Две пары чёрного

Знаете чувство свободы? То самое чувство, когда бежишь со всех ног, но ощущаешь себя парящим в небесах. Когда задыхаешься от долгого бега, что будоражит кровь. Когда перебираешь ногами, словно бегущий олень, и чувствуешь приятную усталость. Вот она – одна из форм свободы. Когда есть только ты, ветер в лицо и то, куда ты бежишь. И уже не важно, откуда. На лице Осаму сияла яркая улыбка. Он бежал по людной улице. Он – двенадцатилетний мальчишка с содранными коленями, вздернутым носиком, каштановыми кудрями и коньячными глазами. На правом глазу уже давно нет бинтов, и он смотрит на мир парой весёлых карих омутов, полных жизни, свободы и радости. Люди шли по улице, спешили куда-то, статные дамы обмахивались веерами, а мальчишка юрко лавировал между ними. Он выбежал по проспекту во двор, со двора мимо пары домиков, обежал конюшню и вот, оказался у огромного дуба, что рос на утёсе прямо над рекой Луара. Под дубом стояла красивая двенадцатилетняя Акико, стройный двенадцатилетний Чуя и статный четырнадцатилетний Мори. Они ждали Осаму с улыбками. Ребята договорились поиграть на этом месте в пиратов. Все взрослые их боялись, а «две пары чёрного» мечтали ими стать. Их кораблём был дуб «Биатрисс», а океаном – река Луара. Когда мальчишка добежал и оперся плечом на дуб, к нему подошёл Чуя, пожав руку, Мори помахал ручкой, а Акико обняла курчавого мальчишку. Они все ловко забрались на дуб и заняли свои места. Капитаном сегодня был Мори. Его помощником – Дадзай. - Свистать всех наверх! – крикнул где-то с макушки дуба Осаму. -Есть! – донеслось в ответ от матроса Чуи. - Поднять якорь, отплываем! – завопил Мори. - Мальчики, моя ветка шатается, я сейчас упаду! – завизжала внезапно Акико, находясь на ветке, расположенной высоко над землёй. Ребята, как по сигналу, спрыгнули на ветки, что были рядом с Акико, и протянули к ней руки. Она начала осторожно и медленно идти к Мори, ведь он старше, следовательно, сильнее. Остальные мальчики не стали мешать им. Осаму прижался к стволу дерева, а Чуя… Чуя решил помочь Мори и перепрыгнул на его ветку. От резкого действия ветка зашаталась, и Акико схватилась за Чую, а не за брюнета. Она перепрыгнула на крепкую ветку и поблагодарила рыжего мальчишку, обняв его. Чуя ожидал восхищения от Осаму, но, посмотрев на него, увидел… ужас в его глазах. Мальчик закрыл рот ладошками и с ужасом смотрел на… Мори? Чуя обернулся. Мори не было. - А… Где Мори? - спросил со слабеющей надеждой Чуя, подсознательно догадываясь где он. Осаму судорожно поднял руку и указал на ущелье под дубом. Глаза двоих на ветке округлились, Акико была готова начать… плакать? Никто из мальчишек никогда не видел её такой взволнованной. Все трое замерли на секунду. Услышав, как что-то ударилось о скалу ниже, все трое спрыгнули с дуба и встали у края ущелья. Мори падал. Он видел. Он смотрел в глаза ребят. Взглядом скорби. Прощальным взглядом. Он смирился с тем, что не сможет вернуться к ним. К его маленьким ребятам. Младшим братикам и сестрёнке. К любимым друзьям. К его единственной семье. Он зацепился спиной о ещё одну скалу. Хруст его спины раздался эхом над водой. Он даже не пикнул. Этот удар стал фатальным. Ринтаро молча плюхнулся в воду после чего всплыл на поверхность хладным трупом. Вода Лауры окрашивалась вокруг тела в цвет алой крови, растекавшейся яркими узорами по легкой ряби, исходящей от места падения. - Мори… - МОРИ! - Ринтаро… На глазах троих детей наворачивались слезы. К горлу Осаму подступил ком. Он не мог поверить... Не хотел верить, что тот, кого он считал старшим братом… Что его больше нет. Что больше не будет разных рассказов, нравоучений и заумных историй… Что больше нет того, кто отправит всех троих домой, словно большой старший братишка, который заботится о своих ребятах… Теперь они… «тройной чёрный». И это их совсем не радовало… Осаму не помнил, как оказался дома, не помнил, как заперся в комнате, не помнил, как прошла неделя. Всё это – словно один сплошной