Чёрный Оникс

(На подходе к воротам Вэй Ин приказал Шаману: «Прячься». И вот нет уже рядом волка, только мелькнуло густое серебро у лотосового пруда. У ворот никто не встретил, поэтому юноша сразу отправился к залу собраний. «Не бояться госпожи Юй, не бояться госпожи Юй», — повторял он себе на протяжении всего пути. — «Ты уже не мальчик, она не посмеет тебя ударить. Она не посмеет, не посмеет…»  — Вэй Усянь, — холодный голос едва не выбил землю из-под ног. — Вот ты где, паршивец. Давненько тебя не видела, где шлялся почти девять месяцев? — стройная женщина шагала по коридору, на ходу трансформируя кольцо в кнут. Усянь же замер испуганным кроликом, не в силах отвести глаз от плавного движения руки, от трещащей молнии…) ≈ «Матушка, не смей!» — так и хочется закричать во весь голос, но глава Цзян душит этот порыв — всё равно он не там и не сможет остановить. ≈ («Она не посмеет, она не посмеет!» — вскрикнуло в голове, и это отрезвило — Вэй Усянь разом распрямился и выбросил руку вперёд, хватая горячее кнутовище. Ладонь мигом обожгло, дыхание перехватило, а сознание повторяло: «Не отпускай Цзыдянь, не отпускай. Ты больше не ребёнок, ты взрослый, ты убийца! Она не посмеет ударить, она увидит твою силу и оставит тебя в покое».  — Ты… — выдохнула Юй Цзыюань, ошеломлённо смотря на паренька: где затравленное выражение, где сгорбленная спина? Нет её — осыпалась пеплом и разлетелась по ветру. И все язвительные, жалящие слова застряли в горле и оцарапали чувствительные стенки. Женщина рывком свернула кнут и, показательно громко фыркнув, умчалась к тренировочному полигону. А Вэй Ин остался стоять, аккуратно вытирая кровь с ладони и предплечья и думая, стоит идти к лекарю или сам сможет залечить? И выбор пал на первое.) ≈  — И хвала небесам! — гаркает Цзян Чэн, невольно распугивая своих молодых адептов. Хвала небесам, что дурной шисюн наконец озаботился своим здоровьем! Хватит с него наблюдений за часами самоистязаний и боли. ≈ (Лекарь, хмурясь и пожёвывая губами, втирал вязкую мазь в красные рубцы, в некоторых местах содранные до крови и обожжённые. Жгло неимоверно, но Вэй Ин терпел, кусая губы и отводя глаза от пристального и будто вопрошающего взгляда мужчины. Если сейчас рассказать, как он получил эту рану, то госпожа Юй не замедлит напомнить ему о том, как болит спина после кнута. Первый раз он выдержал, но вот что дальше? Хватит ли сил снова выпрямиться и поймать эту ядовитую змею? … Эхом отдавались в пасмурном вечере шаги юноши — такие же тяжёлые и неторопливые, как сгрудившиеся тучи-мысли над головой. Не помог развеять их даже плещущийся в желудке суп любимой шицзе. — А-Сянь? — мимолётно улыбнувшись, Цзян Фэнмянь поравнялся с воспитанником. — Как ты? — спустя время решился он заговорить. — Как… учёба?  — Всё в порядке. Я в порядке, — отрывисто и как-то слишком быстро ответил Вэй Усянь, не замечая подозрительного прищура главы Цзян и его скептического хмыка.) ≈ «Тебе приходилось убивать, Вэй Ин. Это ты называешь «в порядке»?» — Лань Чжаню теперь хочется рвать и метать. Как Вэй Ин может так… так легкомысленно относиться к своему состоянию души? Будь тогда Ванцзи рядом, он бы позаботился о том, чтобы Вэй Ину не пришлось этого делать. Не пришлось бы сталкиваться с этим жестоким и враждебным миром, Ханьгуан-цзюнь уберёг бы его. ≈ (— Пойдём ко мне, — не обратив внимания на удивлённое моргание мальчика, мужчина спешно направился к своим покоям. Помедлив, Вэй Усянь пошёл за ним, мельком бросив взгляд на сгущающиеся тучи. Едва дверь кабинета за ними закрылась, Цзян Фэнмянь наклонился