Дай человеку власть, и ты узнаешь, кто он. Наполеон I Бонапарт
Шумный клуб где-то в катакомбах беспокойного Лос-Анджелеса кипит так, что нужно затыкать уши, чтоб услышать щебет Адель. Что-то про последние невыкупленные места, почти упущенные шансы… Эта рыжая королева школьного танцевального зала не раз показывала свою прыткость, но сейчас явно превзошла себя. Конечно, брать билеты за десять минут до начала выступления любимой группы — абсурд. Здравые люди бронируют их минимум за месяц, а то и за два, но не выделяться мы, увы и ах, не умеем. Радостно светят неоном белые зубы, что растянулись на ее лице обольстительной улыбкой. Макияж поярче, обтягивающее платье с внушительным декольте, химическая завивка — и вуаля, вам уже предлагают закурить от них огоньки, если вы понимаете, о чем я. Становясь парами, нагло распихиваем людей, пробираясь к самой сцене. Сегодня он должен увидеть меня, должен выбрать среди кучки своих поклонников и… В общем, как пойдёт. Может просто дотронуться рукой до макушки, я уже буду счастлива до поросячьего визга; может позвать спеть дуэтом один из хитов, тут я просто улечу за орбиту; а может… Словом, так, как он захочет, так и будет. Вот, стоит только отпихнуть локтем последнюю фанатку от края возвышающейся платформы, как тут же заходит ударник — озорной парень Майки с Ямайки. Усаживается за свой воображаемый трон и балуется, выбивая палочками дух из инструмента. Следом за ним появляются Джон, Дэйв и Джейкоб — по слухам некоторых братья, по другим хорошие друзья, а по третьим они играют за одну команду, меняясь с места питчера на кэтчера. Надеюсь, о здоровой безопасности не забывают, а что всякие малоприятные ситуации бывают, когда суёшь свой не только нос туда, где ему не место. Интро, от которого по позвоночнику проходит голимое электричество, короткие волоски на затылке начинают вибрировать от удовольствия, а оглушающие крики толпы, сквозь которую проталкивался потом и кровью, становятся родными, уютными, успокаивающими. — Дамы и господа, леди, миледи и джентльмены, — его хрипловатый голос легко узнать, даже когда твоя премного обожаемая подружка орёт на ухо о своих мокрых трусиках. — Разрешите представить вам нас. Децибелы переваливают допустимое значение, стоило ему показать свою светлую голову из-за кулис. Миг, и зал, кажется, взлетел на воздух от женских визгов восторга. Мой среди них было вычленить трудно, но рот сам искривился, стоило группе начать играть любимую песню последнего студийного альбома, что все ещё находится в первой десятке Нового и Старого Света. Писк ультразвуком вонзается в череп, беспощадно кроя его на мелкие кусочки, но то, что происходит потом… Рэй Донован, звезда мирового масштаба, широкоизвестный гитарист, виртуоз с незаглавной буквы, солист собственной группы «Предвестник буревестника», чьи композиции играют из любого чайника, его фотографиями обклеены все шкафчики местных школ, а про количество пленённых женских сердец вообще молчу. Он вальяжной походкой идёт к стойке с микрофоном, вдыхает, и можно уже выжимать белье. Голос сладкий, как пряный тыквенный латте, за который в Старбаксе берут втридорога, переливается в свете прожекторов бензиновым бликом. Раскачивает бёдрами, делая явные акценты в «недопустимых» словах, ловит похотливые взгляды и растёгивает верхнюю пуговицу рубашки. Фарфоровая кожа, запятнанная чернильными разводами, манит, кружа голову, и, сама того не понимая, хватаю его руку. Резкий толчок, и я стою лицом к сотням людей. Я! Простая школьница, купившая билет на сэкономленные с обедов сбережения, пробравшаяся сюда вопреки закону и здравому смыслу. Охренеть! Всё это кажется таким неважным, когда толпа заряжает так, что через тело проходит волна энергии, стоит гитаристу ударить по струнам. Их возгласы только подливают масла в огонь бушующих чувств, распыляют так, что я чуть ли не падаю на артиста, не удержавшись на ногах. Василёк приветливо светит расширенным зрачком, губы речетативят в микрофон, усиливаясь динамиками. Мелодия становится проще, а звуки толпы отходят на второй план. Он наклоняется и самым мягким голосом начинает влюблять в себя собравшихся.All right, everything is all right Since you came along Хорошо, все в порядке C тех пор, как ты появилась And before you I had nowhere to run to And nothing to hold on to До тебя мне некуда было бежать И не за что держаться… I came so close to giving it up And I wonder if you know How it feels to let you go. Я так близко подошёл к тому, чтобы сдаться, И мне интересно, знаешь ли ты, Каково это — отпускать тебя.
