Чёрный Оникс

«Успел, — прерывистый выдох вырывается из груди Цзян Цинсэ. — Успел, прежде чем случилось непоправимое… Никто не должен, не обязан знать, что Вэй Усянь жив. Тем более молодой господин Не, тем более глава Цзян и Ханьгуан-цзюнь, тем более…» И эти «тем более» можно было продолжать и продолжать; вместо этого мужчина опирается о пол и приподымается на локтях. Окинув взглядом зал, с тишайшим стоном ложится обратно — столь болезненным выход из воспоминаний не был ещё ни разу за всё время. Осколки Сферы всё лежат на полу, издевательски бликуя на свечном свету багровыми изломами; кругом только стоны и красные, опухшие от слёз лица; совершенно избитый, сломленный вид Второго Нефрита, согбенный Цзян Ваньинь. Сожаление-раскаяние в глазах Цзинь Гуанъяо; и боль, боль-боль-боль в тысячах других взглядов… «Впервые ненавижу свою садистскую сущность», — с ещё одним стоном Цинсэ жмурится. Впервые он ненавидит себя, пробуя на вкус чужую боль. *** В отведённых главе Цзян покоях царит темнота, однако это не мешает Ваньиню достать припрятанный с ужина кувшин вина и, открыв, хлебнуть прямо из горла. Тёплая сладость расходится по организму, но мужчине всё мало. Откидывается в сторону початый сосуд, откупоривается второй… А на третьем всплывает перед измученным взором всё неприглядное, что довелось увидеть: и старые семейные скандалы, и проникающие в расслабленные тела Дзями, и жалобный вздох Вэй… Ина, едва вынулось из груди Золотое Ядро…  — Ха-ха… Какой же я всё-таки идиот, братец, — слова вылетают хриплым шёпотом, на крик были потрачены все прошлые вечера. — Я и правда идиот. Как я мог не заметить, ха-ха, как я посмел подумать о том, что ты не носишь меч только потому, что умерил свою гордыню? А была ли она у тебя вообще… эта гордыня? Ты ведь, — Саньду Шэншоу шмыгает носом, отхлёбывая из кувшина, — ведь никогда не хвастался по-настоящему, только понарошку… И ты никогда не любил, чтобы я хватал тебя за руки, а, купаясь, не раздевался дальше нижних одежд… Как я мог не догадаться?!  — Наверное, я действительно идиот и самый ужасный брат на свете, — продолжает Цзян Чэн после недолгого молчания. — Неужели я столь невнимателен, что не заметил очевидного? Был окрылён успехами в Гусу до такой степени, что не сподобился посмотреть на тебя внимательнее? А ты ведь и правда изменился ещё сильнее: уверенный и шаг, и взор, будто ты уже мужчина, а не ребёнок… А так и было во время пожара, — мужчина горько хмыкает и придвигает к себе четвёртый кувшин. — Только сейчас вспоминаю, с какой силой ты меня схватил и как себя вёл… нет, подростки так не поступают. И правда — хватка-колодка…  — И про Ядро… ты был прав, я слишком горжусь своей силой, чтобы спокойно это принять, — Цзян Чэн судорожно вдыхает, прежде чем продолжить. — Я и сейчас ещё не могу думать ни о чём, кроме того, что я всё, всё у тебя отнял… ты отдавал людям всё, а им было мало, и в итоге… ик, они выпили тебя всего.  — Но почему ты не сказал о своём клане, вот что я не понимаю?! — уже срывается на вопль Ваньинь. — Неужели нужно было делать из этого такую великую тайну и умалчивать?! Неужели ты думал, что мы бы не поняли? Не приняли? — он останавливается, захлёбываясь не вылетевшими словами. Осознание приходит быстро, противный голосок внутри хихикает: «Не приняли бы, конечно, не приняли бы! Только появился бы у тебя повод завидовать и оскорблять его — мол, что же это за клан, раз не учит своих адептов следовать Светлому Пути?» Тело грузно валится на пол, отодвигая шестой по счёту сосуд. После, сжимаясь беззащитно, Цзян Чэн срывается на тихий-претихий вой, похожий на скулёж раненого