Highway to Hell

      Не все ночи Лиама проходят вот так: его не всегда будят мучительные кошмары, из горла не рвутся глухие хрипы и тяжёлые удушающие вздохи, он не теряет над собой контроль, вспарывая матрас под собой острыми когтями, выбивая набитые пушистый ватин и поролон через прямые полосы, и не пытается разодрать себе глотку. Иногда он просто просыпается: в холодном поту, со сбившимся дыханием, с громким стуком сердца, которое бьётся о его рёбра, как запертая в клетку раненая птица, яростно желающая свободы несмотря ни на что, с тревогой, паникой и усталостью, чьи запахи оседают в комнате горькой и тёмной дымкой. Но что неизменно в подобных ночах, так это пропитывающий комнату ещё один запах.       Слёз.       Они безвольно текут по щекам, и похожи они на что-то тёмное, злое, отчаянное, рвущееся наружу из самых дальних углов, куда он их грубо засунул, оставил с резким «я не тряпка» и давил, давил до последнего. Когда это происходит, Лиам просто позволяет им течь, не имея ни сил, ни желания вытирать их, бежать в ванную умываться и к окну, чтобы проветрить комнату. Он лишь сидит на кровати, подперев спиной стену, безучастно и туманно смотрит в одну точку часами напролёт, позволяя ноющей головной боли прокрасться глубоко-глубоко. Внутренний волк ненавидит эти мгновения, он тоскливо скулит, воет, скребя когтями, и Лиам, прижимаясь грудью к коленям, затыкает уши руками, когда слышать становится невыносимо, и долго шепчет слабое и молебное «заткнись», «заткнись, пожалуйста, я больше не вынесу». Лиам ненавидит такие ночи так же сильно, как себя самого. Себя, слабого, хрупкого, беспомощного, уставшего и, похоже, всё-таки разбитого вдребезги. На маленькие кусочки, которые к утру придётся собирать и склеивать; пусть и держится совсем на соплях.       Когда слёз не остаётся, Лиам чувствует себя ужасно опустошённым.       Он не ложится спать снова, потому что знает, что это бесполезно, только бесшумно сидит, слушает дыхание родителей и их сердцебиения за соседней стенкой. Неотрывно наблюдает за движущейся на часах секундной стрелкой, зачем-то считает такое громкое сейчас тиканье; в начале он сбивался ещё на полутысячи, а сейчас спокойно может досчитать до семи с половиной. Первые лучи солнца проскальзывают в его комнату через окно, и Лиам, – который успел досчитать до пяти тысяч трёхсот двух – разминая затёкшие мышцы, потягивается и заранее выключает обязанный прозвонить будильник, не хотя беспокоить родителей. С этого дома хватит и одного человека, который страдает недосыпанием.       Лиам вздыхает и на секунду откидывает голову назад, прикрывая глаза. После того случая изменилось всё, даже родители: Дэвид, то есть, отчим продолжает готовить их с мамой любимые блюда по старым семейным рецептам, он задерживается допоздна на работе и даже остаётся на ночь, но оставляет записки, где кривым и очень неразборчивым, но привычным почерком пишет, что «уходит», предупреждает, чтобы «к ужину не ждали», когда не успевает позвонить, в выходные он и Лиам вдвоём убираются в гараже, потому что последний постоянно забывает это сделать; мама заполняет шкаф книгами разных жанров, сортируя по авторам, и каждую пятницу продолжает приносить детективы, учебники по психологии и по одной части из серии книг про Гарри Поттера, складывая их на верхнюю полку в правом углу, она балует своих любимых мужчин чудеснейшей и вкуснейшей выпечкой, иногда отчитывает, если по выходным те начинают смотреть сериал без неё, идёт на кухню и, возвращаясь со сладким попкорном, присоединяется к ним, уточняя о том, что она пропустила; они всё ещё ездят на пикники, родители болеют за него на играх и сидят на трибунах, их семья счастлива вместе так же, как и всегда.       На самом деле конкретно не изменилось ничего, но в то же время так много, думает Лиам, и это чистая правда, потому что он не слепой, хотя очень хотел бы им стать.       