучшим другом. И не просто в постели, а… Дохлый и без громких заявлений далеко и надолго из их разговоров не уходил. — Уф-ф… — Даиáн помахивает ладонью у лица, словно веером, пока у Марка перед глазами кружатся ослепительно-яркие флэшбэки — У тебя очень жарко, ты ведь в курсе? Марк заторможенно кивает, прикидывая вероятность развития событий после подобного заявления, и даже усмехается, когда именинница спрыгивает на пол, направляясь к окну, а не скидывает с себя одежду, прыгая на кровать. Один — ноль. Интуиция Марка Рентона не держит оборону. Го-ол! Непредсказуемость Даиáн забивает гол. — Вы не играете зимой? Она… будто читает мысли. Нет, читай она мысли, их отношениям был бы конец. Марк, может, и умеет подчас выдать ложь за какое-никакое подобие достоверности, но замыливать собственную память и подчищать то, что само собой копошится в черепной коробке… — Не. В голове отнюдь не футобол, в голове — обесцвеченная чёлка на липком лбу, пушистая грудь, раскрасневшаяся от царапин и укусов, сдвинутые брови, приоткрытые губы, запахи, звуки… Ёбаный в рот! — А чем занимаетесь? Вопрос заставляет сконцентрироваться на настоящем. И на прошлом… Прошлые зимы Марк помнил не очень чётко. Героиновый коматоз, пара-тройка реинкарнаций на больничной койке, снова героин… Даже Рождество в кругу семьи не справлял — но о таком и подавно не сознаешься, потому он снова врёт на ходу: — Да когда как… Иногда в баре зависаем, иногда хату снимаем, иногда просто шляемся где-нибудь… Недалеко от правды, если пораскинуть. Образ белой чёлки сменяют отнюдь не ностальгические сцены: кухня, красные стены, ложки, матрасы, лужи и грязь, и тряпки, и шприцы, и… лицо Дохлого, растянувшегося на засранном полу — блаженная героиновая нега от улыбки до безвольно разжавшихся пальцев. И он, Марк, в воспоминаниях видит своего доппельгангера — тощего наркомана в конвульсиях, на коленях выпрашивающего у Матери Настоятельницы вечерний дозняк… — Мар’к… Ты чего?.. Прикосновение к плечу отрезвляет не лучше ведра воды на голову. Даиáн подсаживается к нему на колено, на плечах её уже нет сползшего джемпера — только короткий-короткий топ и торчащие сквозь него сосочки. Марк по-собачьи дёргает головой, выжимая из себя улыбку и очередную сырую, бестолковую ложь: — Задумался просто. Как… пусто было в моей жизни без… отношений. Даиáн обвивает его за шею, и Марк не только видит, но и чувствует сосочки у себя на плече. — Не пытаешься ли ты сказать, что я у тебя первая, Мар’к?.. — Я пытаюсь сказать, что ты — лучшее, что со мной случалось… Она ведётся на очередную слащавую ложь, либо настолько хочет ублажить своё либидо, что выбирает делать вид, что ведётся. Но покуда это работает для обеих сторон, Марк не забивает голову лишним мусором. Он делает лучше — на ходу сочиняя из ряда вон тупейшие коплименты, стягивает с неё остатки одежды, не встречая сопротивления, и шепчет куда-то в щёку о своем хитром плане, для которого ей потребуется быть послушной девочкой. Макияж немного пострадает, но это не беда, галстуку тоже хуже не станет — Марк осторожно завязывает глаза, а послушная девочка хихикает в предвкушении, разводя по сторонам согнутые коленки. Марк справляется неплохо, расценивая громкость и частоту стонов за десятки баллов и мысленно плюсуя те в голове, отвлекая себя от мысли, что через пару минут челюсть придётся в лучшем случае вправлять. Даиáн уживается с завязанными глазами на удивление ладно, а босые ноги то и дело долетают Марку до плеч, но план работает: никто не раздевает и не просит его раздеваться. На особенно громком возгласе он отрывается, утирая губы ладонью. Даиáн