под стол и выудил оттуда кувшин с вином. Так же, не говоря ни слова, достал из шкафчика две пиалы, поставив на столик рядом с кувшином. С фэнь в уютной, тесной комнатке царило неловкое молчание. А потом глава Цзян заговорил: — Я много общался с моим другом — Вэй Чанцзэ. И я знаком с вашим… Пей, не стесняйся… менталитетом и методами воспитания… — Ага, — весело фыркнул Вэй Ин. — Воспитание по типу «лучше его один раз чуть не сожрёт мертвец, чем его будут всю жизнь оберегать от встречи с ним».) ≈ «Хорошенькое воспитание», — тонко усмехается Цзинь Гуанъяо, заинтересованно наблюдая за разговором воспитанника и опекуна. — «И ведь не предъявишь, что балуют детей — всё в строгости и для воспитания стойкости. Весьма… интересные люди, » — думает он, вспоминая виденное в Иньяне. ≈ (— Мгм, — мужчина, разом хлопнув в себя пиалу, наполнил её вновь. — И, знаешь, твой отец очень, очень много мне рассказывал. Вы — весьма интересные люди… Одного только я никак не могу понять — вашего легкомысленного отношения. — Фэнмянь зажмурился на миг, тёмная, озабоченная складка пролегла меж бровей. Вдалеке глухо заворочался гром. — Да, легкомысленного отношения, — повторил он, а юноша напряжённо вслушивался в каждое слово. — К ранам. К увечьям. К смерти. — Дядя Цзян, — вздох и громкий глоток; устремлённый в ответ тяжёлый взгляд взрослого в теле семнадцатилетнего. И больше ничего не надо было, чтобы проникнуть в чужие думы. Молчание на сей раз повисло лёгкой кисеей нечаянно обронённых мыслей. —… Ты ведь помнишь, — снова заговорил Цзян Фэнмянь. И, будто подтверждая самые страшные, дикие мысли воспитанника, вкрадчиво прошептал. — Старая вишня. Малая Бронная. Тысяча девятьсот сорок первый. Алые звёзды. Вспомнил, нет? — и пытливо пронзил фиалковыми глазами. О. Именно это Вэй Ин предпочёл бы никогда не вспоминать. Никогда не доставать из глубин своей памяти. Это слишком жутко и болезненно было бы. И тем не менее… — Митька, — сдавленно выговорил он, прикрывая рот рукой — будто боясь, что кто-нибудь услышит. Гром грянул над самой крышей.) ≈ Гром раздаётся и в душах наблюдателей. Вздохи, крики, даже ругательства слышатся отовсюду. «Алые звёзды? Тысяча девятьсот сорок первый? Это какие-то события?», «Митька? Что за жуткое имя?», «Лучше спроси, как он смеет так называть главу Юньмэн Цзян!»  — Очень похоже на воспоминания из прошлой жизни, — склонившись к белобородому сгорбленному старику, Ванцзи внимательно слушает его. Дедушка обычно всегда бывал прав, когда высказывал свои догадки и предположения, потому мужчина не видел смысла переставать прислушиваться к его советам. В конце концов, кроме брата только дедушка понимал и принимал его любовь к Вэй Ину и вечерами пытался успокоить мечущиеся мысли тогда ещё беспокойного юноши. — Но разве такое бывает? — на всякий случай почтительно уточняет Лань Чжань. Дедушка лишь с сомнением теребит отворот богато расшитого ханьфу: — С Вэй Усянем всякое возможно, — покряхтывает он, потирая пострадавшее на войне правое бедро. ≈ (— Сашка, — Цзян Фэнмянь, оперевшись локтями на стол, склонился вперёд. Хрипло выдохнул цветочным вином, налил третью пиалу. — Вот мы и встретились. Ну, как ты, старый друг? Неожиданно, а? Ты пей, пей, не бойся.  — Я… я… но как? Вы… ты? А… а ведь и в самом деле — похожи. Только глаза другого цвета и лицо взрослее, — Вэй Ин, вглядываясь, мало-помалу воскрешал в памяти того Митьку, которого знал: сальные волосы, водянистые серые глазки, топорщащиеся во все стороны острые локти и коленки. А заодно вспоминал и себя самого — долговязого растрёпу Сашку с вечно разбитым носом, кучей мозолей на руках-ногах и щербатой ухмылкой на всё лицо. И в третий раз окутало кабинет молчание, отягощённое уже воспоминаниями. Вот они вдвоём лезут на вишню, обрывая и запихивая в рот по целой горсти кисловатых ягод; вот сидят на грубо сколоченной школьной скамье, (не)заметно пихаясь и доводя до белого каления строгую тётечку-учительницу; а вот поздним-поздним вечером впервые раздаётся клич воздушной тревоги: взрывается на весь город поднимающимся к небесам воем. Разрывает барабанные перепонки, забирается в черепную коробку и мечется, мечется там бешеным зверем, не оставляя никаких ощущений, кроме безумного страха.) ≈ Заклинатели ёжатся и затыкают уши, но звук, увы, не снаружи — уже прокрался к ним в головы. Так вот почему они тянулись друг к другу, думает Цзян Ваньинь, морщась от пронзительного воя этой «воздушной тревоги». Вы оба из прошлого, вы оба всё помнили, поэтому и находили утешение в обществе друг друга. Никто, кроме вас самих, не мог понять вашу боль. ≈ (Им обоим было по шестнадцать — увы, по другим меркам, — когда началась война. Приписали себе на бумажках два года — и вперёд на фронт. А потом события слились в сплошную полосу из бесконечных осенних дождей, зимних морозов, грохочущих танков и машин всех мастей, огненных лент на задымлённом небе, оставшихся от снарядов, крови и падающих, словно трава под косой, тел.  — А-Ин, — голос захмелевшего Цзян Фэнмяня насилу вытащил из воспоминаний той войны, но лишь для того, чтобы швырнуть на самый конец. — Как… как ты погиб? Шелестевшие до сего момента капли дождя теперь звучали выстрелами трёхлинейки. Пальцы сжались на пиале: — Под танк с гранатой бросился, гусеницей шандарахнуло. Левая рука и позвоночник с рёбрами вдребезги. А вы, глава Цзян? — Под танком, да… А меня в сарае заперли и подожгли. В пыточном, сарае-то, — мужчина, даже не посмотрев на пиалу, отпил прямо из кувшина. — А до этого кожу снимали, на спине звезду выжигали… Сорок три дня я там продержался. Ну и подожгли меня и снаружи встали. Так я там и сгорел.) ≈  — Ужасный конец. Что у одного, что у другого, — перешёптываются все, забыв даже про кучу непонятных словечек, коими эти двое перебрасывались; Цзян Чэн вновь пытается унять дрожь и отогнать образ отца, скрючившегося на полу горящего дровяного сарайчика… ослабленного, с отсутствующей местами кожей и выжженной, кровоточащей звездой на спине. «Нет, папа, нет… Кто… кто все те, что так с тобой поступили? А Вэй Усянь?» Раньше Цзян Чэн никогда не жаловался на недостаток воображения, а теперь проклинает его: маячит уже в голове тело брата в осколках собственных костей, вдавленное в землю безжалостным нечто весом в тысячи дань. «За что им такая судьба? За что им не стёрли память об этом? Вэй Усянь… Что здесь, что там — кроме войны он ничего и не запомнил почти… За что с вами так обошлись?» Опять подкатывают слёзы, опять уютные объятия главы Лань, который уже по праву может считаться другом, если вспомнить, сколько раз он его успокаивал. На Ханьгуан-цзюня смотреть не хочется, но, учитывая, как к нему относился брат… «Вэй Ин… Почему? Почему ты вечно должен страдать? Разве нет другого пути?» — слёзы собираются в глазах, и Ванцзи поспешно смаргивает их, сжимая дрожащие губы и впиваясь ногтями в кожу ладоней. ≈ (Молния осветила кабинет; Вэй Ин зажмурился, подавив тоскливый вздох; скатилась по бледной щеке и исчезла, будто была лишь мороком, слеза. — Жутко, — свистящий полушёпот прополз по кабинету и затерялся среди свитков. — И… когда это началось? Воспоминания? — Первый раз — в десять лет. Прибежал к родителям и выложил как на духу, — утерев слёзы, глава Цзян достал из-под стола второй кувшин. — Не поверили. А они продолжались, отголоски эти… Потом сынишка однажды спросил, почему родинки у меня на спине пятиконечную звезду образуют? А ещё, когда со своей госпожой ссорюсь, не могу ответить — в груди так и жжёт, будто дыма наглотался… — мужчина жалко всхлипнул, но докончил. — Ненавижу ссоры… Из-за них я тогда с матушкой попрощаться даже не смог…) ≈ Ваньинь, вздрогнув, внимательно слушает отца. Да, он и в самом деле спросил про это — давно ещё, когда только плавать учился. Тогда отец отреагировал странно: закаменел, рубанул резко: «Подрастёшь — узнаешь!». Что ж, узнал, пусть и много лет спустя, да только в груди от этого камень легче не становится, а наоборот — тянет вниз, на землю. Чтобы пасть на колени и погрязнуть в горестях и унынии. Кто же знал, что эти странные родинки — напоминание о прошлой жизни? ≈ (Оставшийся вечер и половину ночи двое сидели, слушая грозу и попеременно отпивая из кувшина. Иногда обрывками проносились фразы: — А ведь мы так и не узнали, победили наши или нет… — Да… Плохо умирать в неведении… Дождь начал стихать. Ворчание грома степенно удалялось. Так же медленно забылся и этот разговор. Напоминанием о прошлой жизни стали лишь осколки своей старой души, тонюсенькой бронёй обволакивавшие теперешнюю и нашёптывавшие полузабытые слова. Полузабытые, но всё равно неприятно царапавшие в желудке. Говорят, такое бывает, что старая душа не хочет уходить, хватается за новое своё воплощение, и для неё нет никаких преград — ни расстояние, ни время не способны её остановить. Тогда люди, бывает, сходят с ума и начинают творить всякое, бормотать непонятные вещи — порой на других языках, из прошлого или из предполагаемого будущего, неважно. Таким был и сумасшедший в Безночном городе, которого юноша повстречал ещё во время странствий с По Чжин. Тогда плешивый старец посмотрел на него и тихонько завыл на непонятном языке — тогда в груди Усяня что-то кольнуло, ведь он понял. Разобрал из этого тихого воя слова «огонь, огонь всё сожжёт! Огонь не тушат холодной водой! Огонь продолжит жечь!» и вспомнил старика-лекаря в воспламенившейся одежде и бросившегося в мелкую ледяную речушку. Госпожа Юй всё пыталась поднять на него Цзыдянь, и всякий раз Вэй Ин вскидывался и хватал рукой извивающийся кнут. И всякий раз женщина цыкала, вырывала Цзыдянь и уходила. Через две недели всё это прекратилось, и единственным рычагом давления стали взгляды и язвительные замечания. А ещё через десять дней вернулся Цзян Чэн. Ох, как же развеселился поутру Вэй Усянь, когда услышал эту новость от слуг! Понёсся к причалу, не разбирая дороги — и буквально засиял от безудержной радости, что рвалась к далёкой лодке и требовала, требовала как-нибудь подшутить над его вспыльчивым, глупым шиди!) ≈  — Я. Не. Глупый! — шипит Цзян Чэн, вспыхивая от гнева. Рядом хихикает, старательно прикрываясь рукавом, Сичэнь (вот предатель!). Молодой господин Вэй… насчёт вспыльчивости Ваньиня был абсолютно прав. Глава Цзинь трепещет — ах, насколько новы, насколько интригующие эти знания о людских душах, о перерождениях и памяти! Выходит, прав бывает и крестьянин, круглый год сажающий рис и не верящий почти что никому, кроме своих глаз и примет. Уж сколько раз в поездках маленький Гуаншань слышал о том, что «ишь, такой-то и такой-то мудрёные слова всякие бормочет да от кошмаров мается — старая душа к нему прицепилась, поганка этакая!», да всё усмехался недалёкости плебеев, а с взрослением