Юность

По лицу размазаны сопли вперемешку с кровью, глаза застилает пелена слёз, из-за которой больно смотреть на солнце. Плакать навзрыд Феликс уже давно разучился, но горький комок из боли и непонимания всё равно каждый раз подбирался к горлу. Блестящие солёные капли скатываются по совсем ещё детскому лицу, усыпанному веснушками. «Зачем они меня бьют?» — эхом звучит в голове. Действительно, зачем? Он ведь и так делится с ними едой и отдает все свои карманные деньги. Что же не так в этот раз? «Летом обязательно сплету им венки, может быть, тогда они захотят со мной дружить», — несётся у Феликса в мыслях, пока сам он весь такой щупленький и бледный съезжает по стенке на пол от бессилия и боли. Мимо пролетает парень, который даже не замечает происходящего, но на автомате ставит подножку одному из обидчиков. Кажется, это Джисон. Он никогда не обижал Феликса, но и внимания особо не обращал. Это грустно, потому что вот с ним бы хотелось подружиться больше всего! Ведь они так похожи: мелкие и худенькие, родились почти в один день и оба совсем не знали своих матерей. Но у Джисона было то, чего не было у Феликса — он словно паразит идеально приспосабливался к любой ситуации и всегда выходил сухим из воды. Пружинки на кроватях кряхтели при каждом движении, поэтому пришлось поджать под себя ноги и не шевелиться. Может быть даже стоило спрятаться под одеяло. Днём в спальнях пусто и можно вдоволь насладиться тишиной, ласковым пыльным солнцем и ковырянием зелёной штукатурки на стене. Кровь остановилась, но мальчик всё равно шмыгал носом при каждом вдохе, потирая раскрасневшееся лицо рукавом фланелевой рубашки, которая точно была на несколько размеров больше. Дюжины одинаковых кроватей стоят аккуратными рядочками, все заправлены свежим постельным бельём, и эта показушная аккуратность, конечно, совсем не вяжется с похабными словами, которыми исписана стена. Хотя вот запах дешёвой химии, с которой тут стирают постельное, вполне себе вяжется. Хочется провалиться в сон. ** — Прочь с дороги, попрошайка, — усатый мужчина с кожаным портфелем отталкивает юношу в сторону, всем своим видом показывая отвращение. Сынмин и не надеялся получить от него что-то, но от такой грубости становится мерзко, будто на тебя вылили ведро помоев. Ему нравилось ходить за людьми и наблюдать, изучать их походку и повадки, он долго всматривался и анализировал, пытался понять, кем человек работает и как живёт. Лишь после того, как он поймёт, что человек хороший и обеспеченный, он мог завести с ним максимально вежливый разговор, предложить свою помощь, и, только в самом крайнем случае, попросить денег или еды. Поэтому, когда вот так вот сходу клеймили "попрошайкой", становилось, мягко говоря, неприятно. Никогда не знаешь, что тебе принесёт сегодняшний день: то в стену смотришь, пока живот сводит от голода, то таскаешь целый день чемоданы за туристами, в надежде заработать немного денег честным трудом. Вот так, идя с чужими вещами, Сынмин чувствует, будто он сам не местный, только приехал, оказался тут по ошибке. По ошибке засыпает под гул поездов и запах шавермы. Совершенно случайно оказывается на одной ступени с живущими здесь сто лет цыганками и рабами. Когда целый день сидишь и смотришь на людей, можно легко заметить, как кого-то вербуют в игил, кто-то расстаётся навсегда со своей семьёй, кто-то спешит в командировку. Видишь, как голуби таскают еду с прилавков, как торчки ищут закладки, как страшный бритый мужик преследует молодых девушек здесь каждый вечер. И очень хочется весь этот кошмар остановить, но своя жизнь и жизнь матери сейчас дороже, и остаётся только прятаться, молиться и учить законы этого нового мира. Ноги подкашиваются из-за слабости, с голодухи всё плывёт перед глазами, и, как назло, не за что ухватиться. Все запахи вокзала смешиваются в один тошнотворный коктейль, усугубляя ситуацию, из-за чего Сынмин падает прямо на холодный бетонный пол. Вокруг всё летит и кружится, а он сам застывает, не в силах пошевелиться или даже заплакать от обезвоживания. «О да, это я. Спросите, как я дошёл до жизни такой?» Сынмин был всегда мальчиком прилежным, учился на одни только пятерки, вёл себя довольно тихо и ничем не выделялся. Да и семья у них была благополучная, хоть и довольно невзрачная — отца почти никогда не было дома, ведь он человек занятой и приносит деньги в семью. Поэтому всё детство прошло с мамой, которая с юных лет старательно прививала сыну любовь к знаниям и была как раз из тех, кто тычет в бомжей и попрошаек пальцем, мол, не будешь учиться — станешь, как они. Какая ирония. В один миг всё рушится, взрослые люди что-то не поделили, отца подставили, оклеветали и осудили в мошенничестве. Около недели пришлось сидеть взаперти и перерезать провода домашнего телефона, вздрагивать и плакать от любого стука