вытягивает вверх большой палец и Марк срывается, заменяя мокрые пальцы сухим, но твёрдым стояком. Именинница визжит непривычно раскованно, позволяя вертеть себя из стороны в сторону, шлёпать по ягодицам и даже заламывать руки, а Марк пользуется возможностью выпустить пар, отрываясь на полную. Не думать о тревожном легко, когда член занят больше, чем голова — Марк снова напоминает себе почаще об этом вспоминать… До возвращения родителей он успевает вывести Даиáн на прогулку до кафе, проводить до остановки, расцеловать и усадить на автобус, прощаясь до воскресенья. На несколько дней он погружается в дзен — рабочие будни протекают спокойно, сливаясь в одну гигантскую смену. Ночами он крепко спит, по утрам за сборами смотрит новости, вечерами слушает радио в машине, а иногда, когда на душе всё же становится неуютно, ныряет в книгу. Ремарк говорит — «Совесть обычно мучает не тех, кто виноват». Дохлый снова без вести пропал на неделю, а Марку только и оставалось, что страдать от чувства недосказанности. Страдать — если думает, думает, если есть свободное время… В субботу Даиáн звонит, чтобы простуженным голоском сообщить о смене планов на выходные, потому Марк берёт дополнительную смену и книгу под мышку — целый день в компании безделья хорошего не сулит.***
В воскресенье он до этого не выходил ни разу. Субботние смены бывали, но до воскресных, видимо, ещё не дорос. Добравшись до «Picware: photography & videography equipment» на общаке в аккурат к открытию, он столкнулся со старшим менеджером — Мисси, габаритной леди в шипастой джинсовой жилетке с нашивкой «Led Zeppelin» во всю спину и с азиатским росчерком глаз, замазанных чёрными тенями. — Рентон! — грохочет она, лишь завидев работничка со стороны. — Сверхурочных захотелось? Марк приветливо улыбается, угукая в ответ. Мисси ставит чайник в подсобке, рассказывая что-то через слой гипсокартона, а после выносит залежавшиеся крекеры и две дымящиеся кружки. Теперь на ней белая рубашка и ламинированный бейджик — «Мису Лин, главный менеджер по продажам». Марк торопливо обшарил карманы в поисках своего собственного и, не обнаружив искомого, накарябал на розовом стикере «Марк Р.», шлепком прилепив бумажку на нагрудный карман. — Адаптация — полезный навык, — смеётся Лин, щёлкнув пальцами-пистолетами — фирменным знаком всех немногочисленных работников конторки. В выходные народ не прёт, потому в воскресенье обычно возня со списанным товаром, оформление документаций и прочая бумажная волокита. Для продавцов-консультантов воскресенье — день звонков и таскания коробок. Марк сортирует кассеты и картриджи по цвету, размеру и объёму, лепит ценники на коробочки, ксерит то, во что пальцем ткнут, а иногда даже подделывает подписи рядом с печатью, а ещё, что нравится ему больше всего — упаковывает «починки». Будь то камера, дискета, проигрыватель или разбитый в порыве азарта геймпад, всё починенное упаковывается так, будто идёт на витрину: заворачивается в пузырчатую плёнку, опечатывается, укладывается рядом с сопроводительной запиской, информацией о сдаче и рекомендациями по дальнейшему пользованию, прячется в картонную коробку, перетягивается скотчем… Такая возня Марка умиротворяет. Коробок с починками в этот раз всего две — он ставит одну на другую и, допив свой чай, отправляется сгребать с прилавков уценённый товар. За спиной хлопает входная дверь, а до Марка долетает короткое «обслужи!» откуда-то из подсобки. Мир, наверное, правда очень тесен — он на секунду забывает все свои обязанности, глядя на Уильямсона, возникшего с коробкой от проигрывателя в руках. — Ну здравствуй, Рент-бой.