Намджун сидит в «Тёплом-Ламповом» уже как два часа, бездумно вглядываясь в золотое кольцо на своём пальце. Что-то на душе теплится, согревает, обещает быть рядом даже в самые сложные моменты, а Намджун принимает это что-то с улыбкой да распростёртыми объятиями. Обладательница второго кольца, — обручального, — всегда в сердце, не позволяет расклеиться дождливыми вечерами. В тот вечер тоже был дождь, гололёд. Сейчас он вспоминает эту историю ни с тоской или какой-то щемящей болью. Он принял это как должное, что должно было случиться, пусть каждый раз перед «должно» стоит «не». Намджун свыкся с этой мыслью, живёт дальше.
Ему бывает больно, как и любому другому человеку, но он навсегда запомнит любимые серые глаза собственной дочери. Она была красивой, а Намджун уже готовил для неё медицинский халат — она так хотела стать медсестрой. Правда это «медсестра» скакало после к хирургу. Каждый раз Намджун задавался вопросом «Зачем ей это?», но она лишь показывала какого-то монстра, рыча так неправдоподобно, что смеяться хотелось, и бежала к телевизору, на котором крутили очередной хоррор-фильм. Намджун лишь улыбался, садясь рядом с ней. Теперь он пересматривает одни и те же хорроры каждый вечер.
Чимина ждать приходится слишком долго, сегодняшний день до безумия затянулся. Эта плюшка хочет обслужить каждого, словить улыбки абсолютно всех, кто находится в помещении. Не странно, что сюда толпами ломятся — Чимин делает невероятный кофе, чай и любой другой напиток, который вы попросите, при этом бережно и скурпулёзно выращивая будущее этого кафе, как обычно говорит Чимин. Этот паренёк учится где-то неподалёку от кафе, а бариста лишь подрабатывает, но Чимин из него словно шеф-повара создаёт. Каждый кофе, сделанный парнишкой, проверяется, жёстко отмечаются недочёты и хвалятся плюсы. К сожалению, пока что больше минусов. Намджун это слышит каждый раз, когда общается с Чимином, но всегда так интересно слушать об этом. Напоминает чем-то его самого, когда он собственную дочь читать учил.
Сейчас небо хмурое, поздний вечер, а в кафе толпа людей. Мужчине неудобно слегка, больше стыдно: он занимает место, хотя даже ничего не заказывал. Есть у Намджуна такая отрицательная черта, как принижать собственный отдых. Даже в детстве на каникулах он вставал рано утром, потому что «Как же так? Люди в такое время работают, а я прохлаждаюсь». Отвратительная привычка, но она взрастила в Намджуне деревце трудолюбия, а сам Джун поливал и удобрял его книгами, ручными делами и, в конечном счёте, учёбой в медицинском. Пусть, какой бы сложной она ни была, это стало его призванием. По юности он на глупую голову выбрил себе виски, наклеивал переводные татуировки на руки и считал себя рэпером. Даже никнейм был — Рэп Мон.
Услышал бы сейчас это Юнги, который вместо пустых слов действовал, посмеялся бы. Иногда Намджуну хочется увидеть, хотя бы взглянуть на отшибленного Юнги, который будет разливать воду по барабанам и палочки крутить в узловатых пальцах, заставляя толпу девушек верещать. Что ж, они проиграли. В глазах Юнги всегда был один Чимин. От одних воспоминаний про странное прозвище и попытки сочинять становилось дурно. Ещё маленьким он пытался затронуть важные проблемы, но, ничего не разобрав, так и бросал. Всё-таки иногда ему не хватает силы воли, а глупая привычка даёт хороший пинок под зад.
Плеча касается чья-то рука, и Намджун сразу же выныривает из собственных раздумий, оглянувшись и встретившись с кошачьими глазами друга. Едва минуту назад он о нём вспоминал и видел не прилежную курточку, а под ней рубашку с брюками, а порванную футболку, стёртые в прах джинсы и косуху. К тому же эти мятные волосы были неаккуратно расчёсаны, от него за километр воняло сигаретами и исходила самая настоящая животная страсть к музыке. Как жаль, что дороги, которые мы выбираем в детстве, не всегда ведут к тому, где мы оказываемся, повзрослев.
— Ты давно тут сидишь? — хмыкает Мин, стоя рядом, убирая руки в карманы.
У него сквозь кожу сеточка из голубых вен проступает, а от холода бледная кожа покраснела, стала более розоватой. Наверняка эти руки ледяные, что можно остудить что угодно. Ледяной Мин Юнги и ледяные руки. Как иронично. Ими бы пыл принимающего заказы Чимина остудить, потому что в этих больших глазах играет слишком много искр. Закрытие кафе должно было произойти как полчаса назад в силу новогодних праздников, но розоволосый работает до отвалу, до потери сознания, на каждое «Это последний» говоря себе «Нет, не последний». Что с него возьмёшь, когда хочется осчастливить всех в этом мире, но ты один?
Намджун легко улыбается и смотрит на Юнги с добротой. Вечность бы наблюдал за этими искрами в тёмных, словно ночь, глазах, наблюдающих за любимым. Намджун прослеживает и видит, как Чимин смеётся с какими-то детьми, отшучиваясь. Конечно, кто же ещё станет спорить с детьми, что этот кофе будет слишком горьким.
— Даже не думай, Чимин не скоро освободится, — Намджун смотрит на свой телефон: почти девять.
— Таким темпом мы ничего не успеем, — качает головой Юнги и смиряется с трудолюбием своего парня.
Пак ещё вспомнит, как стоял на ногах двенадцать часов, снуя между столиками туда-сюда, пытаясь сделать всё как можно быстрее и в лучшем качестве. Ладно, если бы около Чимина кружил его верный помощник, которого он так трепетно учит всему, что знает сам, но этот розоволосый сказал чёткое «нет», силком выпинав бедного парня за двери кафе. Он сказал, что у парня есть семья, которой он нужен в этот Новый Год, да и к тому же сделал подарок — кексы, которые пёк сам прошлой ночью дома. Юнги уж это запомнил надолго, как Пак в истерике бился три часа, пока мука оказывалась где угодно, но не в тесте.
