Кровь мадам Дюпэн

Глядя на идеальное убранство комнаты, Маринетт поняла, что впервые не замечает сути. По-новому украшенные столы, другая сервировка и даже серебро на полке с фарфоровыми чашами как-то внезапно оказались на своих местах, да вот только девушка и понятия не имела, как давно это всё проскальзывало мимо неё. Вещь за вещью сменяла одну на другую. Горничные приходили с придирчивыми взглядами и скрупулёзно протирали каждую гардину, периодически перекидываясь сухими кивками. Кажется, даже главная горничная успела заглянуть в покои Маринетт. А сама она… не заметила. Просто исчезла из мира, отгородившись от всех и каждого. — Мадам, может хотите чаю? — робко предложила Роуз. — Было бы неплохо, — задумчиво пробормотала девушка, пытаясь рассмотреть безликие строчки в газете. — И попроси принести ещё пару блюд. Хочется поесть. — Но вы ведь недавно обедали, — удивилась горничная. Маринетт пожала плечами. — В последнее время хороший аппетит, такая редкость, — она отложила бумажные страницы подальше, плюнув на безуспешную попытку углубиться в новостной поток. — Можешь и себе взять парочку тартов. Лёгкая улыбка на мгновение озарила светлое лицо Маринетт. Она с теплотой посмотрела в глаза Роуз и кивнула, давая тем самым разрешение немного отдохнуть. И при этом Маринетт не стала замечать недовольные и даже завистливые взгляды горничных, что были неподалёку. Все они были устремлены на Роуз. Она, пожалуй, была единственной, кто вообще имел расположение молодой герцогини. Благосклонность Маринетт к беловолосой девушке с нежным взглядом была сразу же отмечена другими горничными. И для большей части, увы, такое положение дел было неприемлемым. Каждая из молодых служанок хотела быть поближе к хозяевам дома и получить определённые привилегии. Вместо этого же, практически всю власть в доме получила бы главная горничная Натали Санкер. Тогда как молодая госпожа Маринетт Дюпен неожиданно решила дать отпор и подняла статус ранее никем незамеченной Роуз Лавьян и поставила девушку даже выше Натали. Полностью доверяя белокурой горничной, Маринетт запретила главной горничной даже приближаться к Роуз. И юной герцогине было хорошо известно, что отец не станет возражать, ведь он давно просил её обзавестись личной горничной, которая бы училась помогать ей во всём и даже была бы забрана в другое поместье в будущем. Другое поместье. Маринетт поморщилась, вспоминая фанатичную идею герцога Агреста выдать её за как можно более выгодного кандидата. В таком случае, единственной, кому Маринетт сможет потом довериться в чужом доме… будет и правда лишь та самая горничная. Ну и парочка поваров, которыми девушка слишком дорожила и остаться без идеальных вкусностей просто не могла. Впрочем, была другая сторона медали. Намеревайся она действительно снова выйти замуж за того, кого бы ей выбрал отец, то непременно бы так и поступила: забрала с собой людей, которым доверяла, смирилась с судьбой и плыла по течению. Маринетт вздохнула и погладила живот. Такая судьба её не устраивала. Уже нет. Пару месяцев назад — ещё может быть. Хотя и тогда бы она продержалась от силы неделю или две. А сегодня всё точно иначе. Можно было быть сколько угодно слабой и бесхарактерной, притворщицей или лживой красавицей с намеренно-обманчивым взглядом. Можно было месяцами жалеть себя и упиваться своими страданиями. Да вот только теперь Маринетт не имела на это права. Она была беременна. И это казалось чем-то нереальным. Разумеется, она догадалась обо всём так быстро, как только могла. Её вкусовые пристрастия могли остаться незамеченными для окружающих, которые привыкли к сменам настроения молодой герцогини. Но только не для неё самой. И Маринетт была безумно благодарна Роуз за то, что она мастерски скрывала её тайну от сплетничающих горничных. Более того, девушка даже умудрилась пролить красную краску на простыни в необходимый день стирки. Демонстративно отнесённое постельное бельё отправилось прямиком к прачкам, как раз обсуждающим последние слухи. Роуз справилась со своей ролью просто превосходно и даже