Потому что он замечает, как необычайно тихо отчим готовит, как осторожно и с какой-то неуверенностью он рыщет по полкам в поисках ингредиентов, видит, что в записках больше нет «p.s.» или смешных смайликов – там только сухая информация, больше не слышит хиты музыки из восьмидесятых, пения, когда мама занята выпечкой, он чувствует, как она мгновенно напрягается и стискивает в руках очередную книгу прежде, чем положить её на полку, и не подходит к ней всю следующую неделю. И это снова так чертовски неправильно, потому что его отчим до жути громкий, – особенно, когда на кухне – несмотря на то, что производит впечатление спокойного человека, потому что его мама любит петь и даже танцевать, пока занята, она любит втягивать в это и Лиама с мужем, и потому что она любит читать, но ни тот, ни другая больше не делают ничего из этого. И Лиаму так безумно жаль, что он не может вернуть всё назад, к тем семейным ужинам из трёх человек, к тем весёлым шуткам и дракам с мукой, где первым всё начинает Дэвид, пачкая материнский нос белой пудрой, а затем она, под ехидным взглядом мужа и шокированным взглядом Лиама, выуживает из упаковки муки на целую кисть и кидается на него с драматичным «я думала, ты любишь меня!», не ожидая, что следующий удар последует со спины, прямо от рук собственного сына.       Лиам заставляет себя не думать о высокой смеющейся фигуре, стоящей рядом с его улыбающейся матерью.       В школу он собирается крайне медленно и вяло; – времени всё равно с лихвой – Лиам невнимательно закидывает учебники с тетрадками в рюкзак и, возможно, кладёт пару ненужных, но не замечает, слишком устал следить за такими мелочами. В соседней комнате слышится тихая возня; Дэвид любезно пропускает женщину умыться первой, оставляя на её щеке лёгкий поцелуй, а сам заправляет кровать; в доме начинает пахнуть нежностью и благодарностью, это заставляет Лиама слабо улыбнуться уголком губ. Он оставляет сумку возле двери и проходит в ванную, чтобы хоть как-то избавиться от признаков бессонницы и тревожности и привести себя в порядочный вид. Уже орудуя во рту зубной щёткой, он слышит, как его родители выходят из комнаты и кто-то, мама, на мгновение нерешительно задерживается у его комнаты, а потом приоткрывает дверь, говоря тоном, который она использует, когда хочет его разбудить:       — Лиам, ты уже встал?       Лиам выглядывает из ванной, продолжая чистить зубы, и неуклюже улыбается ей по мере возможностей. Мама наполовину стоит в коридоре, одной рукой придерживая ручку, а другой ремни домашнего платья; заметив его, она удивлённо вскидывает брови, но тоже искренне улыбается, и волк Лиама урчит от ласки, чуя родной лавандовый порошок, сладкую ваниль на кончиках её пальцев, которая не отмоется даже лимонным мылом, и любовь.       — Ты сегодня рано, — она говорит с той же улыбкой, но Лиам чувствует, как нотки беспокойства проскальзывают в её аромате. И, похоже, она видит изменения в его лице, потому что осторожно, тихо добавляет: — У тебя снова... проблемы со сном?       Лиам её недолго рассматривает, думая, как лучше ответить. Он не хочет беспокоить её ещё больше. Но в то же время он обещал ей, что секрет «мама, я оборотень» станет самым большим и последним между ними, поэтому отвечает так честно, как может, несколько упуская детали:       — Не беспокойся, матрас не пострадал.       Женщина выпрямляется в дверях и невпечатлённо скрещивает руки на груди, не забыв для пущего эффекта изогнуть бровь; вы дошутитесь, молодой человек.       В груди Лиама что-то болезненно ухает, и это заставляет напрячься всем телом, но он только тихо хихикает и замолкает, когда изо рта летят маленькие брызги собственной слюны и зубной пасты. Мама из-за этого неряшливого действия забавно фыркает, стараясь сдержать смех, но всё равно теряет тот скептический вид.       — Заканчивай поскорее и спускайся вниз, а я пока приготовлю тосты, — Лиам согласно мычит и идёт обратно в ванную; он старается не идти слишком быстро, чтобы не вызывать лишних подозрений.       