пса. «Брат, зачем?! Зачем, Вэй Ин, зачем ты так поступал? Зачем спасал всех и не обращал внимания на себя? Зачем прятал свои чувства к этой ледышке по фамилии Лань? Думаешь, я бы не принял и этого тоже?» Кувшины на полу и запах вина — один из неизменных запахов шисюна. Только специй да шуток с рисунками не хватает для полноты картины и… «И чего-нибудь чёрного с красным, — рвано вздыхает Ваньинь, всё так же рыдая. — Но и Чэньцин… и та пропала, стоило отвернуться… Вэй Ин, пожалуйста, хоть на «Расспрос» этой ледышки отзовись…» *** «Вэй Ин, где ты?» «Вэй Ин, пожалуйста, ответь. Вэй Ин, ты слышишь?» «Вэй Ин, вернись, прошу тебя. Я смогу тебя защитить. Цзян Ваньинь сможет тебя защитить. Все, кому ты дорог, смогут». «На этот раз мы не упустим своего». «Пожалуйста, Вэй Ин, дай нам шанс защитить тебя!» Так и рыдает гуцинь, чьи струны вдоль и поперёк изукрашены кровью. Который уже вечер по нему проходятся испещрённые шрамами пальцы и роняются солёные слёзы; который вечер надежда вновь поднимает голову, заставляя выспрашивать у пустоты одно-единственное имя. Лань Ванцзи гулко вздыхает, обращая взгляд в окно. Нет, нет, вряд ли душа при таких жутких условиях не распадётся, это известно всем на свете, но… «Но смог же Вэнь Чжулю самостоятельно вернуть себе разум? Смог же Вэнь Жохань прийти из небытия на зов Печати? Смог же Вэй Ин вновь взрастить Ядро — пусть не такое, но смог! А значит ли это, что и душа может сохранить себя после стольких травмирующих событий? Вэй Ин ведь всегда совершал невозможное…»  — Вэй Ин, я люблю тебя, — горем искажается лицо, едва Нефрит осознаёт, насколько просто оказалось произнести эти заветные слова. — Сердце радовалось при виде тебя. Не могу без тебя. Вернись ко мне… Печальный шёпот мешается со всхлипами и вздохами; руки дрожат, нежно поглаживая гуцинь; золотые глаза полнятся всё новыми слезами, а с губ срываются только бесконечные признания и потаённые желания: обнять, убаюкать и расцеловать. Только бы он был тогда смелее, только бы сумел сказать и убедить…  — А-Юань в безопасности, ты слышишь? Он жив и преуспевает в учёбе. Прилежный и старательный… Он не помнит тебя, ну и пусть, — на мгновение прервавшись, мужчина продолжает. — Я всё равно ему расскажу, когда он подрастёт. Я сам его воспитаю, Вэй Ин. Он вырастет прекрасным человеком, обещаю тебе. Ведь… ты тоже его отец, как и я, верно? Так, помаленьку успокаиваясь в разговоре о сыне и воображениях совместной жизни, Лань Чжань уже неспешней и вдумчивее играет «Расспрос». Но пусто во дворце по-прежнему, даже не откликается сговорчивый до этого призрак Вэнь Жоханя. Только где-то на пороге Мира Далёкого оборачивается мужчина в бело-пламенных одеждах да после следует неотступно за высокой фигурой демона в меховом плаще. Ему стоит поспешить, ведь Южная Императрица не любит ждать. *** Цзинь Гуанъяо спешит по коридорам. В голове стучит и ноет от бессонных ночей, но сейчас не до постели. Вот поворот, вот ещё один — и двери покоев госпожи Цзинь. Сейчас лишь эта женщина имеет в Ордене достаточно власти, чтобы судить своего мужа. А дагэ и эргэ… они узнают утром. А что касается Вэй Усяня — тут дело лишь за сплетником-главой Яо и его товарищами, всё мигом разнесут по Поднебесной, всю правду откроют. «Только бы предупредить о том, чего не стоит говорить». «Спокойно, Мэн Яо, спокойно, — тонкая рука дрожит, протягиваясь к резным дверям роскошных покоев. — Твои шпионы собрали достаточно информации для того, чтобы кинуть развратного старика в темницу… И ты сам уже не мальчишка и должен отвечать за свои преступления». Цзинь Линван, похоже, и не готовится ещё ко сну: причёска и платье те же, бочка не наполнена, а верной служанки поблизости не видно. На тихое приветствие, однако, женщина оборачивается и в презрении кривит губы, видя склонившегося перед ней невысокого мужчину. Это Гуанъяо замечает — как и то, что ясный взор замутнён, а под глазами покраснения от выплаканных слёз.  — Госпожа Цзинь… — и мужчина прерывается, когда заклинательница, фыркнув, небрежно бросает: — Чего тебе, сын шлюхи? Я не куплюсь на твою мерзкую улыбочку и сладкие речи, не пытайся. Гуанъяо старается не ссутулиться позорно, когда слышит этот дрожащий голос — только набирает в лёгкие побольше воздуха и выдаёт: — Дело не терпит отлагательств. Это касается Цзинь Гуаншаня. С небывалым удовольствием мужчина подмечает и пропавшую с глаз муть, и вмиг убравшуюся мягкость из черт и фигуры, и зазвеневший голос: — Говори. «Я устал терпеть мерзости отца. Я устал от того, что он принял меня только из-за военных «заслуг». Я устал доказывать ему, что полезен. Я устал от его поручений. Я не хочу, чтобы на меня смотрел с ненавистью Минцзюэ». С такими мыслями бастард Цзинь и начинает свой доклад. *** «Вот она», — Цзысюань неслышно выдыхает, остановившись перед дверьми заветной комнаты. Напарник, как честный человек, остался следить за Башней Кои, а он сам… «А сам я, как вор, прокрадываюсь в дом своей жены и резиденцию клана Цзян, чтобы увидеть своего сына». Как же это было… унизительно, несмотря на то, что мужчина уже как год путешествует в амплуа «бродяги» и «отщепенца». Но как же Бай Цзысюаню хотелось увидеть кроху-Жуланя, как хотелось взять его на руки! «Няня спит, это хорошо», — ступив в комнату и обнаружив мирно посапывающую женщину средних лет, мужчина обращает внимание на малыша, завёрнутого в пёстрые роскошные покрывала. «Да уж, балуют тебя здесь, сынок», — заклинатель качает головой, оглядывая своё чёрное ханьфу с простыми жёлтыми вставками. А-Лин ощущается совсем невесомым, с таким трепетом Цзысюань его никогда ещё не брал на руки — то был удел драгоценной А-Ли. Мальчик ворочается в объятиях, потом вдруг тихонько хнычет и шепчет: — Мама… папа, где.? — Здесь, А-Лин, я здесь, — тут же отзывается испуганно мужчина, касаясь губами лобика сына. На душе становится горько, и так сильно тянет в груди… «Отец видит ребёнка, а ребёнок отца — нет» — всплывает в памяти брошенная Вэй Усянем мимоходом фраза. А Цзинь Жулань продолжает возиться, и хныкать, но не просыпается, а няня — та и подавно храпит. Отец сидит до рассвета, попеременно укачивая малыша, нашёптывая колыбельные и невесомо целуя его в лоб. ***  — Встать! Суд идёт! — раздаётся в Зале Несравненной Изящности, главном зале Башни Кои. Глава Цзинь, уж как полторы палочки благовоний ожидающий прихода супруги и бастарда, заметно напрягается: эти слова произнесла Линван. Экстренный совет кланов созвали лишь вчера вечером, спустя месяц после того, как разбилась Сфера Правды Души. Весь этот месяц Цзинь Гуаншань терял доверие своих подчинённых; весь этот месяц сплетники разносили по городам правдивую историю Старейшины Илина. И весь этот месяц Цзинь Гуанъяо и Не Хуайсан трудились не покладая рук, опрашивая свидетелей, жертв и духов, добывая всё новые и новые подробности ужасающих, отвратительных интриг старого лиса (и не только его одного). Не Минцзюэ поднимается вместе со всеми, беспокойно осматривая стоящего подле госпожи Цзинь мужчину. «А-Яо выглядит ещё хуже, чем месяц назад. Совсем, что ли, не спит? Вон, синяки какие под глазами, а кожа бледная, как простыня! Надо будет с ним вечером поговорить». Цзинь Гуаншань же белеет полотном, когда изящная рука жены впечатывает в столешницу золотую фигурку Сечжи, а Цзинь Гуанъяо кладёт рядом увесистый свиток, шитый золотой нитью и выписывающий иероглифы «Правосудие».  — Так скоро? — Цзян Чэн, оборотившись к Лань Сичэню, смотрит вопросительно, но тот только пожимает плечами — дескать, сам ничего не понимаю. Лань Ванцзи, стоящий рядом, однако, в довольстве прикрывает глаза и издаёт короткий смешок. Да, в последний месяц верному гуциню много пришлось поработать, отыскивая пострадавшие от рук заговорщиков души; правда, Цзинь Гуанъяо перед этим пришлось хорошенько его упрашивать, чуть ли не в ногах валяться.  — В качестве судей присутствуют! — меж тем вещает госпожа Цзинь, — наследник Ланьлин Цзинь, Цзинь Гуанъяо; наследник Цинхэ Не, Не Хуайсан; Старейшины Ланьлин Цзинь Цзинь Шаолань, Цзинь Чэньюн, Тан Сумэй; второй господин Лань, Лань Ванцзи… Всё больше и больше людей выходят и встают по обе стороны от женщины, растягивая пёструю-грозную шеренгу до самых стен Зала. Всё дивятся и беспокоятся оставшиеся, а звенящий сталью голос Цзинь Линван неумолимо продолжает: — В качестве свидетелей и потерпевших присутствуют: господин Цинь Цанъе, госпожа Цинь, дева Цинь; госпожа Сы-Сы, госпожа Аньсинь, госпожа Жоу; вторая госпожа Мо; третья госпожа Су, первая госпожа Су; господин Лоуян, господин Чжоу, господин Таошэнь… *** Показания, показания, одни только показания и доказательства — и с каждым Цзинь Гуаншань всё беспокойнее, всё загнанней. Вот кладёт ладонь на свиток Лань Ванцзи и начинает; каждое его слово выходит выверенным и тщательно взвешенным: — Я буду говорить за тех, кто был на тропе Цюнци. Мной были опрошены как духи Вэней, так и охранники того «исправительного лагеря», во многих случаях был необходим «Расспрос». Привожу засим их показания, — тут мужчина выдерживает театральную паузу, незаметно готовясь, и продолжает. — Вэнь Юин: «Обращались с нами, скажу откровенно, зверски. Еду практически не выдавали, а тех, кто покрепче, ссылали на каменоломни — их вокруг пруд пруди. Тех, кто умирал, скидывали в ущелье, как и мою сестру…» По мере того, как говорит Второй Нефрит, глава Не мрачнеет всё быстрее. Некоторые его предположения… в определённой мере начинают подтверждаться. Никогда ещё Ханьгуан-цзюнь не говорил так много, как в этот день — голос даже чуть садится к концу непомерно длинной речи. Сотни, сотни душ, над которыми глумился этот старый кобель — и вот сейчас он передаёт их слова тысячам, собравшимся в Зале Несравненной Изящности. Но вот последнее слово судьи сказано, и вступают свидетели: — Цзинь Гуаншань… не был частым гостем в Юньпине, — запнувшись в начале, заговорила Сы-Сы, — однако ради удовольствий он наведывался и в наш цветочный дом. То же произошло и двадцать с лишним лет назад… Тогда Мэн Ши была ещё молода и довольно симпатична, естественно, она приглянулась ему… — Ложь! — шипит глава Цзинь, привставая со своего места. — Наглая ложь и клевета! Она сама меня соблазняла! — При всём уважении, дражайший супруг, — сладким до приторности голосом возражает Линван, — но у подсудимых есть право хранить молчание во время процесса. Прошу вас продолжать, госпожа Сы-Сы, — уже спокойно и вежливо обращается она к куртизанке.  — Благодарю, — так же вежливо кивает та и с прерванного места рассказывает. — Ожидал Мэн Ши известный исход: поскольку глава Цзинь в то время был весьма привлекателен, она влюбилась. Тот же после оказания ему услуги пообещал Мэн Ши, что ещё вернётся за ней, и подарил на память одну из многочисленных заколок. Доказательство прямо перед вами, — тут женщина, замолчав ненадолго, подзывает кого-то из судей. Тот, подойдя, передаёт ей изящное украшение; Сы-Сы, с улыбкой кивнув, кладёт заколку рядом с остальными «доказательствами», что уже предоставили и судьи, и несколько свидетелей до неё. Гуаншаню не остаётся ничего, кроме как практически упасть на свою подушку и слушать дальше. А дальше — хуже. Печальная история второй госпожи Мо; изнасилование госпожи Цинь, обвинения в таких же изнасилованиях и соблазнениях от других оскорблённых семей; обвинения в обманах, кражах, убийствах и бесчестных манипуляциях на поприще торговли — даже, казалось бы, беспристрастному клану Цзян нашлось, что высказать по этому поводу (ещё бы, ведь международная торговля является их основной нишей заработка!). Не менее сильны и обвинения в политических интригах — тут прибавились сотни бумаг на «столе Правосудия». *** Доказательства… О, как же их было много! Сводки, доклады, разорванные торговые договоры, тайные переписки; обломки стрел с тропы Цюнци, украшения для пассий; вырванная из запретного сборника «Страшных Проклятий» страница с описанием «Тысячи Язв и Сотни Дыр» (тут, как ни смешно, перечить пробует Су Миньшань); выкраденные из тайной комнаты мечтания о Тёмном Пути и подчинении Призрачного Генерала и Сжигающего Ядра; и под конец, словно сладчайший десерт (изрядно напугавший), выносится Суйбянь и расколотая да покромсанная Стигийская Тигриная Печать. Прилагались к ней, между прочим, и пространные изыскания Цзинь Гуанъяо о её работе и возможности восстановления. Сам же Гуанъяо весь процесс стоит молча, плотно сжимая тонкие бледные губы — отвечает лишь тогда, когда его просят. Вот и подходит к концу суд: госпожа Цзинь, у которой он месяц назад отчаянно искал помощи, зачитывает итоги.  — Ляньфан-цзунь, Цзинь Гуанъяо, признаёшь ли ты свою вину и готов ли взять ответственность? — Признаю, — губы еле разлепляются, но он должен ответить, иначе какой из него человек?  — Глава Ордена Ланьлин Цзинь, Цзинь Гуаншань, признаёшь ли ты свою вину и готов ли взять ответственность? —… Признаю, — цедит тот сквозь зубы, с ненавистью посматривая на бастарда. В голове шумит от недосыпа, в глазах то ли двоится, то ли, чем гуай не шутит, троится, но А-Яо должен продержаться до конца.  — Глава клана Молин Су, Су Миньшань, признаёшь ли ты свою вину и готов ли взять ответственность? — Признаю, — с неискренней горячностью выпаливает тот. Гуанъяо сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони и отрезвляя себя. Ещё немного, он должен продержаться совсем немного. А там, совсем-совсем потом… можно будет упасть куда-нибудь и заснуть, и спать несколько суток напролёт. «Вот и наступил сей страшный миг», — самоирония так и проглядывает в дёрганых движениях, в кривой улыбке, ломаном спокойствии в глазах; и Не Минцзюэ, пусть и не впервые, становится по-настоящему страшно за санди. Грубая, мозолистая ладонь стискивает рукоять верной Бася, злато-карие глаза сощуриваются, а в груди против воли зреет одно желание: защитить. Уберечь, несмотря ни на что — А-Яо же такой маленький, такой беззащитный без своего Хэньшэна и этой дурацкой мао! Нет, он просто обязан поговорить с ним вечером! ***  — Решением судейского совета! — Цзинь Линван, прервавшись, громко откашливается, после чего объявляет, как ни в чём не бывало, приговор. — Цзинь Гуаншань лишается поста и полномочий главы Ланьлин Цзинь со всеми вытекающими последствиями и приговаривается к временному заключению на пятом уровне темницы Башни Кои. В дальнейшем приговор будет ужесточен. Исполнять! К совершенно убитому мужчине подступают две крепкие вооружённые служанки из личной свиты госпожи Цзинь; пока руки Гуаншаня опутывают Вервием Бессмертных и запечатывают