смогла узнать, что их герцог стал принимать ещё больше лекарств, чем обычно. В действительности, Габриэль Агрест продолжал настаивать на дурном лечении её псевдо-бесплодия у его приёмной дочери. И чем ближе была дата того самого бала, тем чаще появлялась на пороге Маринетт Натали Санкер. А Маринетт только и могла выливать снадобье из окна по вечерам, заранее зная, что оно ей уже не пригодится. Просто принимала бутылочку с травами и покорно улыбалась, зная, что горничная ничего не может прознать заранее. Да и было бы что. Прежде чем появится хоть видимый намёк на округлившийся живот, девушка намеревалась исчезнуть из окраин посёлка без лишнего шума и следа. Действительно, несколько месяцев назад Маринетт лишь мечтала о подобном. Несколько месяцев назад, она лишь планировала и предполагала. А теперь всё, что у неё осталось, это глупая надежда и желание жить. Такое искреннее, такое ослепительное. Она хотела жить для себя и никого более, она хотела подарить эту жизнь себе во всей её многогранной красе. Более того, она сможет подарить также и жизнь ребёнку, который станет для неё чем-то особенным. Таким невероятным, как и сам отец этого малыша. Адриан Агрест был кем-угодно, не заурядным обывателем. И от мысли о нём разрывалось сердце, изнывая от тоски. Маринетт посмотрела на горничных, которые всё ещё копошились у камина и соскребали золу из горшка. Жизнь не закончилась, мир не обрушился. Да вот только почему-то внутри было пусто до потери сознания. Всё, что ей необходимо теперь, так это вещи и деньги. А то, что было ей дороже жизни, уже далеко отсюда. Неделю назад она оставила частичку своего сердца рядом с ним, самым невинным юношей, которого только могла видеть. Наверняка, он возненавидел её. Наверняка, они больше не встретятся вновь. Прислонив дрожащую ладошку к своему лбу, она покачала головой. «Надеюсь, ты будешь счастлив со своей семьёй. И больше никогда сюда не вернёшься…».

***

Семь дней и десять часов назад Маринетт не знала, какую боль ей предстоит испытать. И тем не менее, она понимала, что неизбежное её догонит. Они сидела рядом с ним за столом, когда писала письмо Хлое Буржуа. Она изнывала от всепоглощающей тоски, когда ровным почерком написала долгожданные строчки. В конце концов, она прощалась со своей так и не раскрытой любовью. «Время пришло. В полночь. Он будет свободен». Дальнейшее было туманом и нелепицей. Лишь слова, лишь вопросы-обещание-прощание. Адриан был так увлечён просмотром книг на последней полке, которая ранее была скрыта от его глаз, что и думать забыл привычно посмотреть в письмо Маринетт. Это было удачным стечением обстоятельств. И одновременно с тем — таким болезненным совпадением. Они шли сквозь зимний лес, конца которому просто не было. — Просто прогулка? — каким-то севшим голосом сказал Адриан. Девушка заторможено кивнула, заранее приготовившись к тому, чтобы ответ прозвучал правдоподобно: — Просто прогулка. Маринетт казалось, что они дойдут до самого края, а дальше… обрыв. Смута, прощание. В какой-то момент молодой человек остановился и, обернувшись к девушке, вдумчиво проговорил: — Хотите, я схвачу вас, как в прошлый раз? Подниму наверх и мы можем уйти далеко-далеко? В глазах невинное сияние, а на лице до боли раздирающая душу улыбка. «Хочу. Забери, отнеси меня куда-угодно. Даже на край самой земли. Хочу…» А вслух: — Есть одно место, которое я бы хотела посетить вместе при пешей прогулке, — неловкая заминка и она отвела взгляд. Адриан нахмурился, как-то странно улыбнувшись. — Ваша рука совсем красная, — без эмоций заметил он. — наденьте перчатку. Маринетт спохватилась и крепче сжала свою ладонь в его холодной руке. — Не страшно. Просто буду идти вот так. Так хорошо, знаешь. Мне нравится. Ладно, — Адриан вздохнул. Она отказывалась от него. И это было так очевидно. Быть может, Адриан ничего не знал о мире и был совершенно самонадеян в своих чувствах. Быть может, он ошибся и это была даже не любовь — глупая привязанность. Но всё же, он знал одно: как бы ни было больно в миг прощания, он будет благодарен, что