Записки о чувствах

— Это же, вроде бы, сойдет за еду, да? Андрей еще поднимаясь по лестнице мансарды брата слышит, что наверху происходит что-то интересное для этого места: непривычно оживленный голос Петра и звуки вялой возни наталкивают его на мысль об этом. Скрипят старые половицы под ногами мужчины, и он застывает у дверного проема, скрещивая руки на груди. Не знает, радоваться ему представшей перед ним картине или сокрушаться. Ласка лишь завидев нежданного гостя, начинает смотреть на него, как на последнюю надежду: Петя протягивает девочке небольшую бутылочку, она вяло отказывается от предлагаемого ей Стаматиным-младшим угощения. — Я... не надо, я не голодна... Обидеть боится? Умилился бы Андрей, так как кто бы мог подумать. Когда это его брат стал таким... участливым? Только к вопросу этому всё равно не совсем серьёзно подошёл, при том, что думал, наверняка, обратное. Этим исполнение своего благородного душевного порыва и испортил. Петр слишком поглощен идеей заботы о новоиспеченной дочери, поэтому смущения Ласки то ли действительно не замечает, то ли хорошо делает вид, что не замечает. То ли принимает отказ за скромность девочки, не привыкшей к новой обстановке. Дурак! Дурак, который за время своего отшельничества разучился читать эмоции других людей — ну что ещё тут можно добавить? На помощь девочке Андрей приходит незамедлительно: с выражением вселенской усталости, но решительно, подходит к двоице, сидящей, зачем-то, на полу. Выхватывает из рук брата бутылку с молоком, застывает в повисшей тишине под двумя парами направленных на него глаз: смотрят на него, ожидают развязки. Вид белой жидкости в бутылке Андрею не нравится, а плавающие внутри комочки наталкивают на версию о не первой свежести продукта. Он нюхает молоко и, предварительно скользнув по брату угрожающим взглядом, делает маленький глоток. Тут же морщится: подтверждаются его догадки на тему того, почему Ласка отказывалась от еды. Не от того, что она есть не хотела, к слову — судя-то по урчанию в животе, доносящемуся с ее стороны. Впрочем, что, кроме испорченных продуктов и недельных запасов твирина, когда водилось в этом жилище? Сказать, что Стаматин-старший был удивлён, это сильно приврать. Откуда тут ещё молоко взялось — вот гораздо более загадочное явление. Андрей вздыхает, энергично отвешивает брату оплеуху: тот только тихо «ойкает», схватившись за место удара и вперившись в него немым вопросом «за что?». — Балда, оно прокисло! — восклицает Андрей. — Тебе-то, может, и всё равно, и не такую гадость в себя вливаешь. Но она... — ...растущий организм, ей нужно есть, — заканчивает за близнеца фразу Петр, и Андрей готов поклясться, что уже забыл, когда в последний раз такие серьёзные интонации в голосе его слышал. — Знаю, Бурах заходил, сказал что её надо кормить. Червями и малиной. Малины сейчас нигде не достать, а про червей звучит как бред, но я вспомнил, что детей кормят молоком. Вот и выпросил у соседей... Выпросил или стащил? Андрей не мог сказать точно, что он чувствовал после этого откровения: раздражение или ему хотелось рассмеяться от степени наивности собственного брата. Ясно, что за последние годы он за собой-то следить забросил, так что о навыках заботы о ближних, и уж тем более детях, речи и не шло. Но сам факт его инициативы в подобном вопросе размягчил старшему сердце, заставляя быстро сменить гнев на милость. — Во-первых, молоком кормят очень маленьких детей, а Ласке уже... Ласка, сколько тебе лет? — Пятнадцать, — с готовностью ответила девочка. — Вот, Ласке уже пятнадцать и еда ей нужна другая. Питательная, сытная. И свежая, дурила! С виноватым видом Петр опустил голову, перебирая в ней, видимо, варианты ответа на упрёк. Или просто осознавая собственную ошибку. — Я не подумал об этом. — Не подумал он, — укоряюще вздыхает Андрей, понимая, что придется брать бразды правления молодой семьёй в свои надёжные руки. — Тоже мне, папаша, — фыркает он. — Больше не повторится! Я обещаю о ней заботиться, - решительно заявляет Петр. — Тогда пошли купим ей нормальной еды, — мгновенно выносит разумное предложение Андрей. Петр странно заминается. — Так сейчас же в городе все по талонам... И проблема была только в этом? А брат ему тогда на что нужен? — Мне закон не писан. Что-нибудь придумаем. Петр, воодушевившись, с готовностью поднимается с пола и выражает желание прогуляться по городу для выполнения ответственного задания по поиску еды для своей новой дочери— впервые за сколько времени, к слову, он в город добровольно выбирается? Ватник он водружает на плечи мгновенно: Андрею даже кажется, будто брат сутулится чуть меньше обычного в этот момент. — Мне можно с вами? — спрашивает Ласка, и Петр со светящимся взглядом оборачивается к ней, явно собираясь ответить, что конечно же можно. Но Андрей