в дверь — каждый раз казалось, что это пришли «сверху» забирать папу. И всё же это произошло одним холодным зимним утром. На улице темнота и сырой снег, в дом вломились и вытащили отца прямо из ванной, опрокинув банку его любимого одеколона, которым потом ещё долго пахло в квартире, напоминая об этом роковом дне. Пока была квартира. Мать буквально сошла с ума, помешалась на справедливости, отдавала всю зарплату следователям и адвокатам, требуя, чтобы дело пересмотрели. Остатки тратила на передачки отцу за решётку. Постепенно выносила из дома технику, мебель и украшения, но это совершенно не приносило результатов. Зато к ним домой наведался постоянный гость — голод. Дальше пошли кредиты, один за другим. И кредиты, чтоб погасить кредиты, чёрт бы их побрал. И кто сказал, что отдать квартиру под залог было хорошей идеей? Мама, которая всё это время была домохозяйкой, оказалась совершенно не способна выживать на улице и зарабатывать на жизнь тяжёлым трудом. Вот так всего за год они потеряли всё. Ещё совсем недавно Сынмин осуждал образ жизни своего бывшего лучшего друга и соседа по парте, который почему-то бросил школу и стал торговать своим телом, но сейчас всё стало предельно понятно — всем нужны деньги, каждый из нас зарабатывает, как может. И почему-то стало ужасно жаль его. Наверное, надо будет извиниться перед ним, если они встретятся. «Надеюсь, он ещё жив». — Эй, Сынни, чего сидишь, ворон считаешь? — солнечная улыбка обжигает лицо. — Замёрзнешь ведь на земле! Сынмин вздрагивает, узнав голос. Встаёт и отряхивается от пыли, дурных мыслей и недавнего обморока. Встаёт, хватаясь за ладошку, что в два раза меньше его собственной, и чуть не утягивает крошечного Ли Феликса вслед за собой на землю. Он таращится своими большущими глазами, не понимая, почему его новый друг выглядит таким потерянным. — Чего молчишь? Случилось что-то? — только-только сломавшийся голос звучит слегка хрипло и совершенно не вяжется с этой мордашкой. Стоит и хлопает ресницами. Переживает, а у самого на щеке свежий синяк, и в уголках губ запеклась кровь. Это чудо последнее время часто прибегает к Сынмину на вокзал, помогает таскать бабушкам сумки, делится хлебом из столовки, учит ловить голубей и плести венки. От всей его детской непосредственности в пятнадцать лет хочется то ли смеяться, то ли плакать. Про прошлое Сынмин не спрашивал, потому что не хотел знать лишнего. Всегда позволял себя обнимать и с интересом слушал его истории про приют. Известно, что место это неблагополучное и выходят оттуда только быдло, преступники и самоубийцы. Удивительно, с каким теплом и нежностью Феликс отзывался о своём «доме», но что ещё более удивительно, почему он сам, проживая в этом притоне, оставался таким добрым и мягким сердцем. Желание помогать всем на свете ему привила бабушка. Бабушка, по большому счёту, единственный человек, которого Феликс хорошо помнил. Она заботилась о нём практически с рождения, поэтому в голове появилась установка, что все люди на свете живут с бабушками. Что такое мама и папа? Кажется, он читал о таких персонажах в книжках. Это, вроде, те два человека, что подарили тебе жизнь. Самые близкие и родные люди — семья. Но почему-то их не было рядом, когда Феликс делал свои первые шаги и говорил свои первые слова. Что же случилось? Куда они делись? Это вопрос, который он не решался задать вслух, но часто проговаривал у себя в голове, пока играл с пустыми баночками от бабушкиных лекарств на полу. Она постоянно болеет и Феликсу не хотелось её тревожить лишний раз, потому что он чувствовал, что ей будет сложно и больно говорить об этом. На самом деле у бабки уже конкретно ехала крыша. Она забывала какой сегодня день и год, говорила несвязно и иногда творила странные вещи. Как-то раз вскочила с кресла и побежала наполнять все ёмкости в доме водой, потому что, как она сказала, грядёт засуха. Налила воды даже в ложки и блюдца, в цветочные горшки и сковородки. А на следующий день рассказывала шёпотом, что Гитлер на самом деле не умер и готовит покушение на неё, поэтому надо заколотить дверь и занавесить окна, ведь все соседи с ним в сговоре и могут напасть в любой момент. Феликс, конечно же, верил во всё это и помогал ей, как мог. Ему было страшно, но очень интересно, жизнь играла новыми красками, он чувствовал, что должен защитить её, во что бы то ни стало. Ведь бабушка готовила очень вкусную кашу и играла с ним в показ мод, разрешала наряжаться во все её платки и платья, а если очень попросить, то и в наволочки, и в кружевную скатерть. Бабушка с детства читала сказки на ночь, держала за руку очень нежно и вязала ему нелепые колючие кофточки, а ещё рассказывала тысячу историй про свою молодость, которые абсолютно точно были правдой, иначе и быть не может. Иногда становилось грустно, что они почти