у него навсегда останется то, что было до этого самого момента. Это было сладко и головокружительно, это давало силы открыть глаза и впервые в жизни вдохнуть полной грудью. Он не особо знал, что находится за пределами особняка — лишь пару раз бывал в посёлке под покровом ночи, куда пытался улизнуть ещё в детстве во время первых вылазок. И это не было всем тогда, это не станет всем и сейчас. Вот только на душе было пусто от осознания: с ним хотят распрощаться. Она не могла всю жизнь сидеть взаперти в маленькой золотой клетке — ей бы просто не позволили, передарив, словно вещь, в другой особняк. А он не мог остаться в пределах мрачного дома, где ничего не было, кроме презренного взгляда Габриэля Агреста, которого даже отцом назвать было нельзя. Итог был очевиден, да вот только никто из них его так и не озвучил, они оба были трусами или храбрецами. Просто молчали, всё ещё оттягивая неизбежное. Он хорошо чувствовал, что в нескольких метрах от них уже находятся не люди. А такие же монстры, как и он сам. Адриану не было ведомо, откуда их знает Маринетт, хотя вопросов было предостаточно. Злость, против воли, заструилась по венам, подгоняя давно дремлющее под кожей раздражение. Он думал, что ему просто придётся уйти, скитаться по миру. И — а вдруг? — они встретятся вновь. Отпускать эту девушку он уже не собирался. Вот только… — Мы пришли, — тихо сказала Маринетт, поднимая голову. — Да, кажется так. Перед ним стояла высокая блондинка с острым взглядом и черноволосая девушка с очень похожим взглядом, как у него самого. Та же отрешённость и нежелание здесь находиться. — Вы уже прибыли, — удовлетворённо произнёс Лука. Он вежливо кивнул и стал чуть поодаль. — По твоему лицу можно сказать, что ты не знаешь, зачем ты здесь, — спокойно сказала Хлоя и едва заметно улыбнулась. Адриан скривился, не желая прятать истинных эмоций. — Адриан, тебе надо пойти с ними, — произнесла Маринетт, снова опуская голову. Это были самые сложные слова, которые получалось только прохрипеть. С достоинством выговорить просто не получалось. Она не могла даже вынести этот полный разочарования уставший взгляд малахитовых глаз. Вообще ничего не могла. — Хочешь избавиться от меня? — прошептал Адриан, начиная оттягивать ворот рубашки. Ему стало душно, он выпустил её руку из своей, брезгливо поморщившись. Он пытался быть сдержанным. Не вышло. Даже вежливый тон был отброшен с чудовищной скоростью. Кажется, у него уже ничего не осталось. Она хотела сделать как лучше. Не вышло вдвойне. — Я хочу тебе помочь, у меня и в мыслях не было тебя бросать! — с пылом прошептала Маринетт. Она задрала голову так высоко, как только могла. Словно от этого зависела её маленькая и такая несчастная жизнь. Наверняка, так и было. Зависела. Она была готова драть горло, лишь бы сказать о своих чувствах, она злилась, ведь не могла объяснить всего. И ей было тоскливо видеть презрение в малахитовых глазах. — Я ведь не сделал ничего плохого, — прошептал Адриан. — Так почему вы позвали их забрать меня? Маринетт вздохнула, с трудом сдерживая слёзы. Адриану хотелось уйти по своей воле, просто раствориться в мире и пустоте. Сделать хоть раз так, как он желал. Раз он должен был уйти, то только таким образом. Только. Таким. Ему казалось это правильным и даже не печалило. Грусть и тоску навевал лишь угрюмый образ хрупкой женской фигуры, что и без того приходила к нему каждый день наяву и во снах. А посему, навязчивое желание попрощаться с трепетом, жаром и безумием в их широко распахнутых глазах тоже казалось правильным. Так должно было быть. Маринетт испуганно мотала головой. Адриан поморщился, отклоняя голову в сторону. Но так не было. Возникла какая-то пропасть между ними после осознания того, что они так и не поймут друг друга. — Потому что я не могу забирать тебя от твоей настоящей семьи. Тебя искали, Адриан. Всё это время. Пытались найти способ, как тебя забрать из заточения, и чтобы ты потом точно не вернулся в эту обитель ада! Ты был не один! В глазах блестела надежда на понимание, на принятие. Но все искорки в её