и вовсе позабыл. Теперь за Вэй Усянем будет наблюдать ещё интереснее. ≈ (… Ладно, изначально он не планировал пугать Цзян Чэна, притворяясь утопленником. Но так хотелось услышать в ворчливом голосе легчайшие нотки беспокойства, хотелось укутаться в это ощущение неловкой братской заботы. И, облепив шиди мокрым осьминогом, он с увлечением заворачивался в этот кокон солнечного смеха, водяных брызгов и одобрительно посмеивающихся младших адептов, что примчались на причал, наперебой зовя шисюнов. Изо всех сил он старался сделать всех счастливыми, ловить проблески детского веселья в каждом человеке и преумножать их — и у него, надо сказать, неплохо получалось. Например, дядя Цзян стал не в пример чаще улыбаться, наставник Цинсэ всё реже огрызался, адепты тренировались как проклятые и с утроенной энергией устраивали шалости, даже от госпожи Юй — от прежней озлобленной женщины — почти не осталось следа: хозяйка Пристани Лотоса в последнее время выглядела расслабленней и умиротворённей. Вот уж удивительно, закрывала глаза на мелкие проделки Вэй Ина, а если он попадался с поличным, то более не случалось порки — госпожа Юй максимум таскала его за уши, раздавала подзатыльники или гнала к Храму Предков, будто он несмышлёное дитё, а с языка не срывалось оскорблений грубее «паршивец», и то без привычной злобы. Подумать только, они превращались в какую-никакую семью! Всё налаживалось, стоило только чуть раньше обратить на это внимание и как следует постараться! «Ведь скоро это всё закончится», — шептали старые ошмётки, крепче оплетая живую, дерзкую душу. И Вэй Ин не поверил им — даже когда через месяц стоял на опалённом солнцем полигоне в красных праздничных одеждах, а за его спиной висел лук и полный стрел колчан.) ≈ Лань Чжань мягко вздыхает, любуясь А-Сянем. Едва не позволяет себе улыбнуться, наблюдая, как юноша высматривает его в рядах Гусу Лань… и каменеет, внезапно вспоминая ещё одно обстоятельство. «О нет… пожалуйста, пусть этого не будет. Я не переживу! Дядю это убьёт! Я влип! Я так влип!» ≈ (И наконец Вэй Ин увидел его: Лань Чжань стоял чуть в стороне от других, проверяя свой лук. Длинные, сильные пальцы легонько пробегались по тетиве, церемониальное облачение облегало тело, выгодно подчёркивая и нежную утончённость, и безудержную мощь (предки, от такой гремучей смеси коленки подгибались!). Разочарование чуть не затопило полностью, когда Ванцзи даже не посмотрел кругом, а просто удалился к своему входу. — Ха, он снова принял меня за пустое место, — неловко засмеявшись, Вэй Усянь обернулся к Цзян Чэну. Тот, очевидно, тоже решил считать его за пустое место. Ну и ладно, он всё равно поприветствует Лань Ванцзи, даже если для этого придётся преградить дорогу!  — Разрешите пройти, — как всегда учтив — ни проблеска улыбки или расслабленности — но Усяню было и этого довольно: — О, ты наконец заговорил со мной! Тогда скажи — ты притворялся, что не знаешь меня, или же не слышал? — Разрешите пройти, — подступающая стужа была слышна в каждом колебании этого прекрасного голоса, уже приобретающего мужскую хрипловатость и бархатистость. Ноги каким-то чудом не подкосились, и Вэй Ин вынужден был даже прислониться к внутренней стороне узкого арочного прохода, чтобы Ванцзи смог пройти (и чтобы удержаться самому). Но даже так… даже так внутренняя дрожь прорвалась наружу, когда Лань Чжань случайно притёрся к нему всем телом, проходя на охотничьи угодья.  — Лань Чжань, у тебя лента съехала! — не пойми зачем выкрикнул Вэй Усянь: то ли хотел подшутить, то ли обиделся на то, что его игнорируют. Хорошо, хорошо, злобного взгляда этой ледышки вполне достаточно, чтобы бурлить энергией всё соревнование.) ≈  — Случайно ли притёрся всем телом? — мурлыкает Лань Сичэнь, кидая многозначительные взгляды на отчаянно краснеющего ушами брата и на задыхающегося дядю. — Очевидно, что нарочно, — твёрдо кивает Цзян Чэн. Нет, не потому, что согласен с Первым Нефритом, а потому, что устал смотреть на любовные терзания своего непутёвого брата! А ведь всё только начинается! ≈ (Юноша специально не торопился с выстрелами — ошибиться было легче лёгкого, пятеро юношей уже выбыли из соревнований. Целясь в очередного бумажного манекена, Вэй Ин вдруг почувствовал прикосновение чего-то развевающегося к своей щеке. Повернув голову, юноша заметил, что Лань Чжань каким-то непостижимым образом оказался рядом с ним и теперь стоял к Вэй Усяню спиной (сильной, широкой спиной, за которой так и хотелось спрятаться от всех невзгод!), натянув тетиву и сосредоточенным взором выискивая злого духа внутри манекенов. Концы лобной ленты танцевали на ветру, мягко поглаживая лицо Вэй Ина и обдавая запахом сандала.  — Ванцзи-сюн, — стараясь говорить не слишком громко, позвал он. —… Что? — поколебавшись, спросил Лань Ванцзи. — У тебя лента съехала, — Вэй Усянь, поджав губы, посмотрел на ослабленный узелок белой шёлковой змейки. — Вздор, — небрежность и недоверие в одном-единственном слове побудили действовать немедленно.) ≈  — Ванцзи? — внезапно догадавшись, хрипит Лань Цижэнь, с надеждой смотря на племянника. О, пожалуйста, пусть это окажется неправдой, и Вэй Усянь не сделал… того, что он сейчас хочет сделать! ≈ (— Но на сей раз это правда! Она и впрямь съехала! Давай я поправлю, — с таким возгласом юноша без раздумий схватился за конец лобной ленты, что мельтешил перед глазами. К сожалению, его руки жили своей жизнью. В Юньмэне Вэй Ин частенько дёргал девушек за косы и уворачивался от оплеух, раздаваемых тонкими ручонками, а потому, стоило только в его ладони оказаться длинной ленте, как инстинктивное желание потянуть за неё как следует закричало громче разума. Вслед за рывком Вэй Ина лента тут же исчезла со лба Лань Чжаня.) ≈ Учитель Лань со сдавленным воплем оседает вниз, крупная дрожь пробивает его тело. Его племянника, его драгоценного Ванцзи… только что практически обесчестили! Оскорбили! В толпе звенят натянутыми струнами напряжение и ожидание — все поглядывают на блистательного Ханьгуан-цзюня, все ждут гнева благородного мужа. Но его нет — Лань Ванцзи прикрывает глаза и склоняет голову, скрывая ото всех своё смущение. Как бы он хотел сам вручить эту ленту, желательно в более спокойной и уединённой обстановке. Чтобы никто не помешал… ≈ (Лишь спустя несколько долгих мяо Лань Ванцзи медленно развернулся и впился взглядом в Вэй Усяня. Тот по-прежнему держал в руке лобную ленту и, сам того не замечая, любовался вышитыми облачками, убористыми стежками различных заклинаний… и бормотал неосознанно: — П-прости, я не нарочно. В-вот, повяжи её снова. Лицо Лань Ванцзи было столь мрачно, а на руке, державшей лук, так отчётливо проступили вены, что мигом стало ясно: Второй Нефрит вне себя от гнева. Сам того не замечая, Вэй Ин стиснул ленту в кулаке и подумал: «А я точно сдёрнул с него повязку, а не оторвал часть тела?» Треск несчастного сломанного лука скрутил все внутренности.) ≈  — Как раз часть тела ты и оторвал! — находит в себе силы просипеть Лань Цижэнь, тряся своей бородкой. Этот… бесстыдник, похоже, вообще не ведал тогда, что творил! И не знал значения их бесценной лобной ленты! Да ещё и вовсю рассматривал их вышивку вместо того, чтобы незамедлительно извиниться — каков невежа и срамник! ≈ (Лань Ванцзи поспешно рванул ленту из его руки. До сих пор ошеломлённый Вэй Усянь покорно отпустил её. Другие ученики Гусу Лань прекратили стрелять и мигом сгрудились вокруг Лань Чжаня, наперебой утешая его. Лань Хуань, приобняв брата за плечо, что-то тихо говорил ему. К большому сожалению, Вэй Ин смог уловить лишь обрывки фраз — «случайность», «успокойся», «мужчина», «правила» и тому подобное.  — Поздравляю! — зашипел змеёй подошедший Цзян Чэн. — Теперь он ненавидит тебя ещё сильнее! День пройдёт зря, если в дерьмо не вляпаешься, да? — Я просто сказал, что у него лента съехала, и решил поправить, но случайно сорвал её, — дёрнул плечом Усянь, судорожно роясь в памяти и воскрешая монотонный голос учителя символики и геральдики. Осознание накрыло неожиданно и прямо во время последних выстрелов. Настроение юноши и так уже было подпорчено, так ещё и оказывается, что он буквально напросился Лань Чжаню в супруги! Только одна фраза звучала во время объявления результатов. «Что же я наделал!») ≈ Ваньинь, вскинув брови, наблюдает за шисюном: тот то краснеет, то бледнеет, то поглаживает себя по щекам, то скребёт ногтями по наручам. Неужели вновь вылезла совесть? «Она никогда и не засыпала», — резко одёргивает мужчину внутренний голос. ≈ (Всю дорогу до Пристани Лотоса Вэй Ин пребывал в задумчивости. Кончики пальцев слегка покалывало, в ладони до сих пор ощущался белоснежный шёлк, расшитый облаками, в ушах слышался треск деревянного лука и тяжёлое дыхание разгневанного Лань Чжаня. Растерянность подтачивала когти, царапая неровно бьющееся сердце и разгоняя все мысли, кроме одной — он сделал кое-что ужасное. Если Усянь думал, что хуже, чем при видениях старой души, быть не может, то теперь он понял, как сильно ошибся. Так плохо юноше не было ещё никогда. Этого просто не могло произойти! Он не должен был так оскорблять Лань Чжаня, он не должен был прикасаться к его ленте! Нефрит, наверное, не переживёт такого позора! Как ему после найти спутницу на тропе самосовершенствования? Хотя… почему бы не помечтать и не представить, как Лань Чжань улыбается ему, обнимает… может быть, даже повязывает ленту? Ах, как хотелось бы побыть на месте невесты Лань Чжаня.) ≈ «Хотелось бы сделать это всё, и даже намного больше», — вздыхает Лань Ванцзи, с дрожью в сердце наблюдая, как Вэй Ин аккуратно прижимает руку, державшую ленту, к груди и, будто баюкая, накрывает её другой рукой; как мечтательной поволокой затягивает серебристые глаза, как лёгкая улыбка дрожит на чужих губах… ≈ (… Поистине, Вэй Усянь был проклят притягивать неудачи.  — Боюсь, что на этот раз тебе придётся пойти, хочешь ты того или нет, — горько усмехнулась госпожа Юй, глядя на сына, развернулась и ушла прочь. Цзиньчжу и Иньчжу, уходя вслед за госпожой, напоследок одарили Вэй Усяня парой свирепых взглядов. Нехорошее предчувствие поползло из самого нутра, охватывая липкой нервозностью; кости же левой стороны тела нестерпимо зажгло. Вэй Ин уже знал, что это такое — так старая душа предупреждала об опасности. Как оказалось, Орден Цишань Вэнь разослал гонцов во все кланы и под предлогом «неумелого обучения прочими орденами младшего поколения и растрачивания их талантов впустую» потребовал с каждого клана по двадцать учеников.) ≈ Многих молодых людей коробит, когда они вспоминают те времена. ≈ (… И сейчас Вэй Ин выслушивал очередную лекцию госпожи Юй: — Есть? Мы даже не знаем, будут ли их кормить там. Так что пусть пропустят пару обедов и заранее приучатся