перестали гулять на улице. Как и все дети его возраста, Феликс очень любил лето, ловить кузнечиков в спичечный коробок и собирать разноцветные камушки. Но нельзя, ведь если выйти из дома, то можно попасть под инопланетное облучение и сойти с ума. Поэтому оставалось только поглядывать изредка в окно на заржавевшую детскую площадку, где каждый день играли бесстрашные ребята, с которыми очень хотелось познакомиться. Один с гитарой, другой с кастрюлей на голове, третий вообще откуда-то притащил щенка, и, держа его подмышкой, пытался дубасить по кастрюле веткой. Может, их уже облучило, но им определённо было весело. — Феля, поди сюда! — Подожди, бабуль, я занят! — из окна доносилась озорная мелодия, которую неумело наигрывали дети, и Феликс еле сдерживался перед тем, чтобы залезть на подоконник с ногами и начать танцевать. — Фелик, внучек… А Феликс всё смотрел и смотрел, не мог оторваться от окна, то разглядывая смешного пушистого щенка, то гитару, то всю площадку в целом. Вокруг этой дурной компании уже начали собираться люди: кто-то чтоб поглазеть, а кто-то чтоб пожаловаться на шум. Ему-то как раз этого шума в жизни и не хватало. Всё всегда слишком тихо, тяжело различить даже тиканье старых часов. Мальчишек с улицы прогнали и дома снова повисла эта мёртвая тишина. Бабушка, которая только что звала, почему-то тоже стихла, не слышно было даже её привычного храпа. На цыпочках пробравшись в комнату, Феликс убедился — она просто его не дождалась и уснула. Что ж, значит это было что-то не очень важное. Ближе к вечеру становится скучно, а она так и не просыпается. Проведя ещё пару часов у окна, разглядывая кусты и прохожих, Феликс всё-таки пытается её разбудить. — Бабуль, можно я завтра пойду погулять во дворе? Тишина. — Там у соседских мальчишек собака есть! Лохматая такая. Наверное, дворняжка. Может быть тоже заведём? Или котика? Белого… Или рыжего! Или может рыже-белого? … — Эй, ну хватит спать, мы же не ужинали совсем. Ты так свои любимые новости пропустишь. — Непонимающий в чём дело подросток трясёт старушку за плечо, но она не реагирует. А его усилий хватает только на то, чтобы повернуть её на спину. Её пустой взгляд устремлён в потолок, а рот приоткрыт, будто она собралась что-то сказать, но застыла. Феликс удивлённо вытаращился. — Ты что, умеешь спать с открытыми глазами? Научи меня тоже! Тишина. Прошло четыре дня, но бабушка не просыпалась. Чтобы попасть в квартиру, пришлось выбить дверь. Феликса нашли в комнате насквозь пропитанной запахом гнили и старых лекарств. Через занавешенные шторы жарило летнее солнце, было душно и кругом летали мухи. На полу валялись самодельные игрушки, со стен отклеивались цветастые розовые обои. Был включён телевизор, откуда с помехами доносилось какое-то детское шоу — видимо, терпеть тишину стало слишком тяжело. Он сидел у кровати в старом льняном платье, которое ему было явно не по размеру, держал за руку разлагающийся труп и тихо хныкал, потому что устал плакать навзрыд и давно сорвал голос. Когда полиция спрашивала его, что случилось, он рассказал всё: и про заговор соседей, и про засуху, и про инопланетян, и про то, что бабушка спит несколько дней, а он очень проголодался. Так он оказался в приюте, но никто никогда не решался заговорить на эту тему. Наверное, только год спустя Феликс понял, что бабушка умерла. И родители тоже. Осознав, что смерть — неизбежная и неотъемлемая часть жизни, всё стало проще и понятнее. Мы все обязательно умрём, какими бы сильными не были. И именно поэтому надо ценить жизнь и каждое её мгновение, дарить любовь, заботиться, помогать. После каждого падения вставать и идти дальше. Бело-рыжая кошка, ловко прошмыгнув между прутьев забора, скрылась за углом. Феликс не так ловко, но всё же протискивается следом. Он сам как кот — пролезла голова, пролезет и тело. Эта гладкошёрстная красавица постоянно приходила на вокзал, потому что Феликс подкармливал не только Сынмина, но и всех, кого встречал по дороге. Детское волнение кипело в груди, он пытался догнать её, спотыкаясь на ходу, сдирая колени об заледеневший асфальт, наступая в грязь и несколько раз чуть не врезавшись в столб. Кошка, почуяв, что её преследуют, только ускоряется в поисках какой-нибудь лазейки, потайного выхода. Пробежав целый двор, ряд гаражей, а потом ещё какую-то промзону, она ныряет в расщелину в теплотрассе, откуда клубами валит пар. Феликс резко тормозит и разочарованно охает, потому что туда-то ему точно не пролезть, но тут же краем глаза видит другого кота, который, прошмыгнув буквально в полуметре от его ног, скрылся в совершенно другой стороне. Растерявшись, Феликс делает пару неуверенных шагов вперед, чтобы осмотреться, но оступается и в самом прямом смысле проваливается под землю. Темно. Сыро. Пахнет мочой. Из темноты смотрят десятки горящих глаз.