кошмар, скоро Дадзай проснётся, и его будут ждать ребята. Все. Как раньше. Как шесть лет подряд… - Осаму! – вопил Чуя за дверью комнаты шатена, тарабаня кулачками дверь, тем самым выводя шатена из мыслей в реальность, - Осаму, открой, я хочу поговорить! Кудрявый мальчишка открыл дверку. В комнату ввалился стройный мальчуган. Он похудел. Его рыжие кудряшки…поникли. А в глазах… а в глазах туман. Голубой туман с серой дымкой. Дадзай готов руку дать на отсечение, что его глаза такие же холодные, грустные, уставшие, заплаканные. Накахара пал на колени перед Осаму, опустил голову и начал монолог: - Прости, прошу, прости меня, это я виноват в его гибели, это из-за меня, я не могу молчать, - Чуя всхлипнул, захлёбываясь слезами, - это из-за меня, Осаму… Осаму, я не могу спать, не могу есть, не могу я так! Меня терзают кошмары, мне плохо, я схожу с ума! Я вижу только его! Вижу то, как он падает и смотрит на меня! Так, будто он рад этому. НО ОН НЕ РАД, СЛЫШИШЬ, Я УСТАЛ, ДАДЗАЙ, МНЕ ПЛОХО, ОСАМУ, ПОМОГИ… пожалуйста… – Чуя вцепился в ноги Осаму и принялся рыдать, жавшись к ним и цепляясь за мальчика, - пожалуйста, помоги, не знаю как, но я устал, пожалуйста, - очередной громкий всхлип, и Накахара не способен больше говорить. Он хрипит в слезах, будто всю эту неделю он рыдал без перерыва. Он хватался за Дадзая, как хватается утопающий за спасательный круг. Он надеялся на защиту. Он надеялся хоть на что-то… - Ты… - прошипел сквозь зубы Дадзай, опустив холодный взгляд на рыжего, - ты убил его, ТЫ УБИЙЦА, ТЫ УБИЛ НАШЕГО ДРУГА, ТЫ УБИЛ ЕГО, ТЫ – НИЧТОЖЕСТВО, КАК ТЫ ТОЛЬКО ЖИВ ЕЩЁ? ТЫ УБИЛ НАШЕГО ДРУГА! Я ТЕБЯ БОЛЬШЕ ВИДЕТЬ НЕ ХОЧУ! УХОДИ! ПРОВАЛИВАЙ! ТЫ УБИЙЦА, ТЫ… - из глаз мальчика полились ручьи слёз, он смотрел на Чую сверху вниз и пнул его ногой, - ПРОВАЛИВАЙ! Глаза Чуи распахнулись. На его лице красовалась ссадина от туфли Осаму. Он был отвергнут. Отвергнут единственным другом. Акико для него была не сильно приятна. Он тянулся к кучерявому шатену, что всегда был добр к рыжему. Всегда обнимал, восхищался, заплетал его огненные волосы. Тот, кому Накахара доверял все-все секреты. Его предали. Оставили одного с его страхами. Акико не поможет. Она посмеётся. - За что… ты так со мной?- из глаз рыжего текли слёзы, он не убегал от Осаму, он ждал. Ждал его ответ. - Ты убил Мори! Тебя никто не просил прыгать на ту чёртову ветку, никто не просил помогать ему! Ты. Убил. Мори. Ты. Монстр. ТЫ. АРАХАБАК… Чуя подпрыгнул в кровати, судорожно потирая глаза. Из голубых омутов текли слёзы. Он обнял подушку и уткнулся в неё носом, судорожно всхлипывая. Вдруг в дверь начали настойчиво стучать. - Дорогой, это Дадзаюшка. - Чуя, открой, пожалуйста! Рыжий мальчишка сполз с постели, протопал босыми ногами по холодному деревянному полу и приоткрыл дверку. В комнату тут же ввалился стройный мальчишка. Он похудел. Его каштановые кудряшки… поникли. А в глазах… а в глазах туман. Коньячный туман с серой дымкой. Чуя готов руку дать на отсечение, что его глаза такие же, холодные, грустные, уставшие, заплаканные. Осаму кинулся в объятья Накахары, опустил голову и начал монолог: - Накахара, я понимаю, тебе тяжело, но ты не виноват, это не ты. Мори поскользнулся. А ты спасал Акико. Ты хороший мальчик. Пожалуйста. Хватит плакать. – Шатен стер дрожащими пальцами слезы с век рыжика. – Всё хорошо. Мы с Акико решили сделать памятник в честь Ринтаро. Ты с нами? - Да…- голубоглазый не слышал вопрос Дадзая, уйдя в себя. Он прокручивал в голове те тёплые слова, что были ему сказаны. Он нуждался в них. Они словно ластик стирали те дрянные фразы, что отпечатались в голове и в мыслях рыжика, заставляя его страдать. Чуя перевернулся кровати и с грохотом упал. Из голубых омутов текли слёзы счастья, оставляя за собой прозрачные дорожки на впалых щеках. Он обнял подушку и уткнулся в неё носом, смущённо краснея. Но вдруг в дверь начали стучать, требуя, чтобы ее открыли. - Накахара, к тебе Акико и Осаму. Рыжий мальчик встал и открыл