Прошлой ночью Юнги вытерпел все круги ада, сам не разбираясь, как делать эти тупые кексы, но позволить Чимину так нервничать не мог, поэтому приходилось что-то делать собственными руками, пока Пак поил себя водой, успокаиваясь. Он обжёгся раз пять, но в итоге вышли прекрасные кексы, а внутри коробочки, которую пухлые пальчики парня отдали помощнику, маленькая записка с трёхэтажным матом. Пусть знают, что пришлось пройти, прежде чем это чудо кулинарии увидело свет.
Чимин словно выносил, родил и воспитал кексы. Это было чертовски тяжело, а ещё он пережил послеродовую депрессию.
— Как думаешь, Тэ и Гук уже приехали с ярмарки? — прикусывая губу, спрашивает Юнги, глянув в окно, на ночное небо.
— Кто знает, этим двоим только скажи о ней, первый будет долго ломаться, а второй как с катушек слетит, — улыбается в ответ Намджун, хмыкнув. — В любом случае будь готов к тому, что скорее всего вас не встретят.
— Нас? — Юнги прищуривается, глянув на Намджуна. — Ты что…
— Нет, как и в прошлом году, — качает головой мужчина, поджимая губы.
— Нет, так не пойдёт, — хмурит брови Юнги, смотря на друга. — Хотя бы раз, пожалуйста.
— Ты же знаешь, что я не могу.
— Это глупые принципы, Нам, — Юнги не унимается, откладывая рабочую сумку на столик. — Ты обязан повеселиться.
— Я повеселюсь, — кивает Намджун, улыбаясь успокаивающе. — Но один.
— Намджун!
У Юнги из груди крик практически вырывается, привлекая всех окружающих. Намджун смотрит на него, а у самого улыбка: взрослый, но такой упёртый, как баран. Не понимает, что эту тему трогать нельзя. Тупые принципы могут быть такими для всех, но лишь один человек поймёт и примет их. Намджун не злится на Юнги, наоборот, понимает. Каждый праздник они отмечают без Намджуна. На сердце всегда одиноко от одних мыслей, что всё заканчивается всегда вот так, без него.
Сидя один дома, Намджун всегда ощущает себя где-то за пределами реальности, брошенным и самым верным. Что-то внутри не позволяет покинуть дом в такие важные дни, что-то не позволяет даже взглянуть на мир другими глазами, когда их застилает пелена слёз. Намджун ходит по выставкам, обожает искусство, потому что ощущает там себя родным. Так много художников, писателей потеряли собственные семьи, но не сдались. Искусство и друзья — единственное, что помогает Намджуну не сдаваться. В самые тяжелые моменты он смотрит комедии и пьёт вместе с незаменимой тройкой. Теперь уже четвёркой.
Он слушает всегда про «Клуб четырёхглазых» с улыбкой, видя в собственных друзьях семью. Они правда ему родные. Ближе, чем кто-либо. Вместе они прошли так много и пройдут ещё больше, осталось лишь идти вперёд, не разрывая рук, сплетая пальцы всё крепче, когда жизнь хочет каждого раскидать по разным уголкам. Сама судьба велела им встретиться, а как все знают, они с жизнью не особо ладят, любят рушить то, что сами создают.
— Всего один раз, — не унимается Юнги. — Ты ведь будешь сидеть один и снова смотреть «Холодное сердце».
— Буду, — кивает Намджун, не скрывая улыбки. — И продолжу это делать, не отступая от своих грандиозных планов на вечер. Тебе меня не переубедить.
В голосе у мужчины сталь чувствуется, отчего у Мина глаза закатываются да улыбка спадает с лица. Зарываясь в мятную шевелюру пальцами, Юнги сжимает волосы у корней, тяжело вздыхая: есть у его друга такая заморочка — не праздновать Новый Год с друзьями и каждый год это его оскорбляет. Пока остальные принимают горечь Кима, парень лишь поправляет очки, сползшие с переносицы, и продолжает доказывать, что сидя на жопе ровно, далеко не уедешь, стараясь разрушить поговорку «Как Новый Год встретишь, так его и проведешь». Вот Намджун и проводит — каждый раз у себя дома. В одиночестве.
— Нет, мы сейчас пойдём в магазин, купим хорошенький алкоголь и…
— Юнги, — тяжело вздыхает Намджун, продолжая улыбаться еле видно, — если тебе от этого полегчает, тогда пошли. Но я не стану отказываться от собственных принципов.
А у парня сперва улыбка появляется, вскоре так же быстро исчезая. Как можно вот так грубо рушить чужие надежды, вспыхнувшие в глазах яркими искрами? Это бесчеловечно, гнусно и подло. Юнги готов хоть вечность перечислять, но лишь тяжело вздыхает, пожимая плечами. Он попробует снова через полчаса, но уже когда они с Чимином выйдут из этого кафе. Иногда Юнги кажется, что на волосах, одежде и языке — везде кофе. Он запахом оседает на тканях, заставляет ночью принюхиваться и не понимать: это у него паранойя или Чимину не спится?
— Вот когда мы пойдём через ярмарку, ты поймёшь, что ошибся, — ухмыляется Юнги. — Мы с Чимином напоим тебя глинтвейном, а после несоображающего донесём до квартиры Тэхёна.
— Ты бы лучше план свой не рассказывал, — в голосе проскальзывает смешок. — Да и разберись: в магазин мы идём или на ярмарку.
Юнги беспомощно отворачивается, улыбаясь еле видно: он заставит Намджуна праздновать этот год с ними. Встречать нужно семьёй. А они — семья.
— Чимин! — улыбается Юнги и отлипает поясницей от столика, за которым сидел Намджун.