обрывает его. — Нет, — отрезает он тоном, не терпящим никаких возражений. — Зараза по городу ходит какая! Дома сиди — безопасней будет. Ласка поникает, но послушно кивает, не решаясь перечить твердому в своём решении Андрею. Петр также немного расстроенно поджимает губы, но тоже спорить не начинает: знает, что не принесет это никаких результатов. Гнетущая атмосфера пронизывает пространство вокруг них, но кто-то же должен присматривать за всем этим безобразием, и кто, если не Андрей. — Что-нибудь еще ты хочешь? — спрашивает у девочки старший из близнецов, чтобы смягчить ситуацию. — Чтобы два раза не ходить. — Ну, — тихо протягивает Ласка, ненадолго задумываясь, и словно не зная, что именно ей можно попросить. — Капелла как-то раз приносила мне такие вкусные леденцы... — Понял. Леденцы, — «Ещё одеяло тёплое: наверняка у Пети второго нет, может одежды какой-нибудь, а то эта у неё уже столько видов видала... остальное по пути продумаем». — Идём, — кивнув в сторону брата, скомандовал Андрей. — Ей же будет скучно сидеть одной тут столько времени! — выдал вдруг Пётр, из-за чего поймал на себе удивленный взгляд брата. — Ничего, я привыкла жить в одиночестве, — заверила их девочка. Почему-то Андрея прошибло необъяснимым чувством неправильно этих слов: ненормально, что девочка-подросток говорит их. И что теперь прикажете делать? — Вот что! — Петр сглаживает возникшую неловкость, исчезая в каморке в соседней комнате — слышны звуки задетого пианино и падения каких-то нетяжелых предметов. Затем возвращается обратно, вихрем проносясь по закромам, собирая что-то то тут, то там: видимо, сам в процессе поисков вспоминая, что и где у него лежит. Через пару молчаливых мгновений перед Лаской возникает парочка чистых листов и разных карандашей. Андрей вскидывает бровь, но ничего не комментирует. — Может порисуешь пока? - предлагает Петр Ласке. - Я, когда был маленьким, любил рисовать. — Она уже не маленькая... — Спасибо! — отвечает Ласка, подтягивая к себе дары: видно, что ей очень интересно, но она пока не понимает, что с этим делать. — Я никогда раньше таким не занималась... но теперь, думаю, можно! — Я всему тебя научу потом! — радости и нежности в голосе Петра предела нет. — Пошли уже, учитель! — Андрей слегка раздражённо закатывает глаза, но вытаскивает наконец, брата из дома — только дверь успевает хлопнуть за ними. На улице свежий воздух лижет кожу прохладой и наполняет собой легкие. Тут же почти синхронно каждый из Стаматиных думает, что мансарду не помешало бы как следует проветрить: запах пыли и застоявшихся алкогольных паров — это хорошо по-своему, и отражает внутренний мир хозяина дома как ничто другое, но ребёнку жить надо со всеми удобствами. И в чистоте: уборкой тоже заняться не помешает. Какое-то время братья идут в молчании: только звук шагов, песнь шелестящей травы, да редкие прохожие нарушают уютную тишину. — Вырастет мне замена, — мечтательно протягивает вдруг младший, глядя вдаль на едва заметные в этой части города очертания многогранника. В прочем, ему и не надо было видеть их четко: этот образ всегда был в голове архитектора. — Ага, — саркастично усмехается Андрей, хоть и ему отрадно видеть брата в таком приподнятом настроении. Он хлопает по карману брюк, немного разочарованно обнаруживает, что забыл сигареты где-то. Курить при ребенке, к слову, тоже теперь не стоит, думает он. — Если не умрет раньше от голода или твоих особых методов заботы. — Что ты такое говоришь! — испуганные интонации брата и ужас, застывший на его лице, заставляют Андрея пожалеть о формулировке фразы. В такое тяжёлое для их города время стоит осторожнее говорить на темы, вроде смерти. — Я буду о ней заботиться! Правильно, по-хорошему. Просто пока не привык ещё. Научусь. Ты... поможешь нам если что? Андрей только устало выдыхает, думая, что возможно у него теперь на одного человека, создающего головную боль, больше. Головную боль, может, и приятную, но все ещё боль. — Помогу, конечно, — говорит он так, будто Петр глупость спросил. Покурить у брата решает не спрашивать. — Чем я сейчас, по твоему, занимаюсь? Пётр шагает рядом, почти касаясь плечом плеча Андрея. — Будешь строгим родителем, — протягивает он: где-то в своих мечтах витает, по глазам видно. — А я добрым, я её баловать буду. Не хочу ругать, только радовать. — Родителем... — добродушно усмехается Андрей и отворачивается на пару мгновений в сторону. — Тьфу на тебя. Редкая улыбка брата, скользнувшая по пропитанным твирином губам, которую он видит снова обернувшись к Петру, второй раз за день, разливает по сердцу Андрея приятное чувство. «И это кто из вас еще о ком заботиться будет», - думает он. Но вслух говорит совсем не это. — С этого дня тебе в кабаке не наливают, понял? — строго говорит он. — Понял, понял, Андрей. Мне больше и не надо.