Во имя любви.

Петька сидел за партой на камчатке и рисовал портрет. Аккуратно выводя простым карандашом каждую чёрточку её лица, что ему удавалось запомнить во снах, в которых она к нему приходила. Та же улыбка, тот же тёплый материнский взгляд, которого ему так не хватало в реальной жизни. – Смотрите, пацаны, - раздался голос анти лидера за его спиной, с которым у него сложились поистине «теплые» отношения, стоило лишь Петру перешагнуть порог элитной школы. Остальные же тупо блеяли ему в такт, не решаясь показать своё мнение. – Беспризорник рисует шлюху - мать. Это были последние капли в чашу терпения Петьки. – Сам ты шлюха! – Взорвался он, вскочил с места и ударил обидчика в грудь. - Никто не смеет так называть мою мать. – Выдохнул он, сопровождая каждое слово новыми ударами, от которых тот рухнул, как подкошенный. Классная комната на короткое время погрузилась в визг хаоса, после чего воцарилась полная тишина. – Кто следующий? – Выпрямился Петька, осматривая перепуганных одноклассников, доселе острых на язык. Сейчас же, напротив, никто не осмеливался что-то возразить, дабы не попасть под его горячую руку. – Я смотрю, вы здесь только толпой смелые. – Он все ещё чувствовал синяки на своём теле, оставленные ими в первый день своего пребывания здесь. - Макаров, опять вы? – Примчался на крики заместитель директора, - не с того вы начинаете. - Я бы рад начать с другого, но здесь уже продумали сценарий. – Прыснул он, бросая взгляд на всё ещё скорченного на полу у доски бывшего лидера класса. – Не волнуйтесь Вы так. Я всего лишь сломал ему пару рёбер. Остальное – его симуляция. Надо же как-то оправдать своё униженное положение лидеру. Кстати, - Он перевёл взгляд от одноклассника к заместителю, - папа завтра прийти не сможет. Он в командировке. Будет в понедельник. – За месяц пребывания в новой школе он уже знал, что последует за подобным инцидентом. – Разрешите мне домой? Зуб ноет. – Не дожидаясь разрешения, он покинул кабинет, не обращая внимания на летящее вслед негодование. Оказавшись на улице, достал сигарету и закурил, нарушая второе правило спортивного режима. – Сгорел сарай, гори и хата. Он добрался до квартиры, куда они с отцом недавно переехали. Бросил рюкзак у порога, после чего его зоркий глаз приметил на кухне бар. – Алё, Алюсик? – Набирал он номер своей новой подруги, попутно распечатывая бутылку Хеннесси. – Да, я. Как узнала? Тащи свои булки ко мне. Отца не будет все выходные. - Я такая эгоистичная, что за пятнадцать лет так и не научилась делить тебя с другими женщинами. – Полина обернулась в покрывало и плотнее прижалась к Максу, виновато заглядывая ему в глаза. - Ты сорвала очередное моё свидание. – Он был рад, что оно не состоялось. – Даже не знаю, как будешь замаливать этот грех. – Прости. – Она понимала, что в этой комнате в этой постели её не должно было быть. Здесь должна быть другая женщина. Эта мысль разрывала её сердце на куски, заставляя душу метаться в исступлении. - В моей душе нет места для других женщин. – Он жадно ловил каждый момент, каждое её движение. – Я тобою неизлечимо болен. - Шшш… - она прервала его, проведя пальцами по губам. – Всякий раз, когда ты засыпаешь, твоя душа зовёт меня. И я прихожу. Я снова нарушаю запрет. Ты пытаешься начать новую жизнь. Пакуешь чемоданы, переезжаешь в новую квартиру, не забывая прихватить с собой коробку с моими вещами, а вместе с ними и кусочек моей души. – Она замолчала, рассматривая его лицо, не переставая касаться его щеки, носа, губ. - Что? Постарел? – Улыбнулся он, перехватывая её ладонь. – Пятнадцать лет прошло. Пятнадцать грёбаных лет. - Вовсе нет. Разве только взгляд поменялся. – Она собирала осколки его разбитой души в попытках склеить воедино. Жидкий клей обозначил её залатанные рубцы, что постоянно нарывало, стоило пальцам Поли оторваться от них. - Не уходи. – Заметил он её грустный взгляд на часы. Он уже знал, что за этим последует. – Останься. – Так ему хотелось продлить это мгновение, в котором он снова чувствовал биение своего сердца. Оно словно ополоумело, наверстывая пропущенные удары, гоняя по венам давно застывшую кровь. - Я не могу. Мне нужно возвращаться. Ты