меридианы, тот не сопротивляется — только силится не разрыдаться в злобном бессилье и не разразиться проклятиями. Едва старого лиса уводят, наступает черёд Су Шэ: — Су Миньшань лишается поста и полномочий главы Молин Су со всеми вытекающими последствиями и приговаривается к временному заключению в темницу Башни Кои, на третий ярус. В дальнейшем приговор будет ужесточен. Исполнять! Так же уводят и Миньшаня, что, в отличие от предыдущего подсудимого, не считает нужным сдерживаться. Издалека доносятся ещё оскорбления в адрес благородных господ в целом и Лань Ванцзи в частности, как Цзинь Линван произносит последний приговор — тот, что выбивает весь дух: — Цзинь Гуанъяо лишается титула Ляньфан-цзуня, поста и полномочий наследника Ланьлин Цзинь и возвращает себе прежнее имя — Мэн Яо; ввиду раскаяния и неоценимой помощи в процессе дознания, а также некоторых других смягчающих обстоятельств, он приговаривается к исправительным работам, предполагающим благотворные деяния в пользу заклинателей и народа; отсылается на исправительные работы в Нечистую Юдоль под конвоем! *** «Вот и закончился этот страшный суд», — теперь уже Мэн Яо не скрывает дрожи, когда люди покидают Зал Несравненной Изящности. Ноги, руки, губы — всё трясётся, перед глазами плывёт. Расплывается даже звук чьих-то шагов, что преследует его по безлюдному коридору. «Как же… хочется спать», — думает он, всё-таки закрывая глаза и оседая на пол. И не слышит он знакомого грубоватого голоса, что взволнованно восклицает: «А-Яо! А-Яо!» ***  — А-Яо… Очнись же, А-Яо, — Не Минцзюэ всё тревожно оглядывается на лежащего на просторной кровати младшего. Не выдержав, поднимается из-за стола и садится на край постели. — Что же с тобой происходило весь этот месяц? — тихо спрашивает он, трогая тёплой рукой бледный лоб Мэн Яо; всматривается в подглазные мешки-синяки, ненароком останавливается на сухих искусанных губах, обозревает всю тонкую фигурку…  — Дагэ, — слышится шёпот Сичэня от двери. Минцзюэ резко оборачивается и приветственно кивает, приглашая мужчину зайти. Слегка озадаченным взглядом проводив шмыгнувшего следом Цзян Ваньиня, он, тем не менее, ничего против не имеет. Во всё время тихого разговора и оханья о прошедшем дне мужчина — хах, смешно! — отвлекается на А-Яо: как он там, не очнулся ли, всё ли в порядке? Лань Сичэнь смеётся, прикрывает глаза лукаво и журчит успокоительным ручьём: — С ним всё хорошо, просто утомился и перенервничал. Дай ему поспать, а как пробудится, пошли за лекарем: всё-таки вид его меня тревожит. — Так и сделаю, — на эти заверения Саньду Шэншоу хмыкает в пиалу да отпивает терпкого чая.  — Как думаешь, Чифэн-цзунь его любит? — едва выйдя из покоев главы Не, оборачивается Цзян Чэн к спутнику. Лань Хуань мягко склоняет голову: — Я его знаю как облупленного, да и сам он слишком прямолинеен. Конечно, любит, и любит без ума, просто не хочет этого показывать. Или до сих пор отвергает его путь уловок и хитростей. Но… они друг друга определённо стоят, дагэ просто надо это принять, а санди — признать себя достойным этого замечательного человека. Повторюсь, они друг друга стоят. «Как и мы с тобой», — хочется ему добавить, но Цзян Чэн вдруг коротко, искренне смеётся и приобнимает друга — а друга ли? — за плечо. Щурится сонно и добродушно фыркает: — Да-а-а, А-Хуань, потрясений нам сегодня… И что же ты с ними будешь делать? — Сводить, конечно же, — пожимает плечами Цзэу-цзюнь и, слыша сонное «нашли себе сваху», улыбается. Лань Сичэню определённо стоит признаться в ближайшее время. Цзян Ваньиню определённо хочется из интереса споить друга в ближайшее время.