Он тянет руки к парню, кутая его в собственные объятия и ластясь котёнком так, словно никогда его не видел, но всю жизнь ощущал присутствие. Будто Чимин ему соулмейт. Хотя, поглядев со стороны, можно сделать точный вывод, что это так, потому что чтобы их разлучить — должна прийти лишь смерть. То есть, никогда. Они с ней на «ты». Особенно Чимин — лезет, куда не просят, нарывается, но всё так же ярко и солнечно улыбается каждому, обнимает, кто попросит. Это солнышко просто не может убить своим солнечным ударом. Они потеряли многое вместе, но так же много приобрели. Настоящая любовь скрыта не за словами, а за поступками, а один другому в них не уступает.
Намджун улыбается, из-под полуприкрытых глаз наблюдая за развернувшейся картиной, а после встаёт, собирая свои вещи. Чимин уставился на друга, а после на Юнги, взглядом спрашивая и получая сразу же отрицательный кивок головы. В больших ореховых глазах счастье заменяется негодованием, из искорок получается пожар, танцующий на дне радужки. У Чимина руки трусятся, чешутся, чтобы не дать хороший подзатыльник. Либо же любимейшей тяжелой обувью не пригреть место на макушке, но Пак упорно сдерживается, наблюдая лишь за вознёй друга с собственными рассыпающимися документами, и сразу же садится на корточки, пытаясь всё подобрать.
— Ты хоть иногда про работу забываешь? — улыбается розоволосый, протягивая стопку бумаг другу. — Так гляди и переутомление заработаешь.
— У врачей не может быть переутомления, — улыбается беззлобно Джун, показывая ямочки на щеках, а у Чимина глаза загораются, и он уже руки тянет. — Нет-нет-нет.
— Ну почему? — надувая щёки, Пак в кулачки пухлые ладошки сжимает, словно сейчас ударит. — Ты же знаешь, традиция.
— Глупая это традиция.
— А твоя не глупая? — влезает Юнги, нахмурившись, и ловит сияющую улыбку друга.
— Нет, абсолютно, — он застёгивает куртку, глубоко вдыхая и наблюдая, как медленно посетители выползают из заведения. — Пойдёмте?
Чимин качает головой обессиленно, улыбаясь еле-еле, но всё так же по-доброму смотрит на ворчливого мужчину. Иногда Намджун напоминал ему деда, который вечно бегал за своей золотой рыбкой, считая её своим другом. До сих пор иногда звоня собственному дедушке, Чимин смехом заливается от количества того юмора, что не останавливается ни на секунду: вечно какие-то пришельцы, золотая рыбка, массоны, золотая рыбка, пистолеты и снова золотая рыбка… Так по кругу, но Чимин всем сердцем и душой любит старика. У того короткие седые волосы в чёрный покрашены неаккуратно, татуировки на дряблой коже созвездиями рассыпаны: где-то тигр широко пасть откроет, где-то написано имя давно забытой любимой.
Именно дедушка взрастил Чимина таким: отважным, на всё готовым экспериментатором, который от жизни возьмёт всё. И Чимин ему благодарен, как никому другому, любит всем сердцем и поражается не угасшей за долгую и счастливую жизнь искорке в глазах. Такая же и у Пака. И она никогда не угаснет.
Всегда наблюдая за Намджуном, Пак видит человека, который готов пойти на любую вечеринку, прыгнуть с парашюта и съесть ложку васаби, но когда речь заходит об утерянной семье и праздниках, которые они проводили вместе в далёком прошлом, на улыбающуюся физиономию наползает гримаса разочарования во всём белом свете. С количеством того алкоголя, который Намджун вылакал за последние два месяца, не считая их «вечеринок», того можно смело вести на реабилитацию, потому что это передоз. Печень отказывает.
— Вы идите, — улыбается Чимин. — Мне ещё убраться нужно и всё закрыть.
— Я помогу, — сразу вступается Юнги, поджимая губы.
Смотря на этих двоих можно всего себя на цепи посадить, лишь бы не разлучать их. Потому что эти глаза в глаза, огонь в них вечный — восьмое Чудо света. Покачав головой, Намджун сильнее хватается за лямку такой же рабочей сумки, как и Юнги. Когда-то давно они смеялись, что никогда не купят одинаковую вещь, потому что у них слишком разный стиль в одежде. И что вы думаете? На следующий день у обоих были сумки. Абсолютно идентичные.
— Вы убирайтесь, — вновь показывая ямочки, от которых Чимин в обморок готов упасть, Намджун хлопает Мина по плечу. — А я пока в магазин пойду.
Мужчина идёт на выход, отвернувшись прежде, чем заметил в глазах друзей надежду, так ярко светящуюся этой ночью. К сожалению, он не может второй раз её разбить об пол, словно стеклянную чашку, поэтому выходит раньше, чем посыплется ещё куча вопросов, на которые будет лишь один ответ: «Нет, я буду сам».
На улице холодно, особенно вечером. Минус на градуснике с самого утра заставляет Намджуна дрожать и кутаться в собственные вещи, проклиная себя за нелюбовь к шарфам и термобелью. Ощущается как все десять градусов, поэтому Намджун на пробу выдыхает тёплый воздух вверх, наблюдая за утекающим к звёздам паром. Ему хорошо от одной мысли о том, что в этот день много детей будут осчастливлены подарками, любовью родных и близких. Сегодня он снова загадает одно и то же желание, что загадывает уже пять лет подряд: «Пускай все будут счастливы». Это невозможно, он знает. Невозможно всем угодить, всегда есть потери. Это словно игра в «Марио» — невозможно собрать за игру все монетки с первого раза. Увы, жить можно лишь один раз, совершенствуя себя методом проб и ошибок.