Он позволяет себе расслабиться, когда дверь за мамой с тихим щелчком закрывается. Лиам небрежно промывает щётку, бросает её в стакан рядом с краном и быстро прополаскивает рот изнутри, сжимая бортик раковины одной рукой до побелевших костяшек. Опасаясь её разбить, он одёргивает руку и умывается холодной водой, грубо растирая лицо так сильно, что оно краснеет от давления. Воздух в комнате становится горячим от злости, которая переполняет его, тело горит, и он чувствует, как волк внутри неодобрительно рычит, а ещё так же сильно, как и он сам, желает перегрызть кому-нибудь глотку. Себе, желательно. Лиам глубоко вздыхает, зачем-то повторяет заученную мантру из трёх слов наизусть, хоть и знает, что она не поможет, и пробует – по настоянию Дитона – продолжать дышать. Он прислоняется к холодной плитке на стене лбом, с силой прикусывая губу, вдавливает в неё кулаки и задерживает дыхание, жмурясь до цветных кругов и боли в лёгких, и затем делает медленный, сосредоточенный вдох.       Лиам яростно заставляет себя не думать о том, как сильно его мать, стоя там в дверях, была похожа на него.       — Господи, — он повторяет одно и то же несколько раз, не понимая, зачем, и спешно проходит к шкафу.       Лиам переодевается в свою любимую изношенную и очень тёплую красную толстовку, джинсы, не забывает про носки и, схватив сумку, спускается по лестнице, без надобности перепрыгивая пару ступенек. Погода в последнее время была жутко прохладной, даже для такого тёплого городка как Бейкон-Хиллс. В кухне пахло пряной корицей, мускатными орехами и кислыми лимонами; от последнего запаха в носу Лиама засвербило и он громко чихнул, заставляя маму возле плиты невольно подпрыгнуть. Отчим, домывающий оставшуюся со вчера посуду, улыбается, качая головой.       — Ещё одна такая выходка, мистер, и я заставлю тебя выпить тот биойогурт с брокколи, — женщина разворачивается, угрожающе тыкая лопаткой в его сторону и стараясь сделать самое серьёзное выражение лица, но у неё не получается, и Лиам смеётся, чувствуя, как огонь гнева в груди немного уменьшился.       — Думаю, тебе стоит поучиться угрозам у кого-то более опытного, — Лиам, всё ещё весело улыбаясь, кладёт рюкзак возле выхода и садится за стол.       — Например, у Мелиссы, — соглашается отчим. Он облокотился о тумбочку позади и с заинтересованным довольным видом протирает сухой тряпкой тарелки. Мама бросает на него обвинительный и немного ревностный взгляд, и Лиам не выдерживает и заходится в хохоте, когда мужчина начинает оправдываться, пытаясь хоть как-то защититься: — Что, ты не видела как эта женщина командовала нами в больнице!       Справедливости ради, отмечает Лиам, его отчим ещё никогда не был так прав. Миссис МакКолл была той запасной, но убойной и незаменимой силой, которая помогала стае в трудные времена. Она оказывала необходимую поддержку, боялась, но продолжала сражаться вместе с остальными, и она никогда не сомневалась в собственном сыне, а только искренне верила в него. Может быть Скотт и был истинным альфой, но никогда нельзя забывать, кем является его мать.       — Так вами нужно командовать? — мама наигранно охает и даже прикрывает приоткрывшийся от изумления рот ладонью, и возвращается к готовке обратно.       — Я не уверен, что нам стоит говорить об в этом в таком ключе прямо сейчас, — неуверенно возражает Дэвид, неловко поглядывая на хихикающего и машущего ему рукой Лиама; последний ощущает, как помещение пропитывается его смущением и маминой, чёрт возьми, хитростью, без единого намёка на стыд.       — А я не уверен, что хочу слушать это дальше, — вставляет Лиам, сжалившись над мужчиной и поддерживая его.       — Что же такого я сказала? — невинно интересуется женщина, глядя на них двоих вполоборота. Затем она останавливает свой бесстрастный взгляд на Лиаме и сухо бормочет: — Вряд ли этот разговор такой же неловкий, как наш с тобой разговор про секс и важность предохранения.       Лиам давится молоком, за которым он потянулся буквально секунду назад, и его мама злорадно смеётся, когда он начинает кашлять, еле выдавливая недовольное «мама!». Ей-богу, эта женщина выбирает удивительно удачное время, чтобы застать его врасплох.       — Нам стоит срочно сменить тему, — тихо ворчит он, вытирая рукавом толстовки губы.       — А ещё лучше сесть наконец завтракать.       На стол перед Лиамом опускаются апельсиновые тосты с лимонной цедрой, и он, не стесняясь, снова громко чихает.       Покончив с завтраком, он помогает родителям с уборкой, а затем, слыша хруст шин по асфальту, прощаясь, направляется к выходу. Уже завязав шнурки и закинув на плечо рюкзак, Лиам глубоко вдыхает, и на секунду ему кажется, что его волк виляет хвостом. Тряхнув головой, он хмурится и выходит, заранее зная, чья машина ждёт его на парковочной дорожке. Раньше дорога в школу занимала у него полчаса с лишним, потому что у него нет машины, к тому же, даже если бы была, он не умеет водить. Но теперь она занимает от силы пятнадцать минут, потому что машина есть у Нолана.       В первый раз Лиам прошёл половину пути до школы, когда краем глаза заметил, что сбоку от него медленно останавливается машина. Учитывая все обстоятельства, он напрягся и приготовился атаковать, но стекло опустилось, а в салоне за рулём сидел никто иной как Нолан, и Лиам замер на месте, удивлённо вскинув брови.       — Тебя подвезти? — несмело поинтересовался Нолан, нервно постукивая по рулю.       И то ли вид у него был такой, – блестящие глаза выражали смирение; Нолан не вытирал их, а давил кончиками пальцев, и если он хотел сделать вид, что всё в порядке, то у него не получилось, потому что в жесте выражалась уязвимость и вселенского размера усталость – то ли горький запах горя вперемешку с едкой виной так оседал на корне языка Лиама, что он, ничего не говоря, просто сел. Нолан сжал руль так сильно, что тот скрипнул, и ошеломлённо на него уставился, будто он совершенно не ожидал, что Лиам действительно сядет. Когда Лиаму становится неудобно от неловкого молчания и от надежды, которая загорается в глазах Нолана, он горячо ворчит:       — Если ты сейчас же не сдвинешься с места, мы опоздаем в школу. И, клянусь, Нолан, если миссис Фитч оставит меня из-за тебя после уроков, я ни за что в жизни больше не сяду к тебе в машину.       — Точно, я; в смысле, прости. Мы уже едем.       Сейчас Лиам снова в его машине, но Нолан уже не пахнет очевидным отчаянием, скорее счастьем и, совсем немного, благодарностью, и это почему-то заставляет что-то в сердце Лиама потеплеть. Они сталкиваются кулаками; ставшее привычным дружеское приветствие.       — Ну что, со-капитан, готов покорять вершины?       — О, Нолан, захлопнись, — цокает Лиам, насупившись, а его губы невольно растягиваются в улыбке. Нолан рядом хихикает, и напряжение из его тела исчезает окончательно.       Лиам на секунду отворачивается от выруливающего Нолана к окну, а после возвращает взгляд на него и старается поддержать непримечательную подростковую беседу о последних новостях в школе, как никак это их выпускной год. Лиам старается внимательно слушать и не думать о том, что Нолан всё ещё жутко нервничает в его присутствии, несмотря на явные улучшения в их отношениях; по крайней мере, Лиам больше не хочет убить его и вместо этого старается не вслушиваться в то и дело подскакивающий пульс, не считать то, сколько раз тот успел сглотнуть или ненавязчиво постучать ладонью по своему бедру. Лиам понимает, почему тот так себя ведёт, но всё равно иногда злится. Он помнит, что Нолан был тем, – одним из тех – из-за кого они все чуть не умерли, но ещё помнит, что в первый день в школе после побега Монро, какие-то подростки избили его до потери сознания, как он когда-то Лиама. Последний тогда еле успел оттащить от него тех амбалов и отвести его к Мелиссе, и не зря, у Нолана было сломано два ребра и, как он и предполагал, сотрясение.       Лиам никогда не забывал ошибки Нолана, но он свято верит во второй шанс, оттого и прощает его так быстро. Однако, видимо, Нолан себя будет прощать ещё очень долго, но ничего, Лиам всё равно никуда не торопится.