дверку. В комнату ввалились двое. Они выглядели прекрасно. А его каштановые кудряшки… были даже более кудрявыми, чем обычно. А в глазах… а в глазах туман и притворная радость. Коньячный туман с серой дымкой. Чуя готов руку дать на отсечение, что его глаза по сравнению с ними, холодные, грустные, уставшие, заплаканные. Осаму кинулся в объятья Накахары. Они крепко обнялись. До хруста костей. Буквально. Чуя огляделся по сторонам. Вокруг тьма и лишь… белый скелет, что с силой сжимал в объятьях рыжего. Кости рёбер впивались в тело Чуи, вызывая боль. Адскую боль в груди. Багряная кровь яростными потоками изливалась из ран. Но рыжеволосый, игнорируя боль от ран, продолжал прижиматься к бездушным костям, что поглаживали его по волосам кистью руки и тихо шептали голосом Осаму «не переживай, скоро всё станет хорошо». - Когда «скоро»? Когда, Осаму, скажи… Слёзы текли по подушке, оставляя мокрые следы на ткани. Яркие огненные пряди волос растекались ручьями по белой постели. Мужчина поднялся на локтях и сразу упал обратно, рыдая в подушку. - Дорогой? – Чей-то женский голос, доносящийся сквозь туман, послышался где-то за дверью. В следующий момент в комнату к мужчине зашла брюнетка. Её лицо было белым как снег, губы алые, как свежая кровь, а щеки румяны, как бока спелого яблока. Она была в скромном платье и с очень озабоченным взглядом. Женщина была одета в двухцветное платье, состоящее из белой юбки и голубого жакета, а черные, как смоль, волосы были собраны в высокий пучок. - Оставь меня одного, прошу, - тихо прошептал мужчина, словно в бреду. - Опять тот сон? – Голос брюнетки выражал беспокойство, пока молодой человек повторял одну и ту же просьбу. - Прошу, уйди. Девушка молча подошла к мужчине, потрогала его лоб и ахнула. - Да у тебя жар! Ну-ка, сколько тебе лет? – Брюнетка взволновано присела рядом с мужем. - Мне двенадцать, я – Чуя Накахара… - Чуенька, тебе 22, а я твоя жена, Такако Уэно. - Я женат?... Ах, точно… - проблеск осознания проскочил в голубых глазах, из которых так и струилась печаль. - Каждое утро одно и то же, – женщина встала и погладила мужчину по волосам,- я принесу снадобья. - Тебя посчитают ведьмой, - отстраненно заметил рыжеволосый. - Зато ты будешь здоров. Я вылечу тебя, - ответила та, пытаясь убедить то ли своего супруга, то ли саму себя в том, что рано или поздно, но это закончится. - Мне нужна не ты… - прошептал Накахара, в надежде, что его хриплый голос будет не слышно за шелестом юбок. - Что? – Девушка остановилась в проходе, бросив в сторону супруга вопросительный взгляд. - Я говорю, что пить хочу… Женщина, решив, что действительно просто не услышала просьбу мужа, удалилась из комнаты, и направилась к кухне. Мужчина же схватился за свои волосы, вплетая в огненные пряди бледные пальцы. Он стонал от боли. Душевной боли, что с каждым днём все сильнее съедала его изнутри. - Осаму, что же ты делаешь?! Накахара сел на пол, держась за голову. Вокруг валяются листы. Исписанные, пустые, скомканные. Чуя Накахара – вполне известный поэт Франции. Его поэмы передают душевные чувства писателя, раскрывая их своим читателям. Но никто не знал, что эти чувства реальны. Что эти чувства – зов о помощи Арахабаки ( таков был его псевдоним). Знал это только Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. - Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. Осаму. Накахара вырывал волосы, катался по холодному полу и рыдал, как младенец. Рыдал от тупой боли, не желавшей отпускать его. Он ведь так и не выговорился Дадзаю десять лет назад, когда у него был маленький, но всё же шанс на то, что его не только выслушают но и услышат. Однако Акико успела раньше, ополчив дорогого ей Осаму против Чуи. И всё. От «две пары чёрного» осталось только слово «чёрного». Чуя мучился все те десять лет, что минули с тех пор, как погиб Мори. И каждый день из этого срока его преследовали кошмары, тянувшие во тьму. Именно из-за них у Накахары началась развиваться временная амнезия. Каждое