Сегодняшняя проба — полусладкое Ламбрусско. Сам Намджун не любитель игристых вин, но вот Чимин… Скорее всего, Тэхёну так же понравится, поэтому он не раздумывая берёт бутылку с полки, оглядываясь в полупустом магазине. Обычно в такое время здесь такая же толпа народу, как и в «Тёплом-Ламповом», но, видимо, сегодня не тот день. К тому же обычно эта толпа не самая трезвая — кто-то начинает праздновать ещё до того, как куранты пробьют двенадцать счётов. Это напрягает Намджуна каждый раз — он не единожды видел, как взрослые мужчины приставали к маленьким детям. Не единожды Намджун получал по лицу за то, что защищает. Но он просто не может видеть этот перепуг на лицах детей. Он потерял собственного ребёнка, но не даст потерять его другим.
Он присаживается, вглядываясь в другие бутылки алкоголя: шампанское, вина, ликёры и что покрепче, но ничего достойного не находит, поэтому резко разворачивается, сразу же врезаясь в кого-то и выпуская из рук бутылку. Стекло лепестками рассыпается по полу, а розовая жидкость растекается под ногами в разные стороны, словно он только что человека убил, но вместо привычной ему крови — полупрозрачная розоватая водичка. Ну как «водичка»…
— Вы не ушиблись? — Намджун подлетает сразу к человеку, которого сшиб.
На полу перед ним сидит женщина, сглатывая неприятный ком непонятно откуда взявшейся обиды. У неё по пальцу кровь течёт — рукой же она опирается на маленький кусочек разбитой бутылки. У неё глаза от вида крови на лоб лезут, она отворачивается и жмурится, пока Намджун ещё в шоковом состоянии пытается поднять женщину и окликнуть словами.
У неё короткие чёрные волосы, за которыми глаза прячутся, а в них слёзы стоят. Боязнь крови — самое страшное, что может произойти в этом мире. Хотя нет, бывают вещи и пострашнее. Например, Чимин в гневе. Вот это уже машина для убийств.
— Пожалуйста, ответьте, — снова пытается Джун, подняв женщину на ноги и оглянув внещний вид: кажется, порезала только палец. — Извините меня, я случайно…
— Я потеряла кота.
— Что? — переспрашивает Намджун.
— Я потеряла кота! — резко оглядывается женщина, словно секунду назад у неё не было едва подоспевшей панической атаки от вида крови.
— Что здесь происходит? — в алкогольный отдел входит насупившийся продавец и медленно переводит взгляд с этих двоих на разбитый товар, уже собираясь читать морали.
— Я всё оплачу. И возьму ещё одну, — сглатывает Намджун, поджимая губы, и видит лишь напряжённый, тяжёлый взгляд мужчины средних лет.
Ему тоже не особо хочется работать в последний день года, особенно в праздник, да и к тому же убираться после таких посетителей. Магазинчик тут маленький, поэтому уборщица не нужна и всё делают продавцы, которые меняются по неделям. Намджун не раз захаживал сюда после работы, чтобы купить что-нибудь и уже с полным пакетом продуктов ехать домой. Нелогично? Абсолютно. Ехать ему полтора часа от «Тёплого-Лампового», с пересадками, но он всё равно покупает всё тут, потому что иногда здесь работает хороший мужчина, рассказывающий забавные истории.
— Кс-кс-кс, — слышится где-то сбоку, когда в сумке Намджуна оказывается бутылка вина, а перед кассиром двойная оплата.
Намджун медленно переводит голову и прикусывает губу, всматриваясь в палец, на котором кровавая струйка застыла, укатываясь куда-то под рукав светлой куртки. Сама вся женщина светлая, яркая, но в глазах у неё страх, и оглядывается она беспомощно, пытаясь выискать убежавшее животное.
— Я могу Вам помочь? — Намджун подходит тихо, даже как-то незаметно, словно призрак или собственная тень этой женщины.
Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но резко останавливается, глядя куда-то за спину мужчины. Отталкивает рукой и кричит громко:
— Миф-Миф! — кот в дальнем углу магазина словно подстреленный, выбегает за двери, а женщина хватает Намджуна за руку, побежав. — Раз уж остановили меня, так помогите!
Слова, кажется, доходят намного позже, чем были сказаны, в намджунову голову. У него перед глазами улица, по которой он бежит, нет, его волочат, а впереди уплывающее светлое пятно в виде белошёрстного пушистого кота. Намджуну даже страшно представить, насколько холодно может стать зверю, когда тот потеряется — самому Джуну в куче одежды холодно, а что сделает редкая пушистая шерсть? Абсолютно ничего. Не укроет подстриженные лапки и не спрячет мокрый нос. Проще говоря, животное умрёт зимой. Брюнетка не останавливается, бежит всё быстрее на собственных каблуках, словно для неё это легче простого, словно она в шлёпках тут разгуливает. Смотря на такое, Намджун сглатывает, потому что даже стоять на них, наверняка, чертовски сложно: видел много раз, как жена возвращалась домой с натёртыми щиколотками.
Миф-Миф, как его называет хозяйка, всё ближе и ближе, но останавливаться не собирается, словно бежит от диких псов-доберманов, готовых раскусить мягкую плоть острыми клыками. На секунду мужчина даже задумывается, каким образом он оказался здесь, выбегая на главную площадь к большой наряженной ёлке, пытаясь поймать кота, но вновь глядит на руку в чужой хватке, что пережимает запястье с такой силой, что оно сейчас расколется, и выдыхает: значит, ноги несут его куда-то недобровольно.
— Попался! — громко кричит женщина, едва не падая в сугроб, но всё же ловит кота. — Миф-Миф, тебе не стыдно, зараза ты такая?
Намджун дышит тяжело — он не спортсмен, чёрт возьми. Словно марафон бежал и сейчас продолжит, опирается руками на колени и глотает раскалённый морозом воздух. Наверняка через несколько дней он начнёт кашлять, а спустя неделю и вовсе сляжет с температурой — прекрасное начало нового года. Он пытается не рухнуть в сугроб следом за женщиной, боясь попавшего за шиворот снега, но столбенеет, когда прямо перед его лицом оказывается милая мордочка белоснежного мокрого кота с яркими жёлтыми глазками и розовым носом.