взгляде быстро потухли, разбившись о ледяной поток холодного взора. Адриан не понимал. — А если я хотел быть с тобой и это был мой выбор? Она покачала головой. — У тебя изначально этот выбор давно забрали. И я лишь хотела подарить его тебе. Дать свободу в полной мере. Лишь познав мир: увидев его краски и печали, испробовав на вкус все сладости и горечи, изучив города и даже страны… Ты сможешь сделать свой выбор. — Полагаете, мне понадобится информация, чтобы разобраться в своих чувствах? — он практически выплюнул эти слова. Ему было омерзительно. Он хотел уйти сам, по своей воле. А выходило так, будто его передают из одного рабства в другое. — Нет, но… — В отличие от тебя, мне не нужны дополнительные мотивы, деньги и власть. Мне нужна была только ты. И не важно было, сколько я всего увижу или узнаю. Чувства остаются неизменными. Изумлённо уставившись в бледное лицо Адриана, Маринетт заметила, как заалели его глаза. Он был чертовски зол и непреклонен. Его ненависть достигла допустимых границ. Взрыв был неизбежен. — Я ведь была первым человеком, кто был добр к тебе, возможно поэтому ты и испытываешь ко мне привязанность, — девушка стиснула кулаки. — И есть вероятность, что в будущем я тебе просто стану неинтересна. Мир так широк и многогранен, а ты зациклишься на слабом человеке, который даже о самой себе позаботиться толком не может. Во мне нет ничего изумительного: я простая, Адриан. Такая простая, что мне от себя тошно. А ты… ты лучше, намного лучше. И ты заслуживаешь жить так, как хочешь. Рядом со своей семьей. Бравада прервалась под острым взглядом молодого человека. Он буквально подавлял волю каждого присутствующего. От чего даже Хлоя с Кагами удивлённо переглянулись. Сила Адриана начинала пробуждаться. И если они не поторопятся забрать его отсюда… взрыв будет неминуем. — Каждый может стать другому неинтересен, если предательство будет достаточно сильным, — Адриан расправил плечи и сделал шаг вперёд. — Но не предаю тебя! Я хочу, чтобы ты был свободен, — сказала Маринетт, разгибая окончательно замёрзшие пальцы. Но пропасть уносила слова всё дальше, а назад дороги уже и не было. — Хорошо, — только и сказал Адриан, отворачиваясь и проходя мимо. — С этих самых пор я свободен. Он словно уходил от возложенных на себя надежд: на будущее, на счастливую жизнь, на простое время, которое ещё можно было бы провести вместе. Почему-то ему казалось, разорви он хотя бы свои глупые мечты — хотя бы так он будет прав. Хотя бы где-то будет поставлен его выбор во главе всего. А шаги, казалось, длились бесконечно. Потребовалось всего семь шагов, чтобы связь между ними оборвалась с треском. Раз — взгляд мерцает во тьме, как маленький светлячок, загнанный в угол. Два — её руки опускаются, свисая по бокам, что у сломанной куклы. Голова качается, нервно дёргаясь со стороны в сторону. Три — неверие в происходящее: вот так уйдёшь? Не поймёшь, но оставишь? Комом в горле застряла даже паника. Она почти давится ею, но пытается проглотить. Четыре — злость на самого себя, за всё то, от чего следовало бы избавиться. Но ты не можешь. Более того: не станешь. Это уже слишком, даже для тебя. Пять — чудовищная боль распирает грудь, словно тысячи острых ножей одновременно истерзывают такое слабое тело. Но расстояние продолжает расти. Земля под ногами дрожит? Шесть — ветер поднимает иссиня-чёрные пряди вверх, укрывая локоны идеальными снежинками. Ледяная картина, которую захотелось запечатлеть хотя бы в своей несчастной памяти. Это будет больно, но ничто в этом мире не помнится всю жизнь так чётко, как горечь от предательства своей первой и последней любви. Семь — в голове затрещало. Это конец? Это. Конец? Точно, да. Всё закончилось в семь бесконечных шагов. Он дошёл до повозки и окинул присутствующих безразличным взглядом. А затем, проклиная себя и весь мир, круто развернулся и оказался прямо перед обескураженной хрупкой фигурой в мгновения ока. Её волосы колыхались под дуновением морозного ветра, а глаза блестели от слёз. Он чувствовал эту боль, так тонко и просто. Он упивался ею. Он