Кажется, меня накрывает с головой эйфорией, когда он, наскоро распрощавшись со зрителями, ведёт вслед за собой за кулисы. Свет прожекторов гаснет в сознании, сменяясь темным на удивление безлюдным коридором. Рэй заставляет лицом изучать кривоватую кирпичную кладку, прижимая к ней ближе. Бедро чувствует его напряжение, а в голове мерцает аварийной тревогой сигнал опасности, который я благополучно игнорирую. Томным голосом щекочет кудри, не безвинно запуская руки под короткую юбку. Хочу оторваться от стены, увидеть его взгляд, что, наверняка, полон очарования и природного шарма, жгучей холодности с нотками изысканности. Приподнимаюсь, сгибая локти, но он не позволяет, одним грубым движением выпрямляя их. Больно. Больно и страшно оттого, что не знаешь его следующего движения. Перехватывает кисти, фиксируя чем-то за спиной, и не дает вдохнуть полной грудью, вжимая в ребристую поверхность. — Прекрати, — душит жалобный всхлип вслед за печальным писком разорванных колготок. — Пожалуйста, не надо, хватит. Вновь гудят фанаты, что не хотят расходиться без встречи с собственным кумиром, оглушая, давая ему видимое преимущество. Он сзади, рвано дышит в позвоночник, провоцируя тошноту подкатить к горлу. — Как так не хочешь, кексик? Твоя реакция говорит об обратном, — размазывает членом влагу, липкими потоками обрамляющую бёдра, по мягким складочкам. Входит в одно движение, заставляя слёзы блестеть далёкими звёздами. Грубо, резко, не щадя ни миллиметра кожи, зарываясь руками в волосы на затылке, вколачивается, вбивается, раздражаясь от внутренней сухости. Единственная мысль: убежать, отстраниться, уйти, но он крепко держит, не давая шелохнуться лишний раз. Усладой для него разбивались о твердый камень мои солёные капли. Попытки извернуться лишь забавляли, добавляя к влажным шлепкам тел ещё и тихий гортанный смех. Грязные дорожки размыли всякий макияж, а внутри полыхал пожар боли, отчаяния и обреченности. Глупая-глупая… — Мисс О’Нил, — поднимаю глаза, полные слёз, на следователя, которому впервые открываюсь, вдаваясь в краски и мерзкие подробности. Кабинет холоден так же, как и его владелец, грузно следящий за мной со стула напротив. — Почему вы говорите об этом только сейчас? — Не совсем вас понимаю, офицер, — трясущийся платок едва способен справиться с болезненными воспоминаниями, стекающими по контуру лица. — Понимаете, — складывает руки на груди, — не подумайте, ваша история трогательна, ужасна и, безусловно, вызовет резонанс в прессе и не только, но… — К чему вы клоните? Выдыхает, не зная, куда деть взгляд, и ставит запись на паузу, устало потирая потухшие глаза. — Прошло уже больше десяти лет. Он уже никто, а вы и не были кем-то, — в два нажатия включает диктофон. — А теперь я вновь повторю свой вопрос: почему вы набрались смелости, мужества, отваги, чего угодно только сейчас? Дело в том, что по Америке прошла волна обвинения жертв насилия столетней давности, я прав? Тугой комок не даёт вдохнуть, искусанные за время рассказа губы саднят, отзываясь глухой болью во всём теле. — Я не могу спокойно спать по ночам, кирпичная стена и тихий шепот — худшие мои кошмары, я не гуляю в темное время суток, обхожу людные места, всегда ношу с собой перцовый баллончик, подходя к квартире, держу ключи в подобие кастета, присылаю друзьям свою геопозицию, когда уезжаю куда-нибудь. Это, по-вашему, нормально? — Сотни женщин делают это ежедневно, и ничего, живут и не жалуются, — закрывает папочку из картона, вбивая ржавый гвоздь в мой персональный гроб. — Извините, но в возбуждении дела вам отказано за неимением доказательств и истечением срока давности. Где выход, вы знаете, провожать не собираюсь. Колесо солнца скрылось слишком рано, укрывая небо кобальтовым пигментом, медленно расплывающимся серебряными пятнышками. Аарон вновь не берёт трубку, наверняка, либо прохлаждается в казино, либо опять напился с однобандитами до чертиков. Братик-братик, что ж… Свет фар освещает сумеречную дорогу, отчего нестерпимо хочется шагать в разы шустрее. Шум колёс заметно снижается, стоит автомобилю поравняться со мной, идущей заметно быстрее обычного. Не оборачиваюсь даже на звук открывающегося окна, просто продолжаю шагать, хотя всё внутри просит пуститься в бег. Каблучки цокают по асфальту, шлицы дробят бездорожье, на которое пришлось резко свернуть. Тягучий тембр заливает округу вязким повидлом, когда из открытого пассажирского доносится: — Кексик, не составишь компанию?