***
На приёме у психотерапевта Назар плачет и вцепляется пальцами в волосы, чтобы выдрать из себя эту глупость, эту слабость, это дурацкое-дурацкое чувство, заставляющее его плакать, когда плакать нельзя. Ему хочется выть, и на стенку лезть, и биться головой об эту же стенку, но, сука, выть он не умеет. Не давали ему никогда повыть, затыкали, понятно вам?! — Поплачьте, Назар, это совершенно нормально, — говорит ему спокойная, как удав, женщина с красивыми ухоженными руками, и он думает, что не помнит совершенно, как выглядят руки его мамы. А ещё он не помнит, как она его успокаивала в детстве, если он плакал. — Мужчинам это тоже нужно, — говорит ему ласково удав, — не бойтесь и не стыдитесь. Всё хорошо. С вами всё будет хорошо. Нихуя со мной не будет хорошо, думает Назар, изо всех сил пиная ножки стула, на котором сидит.***
Нихуя со мной не будет хорошо, думает Назар, пока день за днём избивает подушки, подвешенные на тросах под потолком, пока бьёт по мягкому, не держащему удар пуху и рычит на него, и почти вцепляется зубами. А потом просто валится на ковролин и плачет уже открыто, не стесняясь никого и ничего, всего себя отдавая бесконечному ощущению страха, тоски, одиночества, погружаясь в него, как в омут, удивляясь самому себе — откуда в нём всё это?.. Нихуя со мной не будет хорошо, думает Назар, когда скандалит с родителями, которые, войдя в его комнату, тут же рассаживаются по разным углам и друг на друга не смотрят. Между ними искрит, а он снова чувствует себя в этой молчаливой борьбе лишним, ненужным, мешающим, и хочется спрятаться в норку, забраться в пещеру из одеял. Но он давно вырос, и норок никаких не осталось — кроме белого порошка и таблеток. Таблеток тоже больше нет, поэтому он кричит, наученный кричать на подушки, и первый визит родителей заканчивается скандалом, да. Нихуя со мной не будет хорошо. Но ему становится лучше. Его ломает, его корёжит, ему хочется сожрать вагон колёс, засыпаться кокаином, белого света больше не видеть, его бросает в жар и холод, руки трясутся, мысли путаются. Мысли путаются вдвойне — потому что кроме физической ломки в нём теперь сидит постоянное чувство одиночества. Мы все совершили много ошибок, сказала Кира. Нам теперь с ними жить. Назар иногда не понимает, было ли ошибкой встретиться с этим одиночеством в открытую. Теперь он живёт с ним каждый день и, может, был бы счастливее, если б продолжал как раньше тусоваться и закидываться. Но выбор он уже сделал, и назад повернуть нельзя. Ему становится лучше.***
Кира сидит в застеклённом зале на первом этаже и что-то печатает в ноутбуке, периодически поглядывая на улицу. Подставляет лицо льющемся сквозь стены свету. Назар любуется ей, почти не скрываясь. Она явно занята делом, работает, а ему занять себя особо нечем — все полученные от преподов задания уже выполнены. Остаётся пинать балду и бродить по пустым коридорам или по парку, но ему больше нравится здесь — в зале, где почти никого нет, но есть Кира, которая с каждым днём становится всё спокойнее и красивее. Назар притворяется, что залипает на что-то в телефоне, а сам каждые десять секунд залипает на неё. — Привет, Назар. Она хлопает крышкой ноутбука и смотрит прямо на него, улыбаясь. Он неловко, краем рта улыбается в ответ, встаёт со своего места. — Привет. — Садись, — Кира указывает на кресло напротив себя, и у Назара сердце сладко-сладко замедляется, пока он преодолевает расстояние в десяток шагов и садится так близко от неё. Только бы уши снова не начали краснеть! Как же давно он не был к ней так близко… — Как твои дела? — Нормально. А твои? — Тоже нормально, — она его поддразнивает, она смеётся над ним, вдруг понимает Назар. Но смеётся по-доброму. — А если поподробнее? — Чувствую себя куда лучше. Говорят, совсем скоро приду в стабильное состояние, снова смогу работать. Может даже вернусь к вам преподавать. Ну, а ты случайно не расскажешь поподробнее? — Меня выписывают скоро, буду приходить сюда на консультации. С наркотиками вроде не должно больше… возникнуть проблем. — А с чем-то другим? Он неловко замолкает. — Понимаю, — Кира вдруг наклоняется и чуть сжимает его руку. — С родителями всегда непросто. Как странно, вроде бы это люди, которые больше всего на свете желают тебе добра. И сколько же боли они вместо этого могут причинить… Назар осторожно кладёт свою руку поверх её. Кончиками пальцев водит по мягкой коже и чувствует, как она переворачивает свою ладонь и чуть поглаживает его в ответ. Будто успокаивает, утешает. Он решается посмотреть ей в глаза. — Всё будет хорошо, Назар, — почти шепчет она, — мы со всем справимся. — Спасибо… Кира. Всё будет хорошо, думает Назар. Когда-то же должно всё стать хорошо, ну в самом деле.***
А тем вечером, когда Назар уезжает домой, они целуются. Просто так получается, что он заходит к ней на прощание, и они в первый раз целуются, пока она сидит на кровати, а он стоит, наклонившись к ней. И ему так бесконечно нравится всё, что происходит, — и то, что она первая потянула его на себя, а он поддался, позволил этим рукам на несколько мгновений собой овладеть. И то, что она практически лежит, и отдаётся ему, и доверяет, а он, как бы глупо это после всего не звучало, он всё-таки сверху, над ней. И ей можно отдаться, и её можно взять, и можно опекать её, заботиться о ней, а можно свернуться калачиком, укрыться под одеялом, прижаться к её тёплому телу… Она целует его в щёку на прощание и просит не плакать. Всё будет хорошо.