же и сожалел. Любовь не понимает слов. Адриан их тоже не понимал. Поэтому, вместо объяснений, вместо выслуживаний чего-то болезненного и давно запрятанного в её душе, он сделал единственное, на что был способен. Прокусил своё запястье и протянул его к лицу Маринетт, не сильно надавливая второй рукой на её скулы, он заставил её рот раскрыться. Алая жидкость текла прямо по её губам. Она непроизвольно сделала глоток и закашлялась. — Этого хватит, — сказал Адриан, снова отвернувшись. — Плата за спасение. Теперь ты — одна из нас или будешь таковой через месяц. Но только если сама пожелаешь. Я даю тебе свою свободу. Удачи, Маринетт Дюпэн. Быть может, ещё встретимся. Снова глупое моргание и молодой человек уже сидит в повозке, накидывая на голову капюшон. Мимо Маринетт прошли даже странные перешёптывания Хлои и Кагами. Она не заметила, как пара совершенно белых прядей упала на лицо того, кому она так и не смогла признаться в любви. — Вы сможете видеться, если только захотите, — сказала Хлоя, подходя поближе. Она знала, что слова здесь не помогут, и уж точно не рассчитывала на такую сцену. И всё же, несмотря на черствость своего характера, Хлоя Буржуа хорошо понимала: терять близких — очень больно. Отпускать их в неизвестность — убивает вдвойне. А ещё она не умела утешать, поэтому делала это по-своему странно. Однако, она делала это искренне. — Что-то мне подсказывает, что мы больше не увидимся, — Маринетт продолжала покачиваться на ветру, словно гонимый ветром хрупкий лист. Хлоя хмыкнула, однако соглашаться не стала. — Ошибаетесь, Маринетт. Чувства, подобны пламени феникса. Может они, порою, очень резко сгорают. Но есть у них одна особенность. Они всегда распаляются вновь — словом, взглядом жестами. Не важно чем, они просто даруют новое начало после конца. — Между нами нет чувств. Уже нет. — Звучит слишком самонадеянно для тех, кто только что сделал вид, будто не потерял частицу себя, — блондинка постучала пальчиками по подбородку. — Вы поймёте меня, но позже. Просто знайте: где бы вы ни были, кем бы вы ни стали, почему бы не спрятались… Он вас найдёт. Там его ждите. — Звучит как предсказание, — Маринет с деланным изяществом приподняла брови. Хлоя снисходительно пожала плечами. — Значит, сегодня я в роли гадалки. Право же, открываю у себя новые таланты, — она склонила голову и, крутанувшись в обратную сторону на каблучках, небрежно взмахнула рукой в сторону другой девушки. — Как же я хороша, Кагами! Ты слышала? Я сегодня в роли гадалки! Не веря в происходящее с каждым мигом всё больше, Маринетт показалось, что она теряет рассудок. И лишь цепкий взгляд девушки с фарфоровой кожей и такими же глазами приводил её в чувства. Кагами Цуруги подошла к ней без лишнего шума. — Будет больно, будет хотеться крови. Не выпьете — останетесь человеком и будете жить, как жили. Решите выпить — будете одной из нас. Выбор только за вами. Адриан только что предоставил вам настоящий выбор. Как быть, кем и даже когда — решать только вам, — она спокойно протянула девушке черный платок. — Бояться не надо, к тому же, мы скоро увидимся. Благодарно глядя в эти морозные очи, Маринетт кивнула. — На зимнем балу у леди Куффен? — Безусловно. — А если у меня будут вопросы… Взмахнув рукой, Цуруги остановила девушку. — Они будут, непременно будут. Пишите мне и, хотя я не помощник в любовных делах, в том, что касается желания, крови, тяге к разрушению — лучше меня вам никого не сыскать. Было бы странно распрощаться навсегда в тот момент, когда знакомство лишь набирает обороты. Вежливо кивнув, Кагами перехватила руку рядом стоящей блондинки и потянула девушку на себя. Дальнейшее прощание получилось слишком неловким. И лишь когда карета исчезла с поля зрения, Маринетт поняла ещё одну прискорбную деталь. Адриану понадобилось семь шагов, чтобы разорвать между ними тонкую связь. Адриану понадобился ещё один шаг, чтобы построить целый мост, на концах которого они оказались. От чего-то Маринетт была уверена: этот мост не упадёт. Вот только будет ли кто-то из них делать шаг навстречу другому?