— Видишь? Это он тебя напугал, — хмыкает женщина.
— Простите, что? — хмурится Джун, поднимая взгляд.
— Это ты выбил у меня из рук Миф-Мифа, — хмурится женщина, смотря прямо в глаза Киму.
Он уже хочет возразить, но останавливается, вглядываясь в потёкшую тушь на лице да пятна под глазами: плакала и, видимо, не слишком мало. Намджун сглатывает, становится ровно, всё ещё ощущая её взгляд на себе, но сам старается не смотреть в глаза, тяжело вздыхая и вновь переводя взгляд на чёрные потёки.
— У Вас… что-то случилось? — как врач, он не может игнорировать чужую боль.
— Что? — сперва не понимая, о чём он, женщина переспрашивает, а после расплывается в улыбке. С ямочками. — А, это. Да так, — она машет рукой, прижимая к груди кота. — Неудавшаяся актриса. Меня из-за моего носа в роли не берут, вот и выгнали. Из дома. Муж.
Она указывает длинным, тонким пальцем, словно у ведьмы, на свой нос с горбинкой, печально улыбаясь. У неё волосы намокли, начав завиваться в непослушные пружинки, а с большими глубокими глазами и этой горбинкой на носу она стала похожей на греческую богиню, с которых большинство портретов на выставках рисуют.
— Эм… — она мнётся с секунду, а Намджун замечает маленькую татуировку на ладони. Такие татуировки быстро могут сойти, потому что кожа на руках постоянно обновляется. — Я Соми.
Она протягивает руку с длинными пальцами, и Намджун, с секунду помедлив, жмёт её.
— Намджун.
Они стоят с минуту, пожимая друг другу руки, а после Соми оглядывается, поджимая тонкие губы, разглядывая ёлку и поднимая голову выше, к звезде, красующейся на верхушке.
— Ну… раз уж мы здесь, — он сглатывает и лезет в маленькую сумочку на цепочке, доставая неоткрытую упаковку бенгальских огней, — с Новым Годом? — и виновато улыбается.
***
Чимин уже битые пять минут переключает каналы на телевизоре, сидя на диване рядом с Чонгуком, у которого щёки горят после выхода на улицу. Всё его лицо обжигал сперва холодок, — щипал за мягкие щёки и нос, — а после обожгло тепло дома, в котором Юнги и Чимин уже во всю готовились. Ну, как готовились…
— Юнги, можно уже открыть вино? — умоляюще урчит под ухом своего парня Пак.
— Нет, — отстраняя от себя любимого, ухмыляется Юнги.
Ну, как-то так.
В груди ощущение праздника сидеть нормально не даёт. Чонгук ёрзает, усесться нормально не может, то поджимая ноги под себя, то опуская их вниз, холодными ступнями касаясь такого же холодного пола. У него предчувствие хорошее, волнительное, что хочется смеяться и перекатываться сумасшедшим по ковру, зная, что Чимин подхватит, а парни будут стоять в проёме и наблюдать.
Это не просто ощущение праздника. Это ощущение счастливого праздника, которого Чонгук никогда не испытывал. Обычно они с Джином ездили в ресторан, а дело так и не доходило до подарков, и всё, что Гук с трепетом по ночам готовил, шло коту под хвост. А потом это просто забывалось, потому что дарить подобное не в праздник — бессмысленно. Да и Сокджин никогда практически не вспоминал о подарках. Практически — это тело, которое он «любил» на следующее утро либо на Рождество. Праздники, которых Чонгук ждал с особым восторгом и трепетом, становились с каждым годом обычными днями, не излучающих никакой атмосферы.
Но теперь здесь, в этой полумраком окутанной квартире, визжать хочется: отовсюду пахнет жасмином и цитрусовыми, которые они с Чимином поедают за спинами Тэхёна и Юнги. Вернее, они думают, что за спинами, а на самом деле парни просто делают вид, что не замечают, переговариваясь о чём-то своём и взяв на себя ответственность накрыть стол. Чимин сперва долго побаивался, что что-то да сгорит, но после нескольких мягких поцелуев в глаза и нос, Пак спокойно сел на диван и растёкся лужицей.
Ещё час и каждый из людей станет чуточку счастливей: отпустит всё, что было перед, и рискнёт ступить в будущее. Никто не знает, что будет дальше, но все смелее, нежели думают. Каждый человек идёт куда-то в неизвестность, смело улыбаясь, терпя удары, а то и падая вовсе. Но встаёт. Вот и Чонгук встал.
Наконец он встал, не без помощи, конечно. Всю свою жизнь он боролся с чем-то внутренним, со зверем, рычащим на него. Он рвал за свои мечты и убеждения и, наконец, расслабился. Он перестал биться о клетку крыльями, ломая перья и кости, перестал убивать себя собственными слезами, не понимая, почему его картины не нравятся никому. Он не понимал, почему не достоин. В итоге оказалось, что это лишь внушение.
Достоин каждый, а всё это «признание» — чистый обман. Даже самые юные незамеченные дети могут выписывать шедевры, могут делать невероятные вещи руками, вкладывать душу в танцы, пение и совершенствоваться днём и ночью, не жалея стёртых в мозоли ладоней и уставших ног. Даже самые взрослые иногда не решаются взять перо в руки, боясь быть осужденным, не принятым, не понятым. Не замеченным. Мания величия и славы губит людей, возвышая на пьедестал не всегда достойных, из-за чего лучшие страдают в одиночестве. Иногда нужно сказать себе «стоп», заставить остановиться, подумать, куда идти, а не пытаться по верёвочке, оставленной кем-то, прийти так же высоко.
Нужно делать своё, стремиться делать не «похожее», а «уникальное».
Ведь ища идентичное, ты путаешься в себе, не можешь разобрать чувства и в конечном итоге падаешь, как и большинство птиц, больно разбиваясь.