уже поменял билет на самолёт? – Она знала, что он должен был лететь в понедельник. Это её тревожило, но, заметив на тумбочке свежие билеты с датой на завтра, успокоилась. Трель дверного звонка вырвала его из объятий морфея. – Твою ж в бога душу мать… - Он так и не привык к резкому её исчезновению. Он полюбил ночь и всё больше ненавидел светлое время суток. – Кого там черти принесли. – Он совершенно забыл, что пригласил в номер гостью. На столике стояла бутылка вина и конфеты. Горели свечи. Открыв дверь, он окончательно убедился в этом. - Извини, опоздала на час. Пробки. – Карина поправила кожаную юбку. – В таких случаях обычно бонус клиентам. Ну, ты понимаешь. – Она впорхнула в номер, намереваясь запереть за собой дверь. - Уже не надо. – Виновато улыбнулся он, шаря по карманам в поисках денег. – Завтра у меня самолёт. Надо хорошенько выспаться. – Немного подумав, уточнил – в прямом смысле. - У, какой обидчивый. – Карина надула губки, всё ещё надеясь на его благоразумие. - Вот, держи. – Протянул он бумажную купюру, аккуратно разворачивая блондинку к выходу. – Будем считать, что ночь удалась. – Обернулся, жадно ловя глазами мираж, что испарился к его пробуждению. Рухнул обратно на кровать, припадая лицом на подушку, которая всё ещё хранила запах её духов. Набросил одеяло в попытке подольше сохранить тепло её тела. - Она ещё вернётся. Не может не вернуться. Полечка моя… - С такими мыслями он засыпал вот уже пятнадцать лет. Максим вернулся в родные пенаты, сойдя с трапа самолёта. Питер встречал его буйством серых красок, среди которых он когда-то находил цветные очерки. Кажется, она забрала их с собой. В этом городе больше не было солнца. Лишь какой-то облезлый кусок иногда просвечивал сквозь свинцовые тучи грязно-желтым, но совсем не грел. Если бы это была картина, Максим бы задумался над тем, зачем художник ляпнул в небе это безобразное пятно? Оно же совсем не выполняет своего прямого назначения, лишь погружает в атмосферу ещё большего мрака. С горечью во взгляде он смотрел на разводные мосты над Невой, слушая, как тихие волны плещутся внизу друг о друга. – Мы с тобой, как эти двое, с тем лишь различием, что между нами пропасть длинною в жизнь. – Он достал календарик, что всегда носил с собой, старательно зачёркивая прожитую дату. – Ещё одним днём меньше до встречи с тобой. – Он специально купил квартиру в этом районе, чтобы наблюдать из окна, как разводят и сводят мосты. Это вселяло ему надежду, что и они обязательно встретятся. – Петь, подай, пожалуйста, полотенце! – Услышал он, как только перешагнул порог своей квартиры и замер. Девушка была повёрнута к нему спиной и не сразу его заметила. Зато он затравлено смотрел на её мокрые рыжие волосы, разбросанные по халату. Халату Полины. Он, казалось, забыл, как дышать, сражаясь с подкатившим приступом ярости и злости. - Папа? – Петька быстро всучил девчонке полотенце и подтолкнул в направлении своей комнаты. – Не волнуйся, она практически уже уходит. Но, знаешь, ты сам виноват, что не предупредил о своем преждевременном возвращении… - Пять минут. – Шипел Максим, старательно гася в себе огонь неприятия. – На ней халат. - Его ни капли не тревожило всё, здесь происходящее, но за эту мягкую махровую ткань он был готов разорвать. – Халат твоей матери. – Тон пугающе спокойный. Он подходит к окну и рывком распахивает шторы в попытке унять закипающую бурю. - Я знаю, что ты тайно покуриваешь и потребляешь алкоголь. – Он бросил взгляд на початую бутылку на столе. Его любимое успокоительное перед сном. – В этом доме одно табу - не трогать коробку с её вещами. – Взорвался Макс и тут же замолчал, ловя на себе настороженный взгляд своего сына. - Почему ты не рассказываешь мне о маме? – Наконец решился Петька задать этот терзающий душу вопрос. Отец всегда увиливал от ответа, когда он задавал его раньше. Вот и сейчас от Петьки не укрылось, как дрогнула его рука, едва не выронив нож, которым он точил карандаш. Максим понимал, что рано или поздно эти вопросы возникнут, но так и не нашёл за пятнадцать лет должного ответа на них, предпочитая всякий раз закрывать тему. – Ты же не рассказываешь мне, откуда у тебя синяки. Почему