голодать! — К чему ты так горячишься? — бесцветный голос Цзян Фэнмяня насторожил бы Вэй Усяня, если бы тот не видел, как мужчина пытается не закашляться от мнимого удушья. — Даже если там их не будут кормить, сегодняшнюю пищу вкусить необходимо. — Я горячусь? Разумеется, я горячусь! А вот как ты можешь оставаться столь спокойным?! Ты слышал, в каком тоне говорил гонец из Цишань Вэнь?.. Почему-то свежие семена лотоса, заботливо почищенные шицзе, перестали казаться такими вкусными. —… Они заставляют отправлять наших детей им на забаву, просто-напросто беря их в заложники! Цзян Чэн, привстав, как можно мягче прервал женщину: — Матушка, не гневайся. Я пойду сам. Госпожа Юй… разозлилась ещё больше: — Конечно, ты пойдёшь! Или позволишь идти своей сестре? Посмотри, как она радостно чистит семена лотоса для этого сына слуги! А-Ли, немедленно перестань! Семена стали ещё более невкусными.) ≈ А потом началась настоящая белиберда — про плохую мать, про «вечного второго», про то, как она могла породить того, кто слоняется с «этим поганцем» без дела — всё то, что наблюдатели имели честь слышать уже сотню раз. Вот тебе и «превращались в какую-никакую семью»! Оптимизма, похоже, при всём своём состоянии Вэй Ин не утратил, раз надеялся на лучшее! ≈ (Такой же бесцветный голос Цзян Фэнмяня послышался после ухода госпожи: — Сегодня я подберу ещё восемнадцать человек. Завтра вы отправляетесь. Усянь, оживившись, заёрзал: — Дядя Цзян, а ты ничего не дашь нам в дорогу? — Я уже давно вам дал всё необходимое: мечи на ваших поясах, девиз в ваших сердцах, — тёплая улыбка усмиряла, и Вэй Усянь едва ли не самодовольно ухмыльнулся: — «Стремись достичь невозможного», да? — Только это не значит, что ты будешь на каждом шагу встревать в неприятности, — мгновенно фыркнул из-под руки Цзян Чэн. Глава клана тихо рассмеялся, и напряжение спало окончательно.) ≈ Такая… семейная сцена. Отчего-то казалось, что больше таких не будет, и потому многие заклинатели посмешили окунуться в эти светлые ощущения смешинок, перекатывающихся в горле юноши и рвущихся наружу. ≈ («Кажется, никого из нас не спрашивали, хотим мы ехать или нет», — осматриваясь и подмечая всё больше унылых лиц, Вэй Ин наконец нашёл заклинателей Гусу Лань. Левая рука заныла ещё невыносимее. Адепты в бело-голубом выглядели измождённее остальных, а Лань Ванцзи — хуже их всех. Бледное лицо, однако, сохраняло всё то же отстранённое и холодное выражение, а на поясе по-прежнему висел Бичэнь. Вэй Ин уже вознамерился подойти с привычным «Лань Чжань!», но был безжалостно одёрнут Цзян Чэном. Вот несколько солдат прошлись вдоль строев, призывая к тишине. На высоком помосте перед собравшимися стоял Вэнь Чао. «Крайне мерзкий тип», — вынес одномоментный вердикт Вэй Усянь, скривившись при виде засаленных волос и лица, носившего на себе явный отпечаток праздности и сладострастья. Год назад ему не удалось рассмотреть второго господина Вэнь, а сейчас же результатом наблюдений Второй Ликорис оказался весьма огорчён. Так ещё и эта Ван Линцзяо — только нагнетала атмосферу, придавая ноток морального разложения. Единственным уместным лицом тут выглядел Вэнь Чжулю — вот уж кто умел нагнать страху одной лишь бесстрастностью да широкими плечами!  — Всем сдать свои мечи! — ах, от этого индюка сейчас уши в трубочку свернутся! И дико ноющая рука, кажется, была согласна.) ≈ После того, как все смогли отдышаться от перелёта в Благоуханный Зал, глава Цзинь решает объявить перекус. А сам, подманив одного из слуг, что-то шепчет на ухо. Он так просто не позволит разоблачить себя.