Чонгук был птицей в заточении. Его туда посадил любимый, окрылённый обществом и связями, крепко засевший в рамках комфорта и правил, навязанных столетиями. Чонгука же вытащил другой человек, сломал прутья и выпустил наконец птицу на волю. Чтобы согнуть прутья — нужно приложить усилия, а не думать, как украсть ключ.
— Можно проходить на кухню, — лукаво улыбаясь, Тэхён смотрит в глаза Чонгуку, пока Чимин в припрыжку пробегает мимо. — Гук-а, — зовёт тихо и оплетает рукой талию собственного парня, — у меня есть кое-что для тебя.
— Давай после полуночи? — тихо спрашивает Чонгук, а у самого пальчики подгибаются от нетерпения. — Хорошо?
— Как прикажешь, — Тэхён улыбается шире и наклоняется, целуя в родинку под губами. — Ты сегодня замечательно выглядишь.
Чонгук, как и всегда, облачён во всё чёрное, но такое изысканное: на нём атласная рубашка и узкие джинсы, так красиво сочетающиеся с серьгами в ушах. Он прекрасен, он нереален, он невероятен… Тэхён так счастлив видеть сейчас светящегося человека перед собой, пышущего идеями и эмоциями, а не загнанного оленёнка Бэмби, которого видел в первый раз. Поэтому он не сдерживается, с улыбкой целует мягкие персиковые губы, наслаждаясь внезапной тишиной, окутавшей их.
Чонгук в его руках до подгибающихся коленок мягкий, заботливый, открытый. Свет в его глазах не перестаёт гореть ни на секунду, а аквамарины сверкают намного лучше, чем когда-либо. Последний раз он такое видел лишь в лунном свете, открытого и распластавшегося под собой Гука, с потом по вискам и тихими стонами из горла. Тэхён от сердца отрывал его тогда, потому что рука затекла, и переворачивался на другой бок, когда брюнет уже спал.
Сейчас у Чонгука волосы небесно-голубые, такие же, как и его глаза. В них свет от тусклых лампочек в коридоре переливается прядями, а на чёрном атласе играют блики внезапной вспышки.
— Попались, — довольно улыбается Чимин, смотря на плёночный фотоаппарат в руках и улыбаясь шире, кутаясь в объятия Юнги. — Долго вы там? Тут такая красота…
И Чонгук улыбается широко, проводя руками по плечам и беря ладони Тэхёна в собственные, переплетая безымянные пальцы. В них обещание безмолвное никогда не расставаться, быть друг для друга стеной и поддержкой, опорой и успокоением. Они друг другу стали лекарством.
Чонгук для Тэхёна от сценария, прописанного для второстепенных персонажей.
Тэхён для Чонгука от зажатости, наконец позволил раскрыть свои чёрные крылья.
На столе свечи стоят длинные, красные, в смастеренных на скорую руку подставочках, которыми служили маленькие рюмки. Так уютно, так хорошо и весело. Чимин старается сфотографировать всех, ослепляя вспышкой фотоаппарата, а Юнги наливает алкоголь по бокалам, прижимая губы: Намджун так и не вернулся, отчего на сердце ощутимая тяжесть, но в то же время Мин счастлив, что его друг проводит этот год так, как ему хочется.
— Твою мать, минута! — верещит Чимин, а Тэхён под столом трогает аккуратно Чонгука за бедро. — Господи!
Чонгук поворачивается медленно, вглядываясь в любимые глаза, улыбаясь едва видно, пока вокруг суета. Чимин хватает высокий бокал за ножку, когда до Нового Года осталось лишь полминуты. Тэхён едва видно улыбается в ответ, пока Юнги начинает отсчитывать от двенадцати до одного.
На площади под ёлкой люди так же радостно отсчитывают заветные цифры, а Намджун широко улыбается, принимая бенгальский огонёк из длинных пальцев.
— Пять! — подключается Чимин, смотря за окно и дожидаясь первых салютов, поглядывая сразу на Юнги.
— Три! — кричат на площади, а Соми громче всех, прыгая в нетерпении и едва удерживая Миф-Мифа в руках.
Тэхён наклоняется к Чонгуку, перехватывая его запястье с бокалом и медленно касаясь любимых уст.
Один.
Этот Новый Год они встретят поцелуем, обещая никогда не расставаться.
За окном яркими вспышками пошли первые салюты, затмевая небо огнями разных цветов, а Тэхён от сияющего Чонгука отлипает с трудом, вглядываясь в эти аквамариновые глаза, с которыми ни один фейерверк не сравнится, ни одна звезда, ни один бенгальский огонёк. С Чонгуком не сравнится никто, и это отрицать нет смысла.
— Подарки! — неожиданно выкрикивает Чимин, отставляя бокал на стол, и ухмыляется, глянув одним глазком на Тэхёна с Гуком.
Они смотрят друг на друга, улыбаясь по-глупому, не скрывая собственного счастья.
Юнги обнимает Чимина за плечи и уводит, целуя в затылок.
Тэхён перестаёт разглядывать Чонгука лишь в тот момент, когда они заходят в комнату, где на коленях Юнги лежит огромный кейс, а Чимин поджимает губы, наблюдая за распаковкой. Кейс этот изогнутый, продолговатый, и у Юнги пальцы заплетаются, пока он его открывает. Чонгук улыбается довольно, вспоминая, как Чимин утром перед работой попросил кейс отнести домой, но не открывать. Теперь же улыбка исчезает, а на замену ей приходит настоящее удивление и восторг.
Чёрная лакированная гитара с аккуратной надписью «Suga» лежит, сверкает новизной и переливается в цвете огоньков гирлянды, а сам Мин не веря проводит пальцами по алюминиевым тонким струнам, прикусывая губу и поднимая взгляд на Чимина, замершего в адском ожидании. У него в глазах паника и неконтролируемый страх — переживаний больше, нежели пару минут назад — не понравилось?
— Минни, — выдыхает Юнги, обнимая крепко парня, прикрывая глаза.