я должен говорить с тобой о своей ране? – Он не раз замечал, что сын приходил со школы побитым, но всякий раз предпочитал разбираться сам со своими проблемами и Максим, как отец, не совал нос в его границы. Петька нарочно пропустил его вопрос, продолжая смотреть затравленно. – А ты догадайся. – Язвил он, получая удовольствие от того, что в очередной раз у него получилось вывести отца из себя – А может она и правда шлюха, как и говорят? – В следующую секунду Петька пожалел о сказанном. Отец вскочил из-за стола, впечатывая сына в стену. - Базар фильтруй, ты, сопля зелёная! – Максим считал до десяти, чтобы только не перешагнуть эту тонкую грань между дозволенным и запретным по отношению к собственным детям. Ударил кулаком в стену возле уха подростка, с трудом переводя собственное дыхание, постепенно обретая равновесие. – Кто говорит? – Добавил он уже более спокойным тоном. - Да все! Каждая крыса в этом тухлом школьном коллективе. – Сын не стал задерживаться, понимая, что так и не дождётся ответа, закрываясь в своей комнате, а Максим так и продолжал стоять у холодной панельной стены. Его вызывали уже трижды по поводу поведения сына. Дважды он пропустил из-за отсутствия в стране. Он понимал, что совершенно не справляется со своей ролью, отведённой волею Поли для него в этом мире. - Максим Петрович, я всё понимаю, - Директор положила на стол характеристику Петра Макарова. – Ребёнок растёт без матери, и дети порою очень жестоки по отношению к сверстникам из неполных семей. – Она держала в руках свидетельство о рождении, где, в графе «мать» стоял прочерк. – Отец пострадавшего мальчика требует компенсацию за сломанные рёбра. Максим сдержано пожал плечами в то время, как в глубине души ему хотелось разнести здесь всё к чёртовой матери, - В следующий раз, я раскошелюсь его чаду на памятник с гробом, если он ещё раз вякнет хоть слово в сторону матери моего сына. Уж будьте уверены. – Он вдруг сорвался с места, резко наклоняясь к ее столу. – Интересно, кто выпишет компенсацию моему сыну за чёртов прочерк в свидетельстве о рождении? Может быть вы? - В таком случае, может вам лучше перевести ребёнка в обычную школу? - Вот пусть папаша пострадавшего об этом и думает. А мой сын будет учиться здесь. – В этом вопросе Макса трудно было переубедить. – Это лучшая школа в городе. – Он стремился дать своему сыну самое лучшее в этой жизни так, как когда-то стремился к этому его отец. Частный садик, частный лицей. Каждое лето на Кипр. Вот только сечь его не пробовал, хотя, порой, очень хотелось. Стоило лишь посмотреть Петьке в глаза, в который отражалась она, и гнев тут же сходил на нет, уступая место особенному теплу во взгляде. В такие моменты сын всегда терялся, не зная, как расценивать такую палитру его к нему отношения. Вот и сейчас парень сидел в коридоре, ожидая вердикта и выноса мозга до самых костей. – На, забирай. – Он с готовностью выложил с куртки планшет, ключи от мопеда и карточку, выделенную ему на карманные расходы, как только папа вышел от директора. Максим задумчиво смотрел в окно, игнорируя богатства сына. – Очень кстати. В суворовском училище тебе они первый год не понадобятся. - Я не ослышался? Ты сказал, в училище? – Петька забрался в салон машины, припаркованной у элитной школы. – А как же МГИМО? - Умоляю, не порти мне настроение. Его итак изрядно подкосили. – Максим повернулся к сыну и потрепал его светлую макушку. – Поехали, пока я не передумал. Петьке не нужно было повторять дважды и через пять минут они уже направлялись в училище. – Прости. - Всю дорогу сын косился на отца, который казался чересчур загадочным и спокойным. Только взгляд оставался по-прежнему мёртвым, будто всё, что происходит в этой жизни, его не касается. – Тебе там сильно влетело за меня? - Ты меня прости. – Макс остановил машину возле кпп, предвкушая тот самый важный разговор, который он должен был давно начать, но никак не решался. – Это я виноват в смерти мамы. – Он закурил, щелкая зажигалкой, выигрывая для себя ещё немного времени. Он предполагал, что разговаривать с подросшими детьми довольно сложно, но не думал, что настолько. – Ей нельзя было рожать, и я настаивал на