утро он узнавал, что ему не 12, а 22, что он женат, что он поэт, что он – Арахабаки. Да. Он уже не Чуя. Он – несчастный Арахабаки. Бедный, оставленный единственным другом, Арахабаки… Смутную печаль мою, мутную печаль Мелкий снег сегодня снова чуть припорошит. Смутная печаль моя, мутная печаль – Ветер вновь над ней сегодня тихо ворожит. Смутная печаль моя, мутная печаль, Словно шкурка чернобурки, хороша на вид. Смутная печаль моя, мутная печаль Снежной ночью замерзает, на ветру дрожит. Смутная печаль моя, мутная печаль Ничего не бережет, ничем не дорожит. Смутная печаль моя, мутная печаль Только смертью одержима, радостей бежит. Смутная печаль, мутная печаль! Страх меня не покидает, душу бередит. Смутную печаль, мутную печаль, киноварью на закате солнце озарит. Осаму держит дрожащими руками листок с написанным на нём стихотворением. С его глаз текут рекой слёзы, падая на бумагу и оставляя на ней влажные следы. Сжав в кулаке листок, мужчина вновь развернул его и бережно положил на стол. Он понимает, о чем это стихотворение. Он понимает, кто это написал. Он давно это понял. Он давно понял, что Архабаки – Чуя. Уставший, бедный Чуя. Тот, кого кинули. Оставили. Шатен скучал. Скучал по кучерявому веселому мальчишке, что с ярым рвением и горящими голубыми омутами рассказывал разные страшилки. Скучал по их дракам, скучал по всему Накахаре. Дадзай сидел за кухонным столом большого особняка. Сияло утреннее солнце, которое ни капли не радовало мужчину. Он перечитывал новое стихотворение Чуи «Смутная печаль». Перечитывал в течение часа. Или двух. Он потерял счёт времени, уходя в мысли, представляя голос друга, представляя, как он, двенадцатилетний мальчик, стоит и рассказывает это стихотворение с бегающими в глазах чёртиками. Он понимал каждую строчку. В каждой из них были описаны мысли Чуи, его страдания. Но Осаму не мог утешить его. Не потому что не хотел, нет, он бы душу продал, лишь бы увидеть его, его первого друга. Но его держали. Держала. Жена. - Дорогой, - в тишине особняка раздался грубый и одновременно мягкий голос Йосано. Она цокала каблуками по каменному полу, вернувшись домой. Когда темноволосая зашла в комнату, где был Дадзай, и громко цокнула каблуком, Осаму вздрогнул. - Что это? – Тон девушки резко переменился, став стальным и пропитанным холодом. - Опять его никчемный стих? Сожги. - Но… - Осаму приподнялся в попытке возразить. - Сожги! – Властный тон, прозвучавший с небольшим эхом, так и говорил, что возражения эта женщина не потерпит. -Акико, хватит, это наш друг,- голос шатена звучал мягко и даже успокаивающе, пытаясь достучаться до девы. - О нет, дорогой, он убийца. Не потерплю его. Даже предметов, которых он касался! Осаму встал из-за стола, сложил листок и положил его к себе в кулак. Затем тот подошёл к девушке и, утянув её в трепетный поцелуй, обнял. - Я устал от этого. Хватит. Я пойду прогуляюсь. – Ровный и спокойный тон несколько умерил пыл его супруги. Но надолго ли? Девушка осталась стоять в проходе. Её пальцы сжали косяк, впиваясь ноготочками в древесину, оставляя небольшие, еле заметные борозды. Затем она отлепилась от него и поднялась в спальню супруга. Она подошла к его столу. Не задутая свечка, воск, печать… - Так ты всё же пишешь ему… Акико вскипела. Её ладошки сжались в кулаки. Она незамедлительно спустилась на кухню, подошла к кухонному столу и схватила нож. - Устал значит. Устал от меня, да? У тебя кто-то появился, да? А Арахабаки это не Чуя, а твоя любовница, да? НЕ ЛГИ МНЕ. НЕ СМЕЙ, ТЫ, НИЧТОЖЕСТВО! – крикнула она в пустоту, надрываясь. Гнев захватил её с головой, не оставляя места здравомыслию. - Он убил единственного дорогого мне человека! ДА ЧТОБ ЕГО И ЕГО ЖЕНУ СОЖГЛИ! – Воскликнула она, и эхо от столь гневного крика прокатилось раскатом по всему этажу особняка. - Откуда ты знаешь, что он женат?- Раздалось позади. Девушка обернулась и едва уловимая дрожь прошлась по ее телу, стоило ей увидеть супруга. Он глядел на неё холодно, убивая взглядом.