— Ты ведь хотел, я помню, — улыбается облегчённо Чимин.
— Она безумно дорогая, я тебя убью.
— Сперва песня, — ухмыляется Чимин и достаёт из-за спины свёрток-подарок, адресованный ему. Открывает, и пальцы замирают на многообещающем названии, но когда упаковочная бумага летит в сторону. — Господи…
Юнги ухмыляется довольно, смотря на расплывшиеся в улыбке губы с сертификатом на прыжок с парашютом. Этот человек ему весь год жужжал над ухом про то, что он прыгнет, но так и не прыгнул к концу. Теперь же не прыгнуть — невозможно.
— Спасибо тебе, — шепчет Чимин куда-то в шею и обнимает, крепче прижимая.
А Тэхён завороженного Чонгука аккуратно в комнату тащит, улыбаясь едва видно, сглатывая вязкий ком страха. Сейчас ему не место, абсолютно. Он сделает это с улыбкой, с самой искренней и доброй, в которую вложит всю душу и ни капли не пожалеет. Он закрывает комнату тихо, чтобы не прервать разговаривающих Чимина и Юнги, не ворваться в их идиллию, в конечном итоге не испортить ту атмосферу, которую они создали вокруг себя. От них за километр разит любовью, честностью и привязанностью.
— Чонгук, я…
— Можно я первый, — перебивает шёпотом Чонгук, кусая губы, терзая их от волнения.
У него в животе бабочки, всё скручивает, непонятно от чего, ему хочется выть от счастья, плакать. Эмоций так много, что Чонгук даже не знает, какой совладеть. А стоит ли сейчас сдерживаться? Когда перед тобой — любимый человек, которого ты полюбил так внезапно, который появился, словно снег на голову в начале этой зимы? Зимы, в которой каждый нашёл что-то новое. За спиной, за дверью слышится лёгкое бренчание, — Юнги уже пробует.
— Да, конечно, — улыбается Тэхён, погладив Чонгука по волосам, вплетая длинные пальцы в голубые пряди. — Только не волнуйся так сильно, ладно?
Он улыбается беззлобно, а у Чонгука только сильнее коленки подкашиваются, когда он в собственный рюкзак лезет и оттуда большую коробку достаёт, едва удерживая её двумя руками, поэтому приходится коленом подпирать. Он губы снова кусает и глаза прячет, несколько минут не понимая, стоит ли ему вообще отдавать этот подарок? Не прогадал ли он? Понравится ли?
— Я-я хочу сказать, что этот год… Я хочу провести его с тобой, — тихо говорит Чонгук и протягивает подарок, который шатен сразу же принимает. Он слышать ничего в мире не хочет, только Гука, только бы ощущать на себе этот уверенный взгляд, в котором проблескивает страх. — Единственное, что я ещё хочу сказать…
Тэхён открывает подарок, аккуратно отрывая упаковочную бумагу, а после видит изящные дверки, хмурясь слегка. Вернее, не дверку. Лишь крючок, за который нужно потянуть, и он тянет.
И видит печатные клавиши.
—…
никогда не отступай от своей мечты.
Если бы не Чонгук, Тэхён бы выронил её из рук. Закрылся бы в себе и кричал миру, что он не достоин этого всего, просто потому что он Ким Тэхён. Без веских причин — он не достоин.
Печатная машинка, абсолютно новая, а когда Тэхён на пробу нажимает на клавиши — те отбивают с едва слышным щёлканьем. Он с неверием смотрит на Чонгука, открывает рот, собираясь сказать, но голубоволосый опережает:
— Я продал большинство моих картин, — улыбаясь, пожимает плечами Гук, поджимая губы и неуверенно смотрит на Тэ. — Тебе нравится?
Тэхён ничего не говорит, лишь молча несколько раз кивает, стараясь проглотить те слёзы, которые к его горлу подступили.
Ему дали ещё один шанс, который он не имеет права убить, уничтожить где-то глубоко внутри. Этот шанс он принял из самых красивых, запятнанных краской рук. Этот шанс ему подарила жизнь, этот шанс — Чон Чонгук.
Чонгук мнётся на месте, расплываясь с каждым разом в улыбке всё сильнее, наблюдая за тем, как шокированный Тэхён просто откладывает подарок и из тумбочки достаёт маленький, чёрный футляр. Чонгук улыбается шире, поджимая губы: раньше на Новый Год ему никогда не дарили подарки. Вернее, он не успевал ими обменяться с Сокджином, упиваясь одиночеством в кровати и смотря на пылающие за окнами фейерверки, прижимая к себе Поппи. От неё на душе становится как-то грустно, но он верит Тэхёну — ей теперь намного лучше.
Тэхён футляр протягивает молча, закусывая губу до крови, а Чонгук удивляется: на ней нет подарочной бумаги, но сейчас не об этом. Он на Тэхёна с улыбкой смотрит, отмечая его нервозность, а сам улыбается во все зубы, открывая сразу же.
— Они такие красивые, — с улыбкой тихо шепчет Чонгук, а у самого радости полные штаны от очков в футляре. Он поднимает голову на Тэхёна. — Они чёрные?
— Надевай, — игнорируя вопрос, Тэхён сглатывает ком, сжимая в руках футболку, а Чонгук улыбается шире и аккуратно выуживает украшение из футляра.
Он улыбается ярче кроличьей улыбкой, смотря на Тэхёна, и сперва тянется его поцеловать, шепча: «Мне очень нравится», дабы успокоить парня, а после наконец надевает, сперва прикрывая глаза.
— Я хорошо выгляжу, можно открывать глаза? — не унимается Чонгук, красуясь перед Тэхёном.
За окном фейерверки, а перед Тэхёном Чонгук, которому он не отвечает. Застыл на месте, смотря на это улыбающееся чудо с зажмуренными глазами, которые тот раскрывает через секунду, сперва нахмурившись от того, что его окутала полная тишина. Наверняка он хотел возмутиться, посмеяться, но вместо этого вздрогнул. Так же сильно, как и Тэхён.
