звездочка

— вот это моя звездочка! впервые услышав из его уст свое прозвище (данное им, по его же словам, еще в детстве), люсьетт опешила. 'звездочка', хах? это смутило, хоть и люсьетт, будучи в то время слишком гордой и заносчивой, категорически отказывалась себе в этом признаться. даже не само прозвище смутило, а то, как его произнес вальтц. с какой-то странной теплотой во взгляде и нежностью в голосе, совсем непонятной и необъяснимой для тогдашней ледяной принцессы. когда он впервые рассказал о том, что они когда-то были дружны, люсьетт не поверила. не могла поверить в то, что ее собственная мать стирала ей воспоминания. не могла поверить в то, что у нее был друг. кто-то, кто любил ее, не являясь ее матушкой. ведь это было почти заученным правилом, которое матушка не ленилась повторить словно мантру или молитву лишний раз — 'никто кроме меня не может любить тебя, люсьетт. никому кроме меня ты не нужна, люсьетт. все ненавидят тебя за то, что у тебя есть то, чего они никогда не смогут иметь, люсьетт. ты никому не можешь доверять, люсьетт. кроме меня.' и люсьетт никогда не знала, никогда и подумать не могла, что все это было пустым. что все эти слова, призванные, по словам матушки, уберечь — были лишь обманом наивного дитя., но время заставило убедиться в том, что вальтц не лгал, рассказывая об их детстве. что вальтц не лгал, говоря, что всегда готов помочь ей. что вальтц не лгал… не лгал ей. никогда и ни в чем. и не собирался. что, оказывается, она может доверять. вальтцу, парфе, делоре и другим людям, очень многим — просто потому, что они были готовы принять ее в свою семью и помогать бескорыстно, не ожидая ничего взамен. сразу в воспоминаниях мелькают слова матушки: 'никто и никогда не станет делать что-либо для другого просто так'. как оказывается, станет. отойти от принципов, навязанных матушкой, сложно, но возможно — люсьетт верит и видит на своем примере., но когда ее матушка оживает, — что, в принципе, кажется невозможным; сном, который растворится в ее сознании по утру, стоит лишь открыть глаза — люсьетт страшно довериться ее друзьям. страшно верить их словам о том, что все будет в порядке, что с ними все будет в порядке. страшно за них. она не может подвергнуть их опасности. только не после того, как на ее же глазах ее матушка убила отца. она отказывается слушать всякие доводы, она боится сделать неверный шаг и потерять кого-то, — ведь впервые за всю жизнь она увидела жестокость женщины, в воспоминаниях всегда согревающую ее теплом и поглаживающую по голове после очередного страшного-страшного кошмара. не только слова хильдир были ложью, но и ее… любовь? люсьетт до последнего хотелось верить, что это не так, что она еще может достучаться до матери, что еще не все потеряно. ведь когда-то же была она доброй? была же? — я хочу верить в то, что мой старый друг еще жив, — однажды грустно произносит леди парфе, изнуренная и измученная событиями последних месяцев, дней — особенно. — я не смогла остановить хильдир раньше, мне претила сама мысль о том, на что придется пойти, чтобы прекратить великую войну. если бы не вальтц тогда… но сейчас я понимаю, что другого выхода нет. нам придется остановить ее, принцесса. вы понимаете? понимает, даже слишком хорошо. глядя на излишне болезненную парфе, ощущая животный страх жителей ее, люсьетт, королевства, каждой клеточкой чувствуя напряжение в сказке — понимает. у них вряд ли получится достучаться до матушки разговорами, извращенное влияние тенебрарума и ненависть к людям сделали свое дело в отношении хильдир. они ее уничтожили, оставив только лютую ненависть и горечь, в обугленном болью сердце. люсьетт это осознание причиняет боль, но вальтц и тогда, — о боже, все ее мысли в последнее время о вальтце и это так не вовремя, — оказывается рядом, нежно поглаживая по волосам и шепча успокаивающие слова. такая забота кажется почти знакомой, но как бы ни старалась, люсьетт не может ухватиться за ускользающую из ее сознания нить воспоминаний. — чем гуще тьма, тем ярче видно звезды. говорит ей однажды вальтц, прижимая ее ладони к своей груди. у люсьетт сердце в груди не бьется, а лишь вскачь мчится как бы только не разорвалось, бедное. это слишком, боже, слишком близко! она не совсем понимает, что говорит вальтц дальше. его голос странным образом слышится люсьетт, будто находится она не среди леса, а под толщей воды; и слов, произносимых мужчиной, не разобрать, но голос — такой близкий и родной — она слышит на удивление четко. — я люблю тебя и мне больно видеть, как ты страдаешь, — вальтц печально улыбается, люсьетт от понимания резко выдыхает и смотрит ему прямо в глаза. все еще слишком близко. это завораживает… и заставляет нервничать еще больше. в его кроваво-красные омуты, в которых читались лишь любовь вперемешку с нежностью. почти как в детстве, а она и не думала, что сможет когда-нибудь вспомнить те времена. отец был прав — вальтц из тех людей, что выражают свою преданность совершенно открыто, не боясь ничего; и это восхищало. смогла бы также сама люсьетт? она всегда считала себя честной и прямолинейной, но рядом с ним чувствовала себя откровенной лгуньей, что до сих пор не могла понять одну простую вещь. я люблю его. и после его признания ее мир словно заиграл новыми красками, что до сего момента были совершенно серыми и пустыми, совсем как она когда-то. это он заставил ее измениться, поверить, что все может быть иначе, совсем не так, как она думала и знала прежде. это он помог ей. кто же из нас звездочка?