аборте, но она выбрала тебя. Она так тебя ждала, что я больше не посмел поднимать эту тему. – Выпустил сигаретный дым, а вместе с ним всё, что хранилось глубоко в его душе, и лёгким снова стало проще дышать. Петька не перебивал. Ему нужно было переварить услышанное. Переварить и принять. Ему не было больно. Он ведь её совсем не помнил. Разве что иногда её голос врывался в его сновидения, и он его каким-то чудом узнавал. Чувствовал, что это оно – его родное. Но он, так же, понимал - кому сейчас по-настоящему должно быть больно - это его отцу. Вот что таилось в глубоких омутах синих глаз, от чего Петька всякий раз вздрагивал. – Прости, что приношу тебе только боль. Максим боялся, что эти страдания заденут и его тоже. Ранят ещё не окрепшую, незрелую молодую душу, а ведь у него впереди ещё целая жизнь. Он бы и дальше молчал. Если бы сын не начал спрашивать. – Ты моя самая большая боль. – Он не стал этого отрицать. - В то же время ты – моё самое большое счастье. - Расскажи мне - какая она была? – Петьке захотелось больше узнать о той, которой удалось обуздать горячий непокорный нрав его отца, приручить этого дикого зверя, которому казалось, только тайга и дом. - Лучшая. – Максим смотрел на разбитые пальцы сына. Его переполняла гордость за подрастающее поколение. Значит, он всё-таки правильно его воспитал. Не такой уж он и плохой отец, каким так упорно казался себе самому. – Ты подожди меня здесь, а я пока перетру с начальником о твоём зачислении. Максим долго стоял у высокого забора, не решаясь войти. Слишком много было связано с этим куском железа, прутья которого перебирал пальцами, всматриваясь в фигуры суворовцев, которые совершенно не обращали на него внимания. Наконец, осмелился и шагнул на территорию, а затем и внутрь здания. На КПП он снова прошёл никем не встреченным. Дежурный настолько погрузился в чтение книги, что совершенно ничего вокруг не замечал. А может это он, Макс, бесшумно вошёл? Он направился дальше, тщательно изучая собственные ботинки, пока не поднял голову и не встретился глазами с собственным взглядом, смотрящим на него из-за стеклянной рамки. Чёрная лента последним штрихом обозначила портрет, но даже сейчас Максим не понимал, что произошло или происходит? - Максим! – Голос до боли знакомый, выворачивал его наизнанку. Голос, который преследовал его повсюду, вместе с тем оставался для него по-прежнему недосягаемым. Он рванул в сторону, откуда доносился этот любимый сердцу тембр, и замер в метре от кабинета, с которого всё когда-то началось. Хотел войти, но его опередили. Дверь отворилась. В коридор выскочил Степка, жмурясь и закрывая рукой оба глаза. – Придурки, блин! – Протёр глаза и застыл как вкопанный. – Макар? – Лепетал он бледными от страха губами. - Нет, блин, Пэрис Хилтон. – Макаров хмыкнул. Хоть кто-то его заметил. - Ты это. Жди здесь. – Стёпка заикался от волнения. – Я это ну… Я сейчас. – Он резко развернулся и пулей влетел обратно в кабинет, закрывая за собой дверь. - Расслабься, Стёпка, это не кислота, это всего лишь вода. – Поспешил успокоить его Кирилл. – Ты чего? Как – будто призрака увидел. - Пацаны, он реально там, за дверью. – Степан и не думал шутить. – Я вам говорил, что он здесь, среди нас, всё это время! Максим стоял в коридоре и слушал, как вмиг поменялось настроение ребят. – Печка, ты задрал. Почти год прошёл. – Донёсся до него голос Трофимова. – А ты до сих пор кричишь по ночам, как резаный. - За психа меня держите? – Возмутился Перепечко. – Подумаешь, у дороги его тогда нашёл. Я бы на вас посмотрел, как бы вы после этого преспокойно засыпали. – Кирилл скрутил кусок бумаги и бросил в корзину с мусором. - Тебе нужно просто один раз съездить с нами на кладбище и понять, что всё, нет его. И Полины нет. Как Ромео и Джульетта. Почти. - Я кладбищ с детства боюсь. – Признался Степан. - Вот к тебе всякая нечисть и липнет. - Макс! – Снова этот голос заставил Макса оторваться от двери кабинета. – Где ты, Полечка? - Душа заметалась в поисках оторванного куска, но, куда бы он ни повернул, он неизменно попадал в тупик, пока душе не стало жарко настолько, будто черти устроили пир и решили плавить на его костях железо.