— О Господи…
Чонгук смотрит широко открытыми глазами. У него сердце заходится, он на руки взгляд переводит, крутя их перед собой, и ком в горле сглатывает безуспешно. Оглядывается: луна не серая. А Тэхён не бледно-чёрный. У него кожа, напоминающая отчего-то тепло и Чонгук тянется к нему, не веря. Он видит.
Он различает цвета.
У него жар к спине прилип, руки дрожат и мокнут внезапно. У него слёзы наворачиваются. Он поднимает голову, смотря на Тэхёна.
— Нет-нет-нет, — у Чонгука голос дрожит, и он сразу снимает очки. Оглядывается снова: мир черно-белый. Надевает вновь.
У него губы дрожат, руки дрожат, и он падает дрожащий в объятия Тэхёна. Шатен жмёт его к себе сильнее, услышав громкое рыдание. Чонгук плачет, цепляясь за футболку парня, поджимая губы, стараясь не материться. Он поднимает взгляд, не веря до сих пор, и щупает аккуратно щёку, каштановые волосы, словно маленький ребёнок. Он не понимает, как такое возможно.
А Тэхён счастлив, ведь экономил он не зря.
— Т-Тэхён…
— Ты заслуживаешь видеть этот мир цветным, — прижимаясь лбом ко лбу Чонгука, Тэхён шепчет это в губы. — Как никто другой заслуживаешь.
В комнате тишина, и только биение сердец оглушает, только судорожные всхлипы счастья, давно таившегося в сердце, разрезают тишину. В руках Тэхёна как всегда тепло.
А у Чонгука наконец оттаяло сердце.
— Как ты? — тихо переспрашивает Тэхён, смотря в глаза Чонгуку, а тот аккуратно берёт лицо своего парня, вглядываясь в ответ.
— Я наконец увидел цвет твоих глаз. Они прекрасны, в них так много оттенков...
Тэхён слушает с замиранием дрожащего сердца, не отводя взгляд.
— И сколько же?
— Тысяча и один.
Дверь тихо приоткрывается и внутрь заглядывает две окрашенные в ядрёные цвета макушки. Чонгук сразу же оборачивается и впивается взглядом в волосы — ярко-розовые и пепельно-мятные. Он не знает, как эти цвета называются, но он их чувствует буквально всем естеством. Всегда чувствовал. С рождения. Это рождение миру было утехой — тот смеялся так громко, что его смех подхватывали все, кто находился рядом с Чонгуком. Однако смех этот Чонгука не сбил: ни с пути, ни с цели. И никогда не собьёт, потому что за руку его будет крепко держать Тэхён, не позволяя отступить: только вперёд. А сзади подстрахуют. Верные, настоящие друзья. Так что если он упадёт и оступится — его всегда поймают.
— Мы вам не помешали? — улыбается Юнги, держа в руке гитару, а после цепляется взглядом за очки заплаканного Чонгука. — Опа, у нас новый член «Клуба четырёхглазых». Пойдёмте, будем песни петь, я приловчился.
Земля уходила из-под ног, но Чонгук шёл, оглядывался, не мог поверить, что это случилось. Не мог поверить, что сможет, а Тэхён за руку крепко держит, пока Юнги что-то горланят с Чимином на пару. Они целуются в перерывах и горланят дальше, а Тэхён прижимает к себе Чонгука ближе.
Намджун под песни кружится на площади с Соми, держа ту крепко за одну руку, пока они пляшут с котом на руках. Вокруг них толпа собралась, а звонкий смех проходится площадью. Снег хлопьями падает на ресницы, волосы и шерсть измученного кота, но Соми с Намджуном смеются, как никогда до этого. Горе сближает людей, не всегда оно одинаковое, но когда ты ощущаешь боль другого человека, понимаешь её, можешь позволить себе посмеяться так громко, как никогда до этого вместе с ним. Кружить его за одну руку и едва успевать ловить, смотря глаза в глаза. Намджун счастлив, а у Соми тушь с щёк салфеткой стёрлась.
Чимин с Юнги снова целуются, а Тэхён поворачивает голову и смотрит, как Чонгук, стоя коленями на диване, упирается руками в подоконник, смотря на фейерверки, разноцветные и манящие. Он улыбается, не отворачиваясь. Своим поцелуем они уже закрепили этот Новый Год, теперь осталось лишь любить друг друга. Беречь и никогда не разрушать негласную клятву.
Эта зима для всех станет особенной.
Конец.
Тэхён ставит точку и откидывается на мягком кресле, смотря на последний лист из всей стопки, и улыбается мягко, когда его шеи касаются мягкие руки Чонгука. Он оглядывается, нос к носу встречаясь с парнем, что расплывается в кроличьей улыбке.
— Ты всё-таки написал это? — Чонгук целует куда-то слепо в макушку, вглядываясь в распечатанное фото с прошлого года.
— Да, уже договорился с человеком, — кивает утвердительно Тэхён, а после слышит настойчивый звон в дверь, ухмыляясь и вставая.
Чонгук очки поправляет и идёт следом за Тэхёном, что в комнате свет выключает. В квартире, как и всегда, пахнет жасмином, отчего на душе хорошо становится, сразу вспоминается прошлый год. Тэхён заглядывает в глазок и расплывается в улыбке, открывая сразу дверь.
— Бонжур, — ухмыляется Юнги с ярко-красными волосами, приобнимая Чимина, за спиной держа кейс с гитарой.
— Вы не против, если Миф-Миф будет с нами? — Соми глазами выглядывает из-за намджунового плеча, а Тэхён головой качает, улыбаясь и отходя, приглашая войти. — Спасибо!
Тэхён оглядывается на Чонгука, так мягко ему улыбающегося, и тонет в красивых аквамариновых глазах. В них он нашёл убежище. И не на одну зиму. А на всю жизнь.
И эта зима также станет особенной
