Две пары чёрного

Маленькие бледные хрупкие пальчики скользили по стеклу хрустящей от чистоты тарелки, смывая с неё пену от мыла. Вода была настолько холодной, что пальчики уже почти не чувствовались, онемевая. Перед нами, у раковины каморки, стоит шестилетний мальчик. Хрупкое нежное тело, стройные ножки, тоненькие ручки, детские щечки, хрупкие плечи, каштановые кудри. На нём растрепанные шортики, болтающиеся на детских бёдрах, несуразная грязная кофточка и бинты по всему телу. На правом глазике у малыша также были бинты. Он, периодически дыша теплым дыханием, мыл посуду в ледяной воде, ведь другой и не было. Только ключевая. Почему? А будто во Франции, так еще и в XVI веке существовали канализация, раковина с горячей водой и посудомойка. Был только хрупкий мальчик, корытце и пара тройка вёдер с водой. - Дадзай! - раздалось за хлипкой дверцей, постанывающей старыми досками. По не скрипучему паркету слышались грозные грубые шаги. Дверь издала грустный протяжный звук и открылась. Мальчик, что со спокойным лицом домывал тарелочку, вздрогнул и выронил предмет интерьера. Удар. Звон. Осколки. Повисла гробовая тишина, нарушаемая завыванием дверных петель и перекатыванием осколков по полу. Шлепок. На бледной щёчке мальчика красовался красный отпечаток женской ладони. - Мама, я уберу… - Я не сомневаюсь! А кто новую купит? Мы не гончары, что бы бить посуду, когда захотим, идиот! Небось, дьявол мне тебя послал, отродье! Ответом стала лишь оглушительная тишина. С опущенных ручек Осаму стекали капельки ледяной воды, оставляя влажные дорожки. Женщина ещё с минуту постояла на месте, затем подняла голову и, многозначительно хлопнув дверью, ушла. Мальчишка ещё с минуту не двигался, замерев так, будто провалился в астрал. Очнувшись, он спустился с табуретки и принялся собирать стекла, ежесекундно всхлипывая от мелких осколков, что впивались в неумелые пальчики. Парнишка был ещё мал, чтобы придумать то, как убрать осколки без лишнего кровопролития. Он слишком мал для всего этого всего. Вдруг между шкафами послышалось какое-то движение. «Крысы», - подумал мальчик, отходя от шкафов, медленно заползая на стол рядом с корытом. Движение усиливалось, шкафы дрожали так, словно их трясло судорогой, а банки с разными алкогольными напитками гремели, создавая неимоверно оглушительный звон. Во всяком случае, оглушителен он был для Осаму, прижавшего ножки к груди и обнявшего их. Он боялся крыс до паники. Хотя лицо его было…спокойно. Шкафы тряслись сильнее, но вдруг из общего шума начали слышаться ругательства и ворчание. - Тише, тише, Чуя. - Не тишкай на меня, сам умудрился застрять, Мори. Дадзай завороженно смотрел на говорящие шкафы. Он сильнее вжался в себя, словно ёжик, который ожидал, что из норы вот-вот выскочит лисица. Спустя минуту копошений из одного шкафа выкатился мальчишка. На вид ему было лет шесть. Он был без одного переднего зуба, с рыжими взъерошенными волосами, в белой кофточке, грязных длинных штанах и в дырявых ботиночках. Его лицо было покрыто множеством веснушек, а его глубокие голубые глаза рывками бегали по каморке. Они были яркими, красивыми. В этих глазах Осаму увидел радость, много шалости, нескончаемую энергию и море позитива. Когда его взгляд остановился на шатене, тот повернулся к шкафу и прошептал «Мори, вылась, ты что там, застрял?». Спустя ещё минуту вылез мальчик постарше. Ему, видимо, было лет восемь. Это был высокий бледный мальчишка с хвостиком на затылке и двумя прядками по бокам худого лица. Его глаза были чем-то смежным между розовым и коньячным. Они были полны понимания и некой хладности. Такие глаза, как любят говорить взрослые, смотрят на всё по-умному, расчётливо. Вот только в этих, пожалуй, ещё плясали чертята. На нём были красивые брючки, запачканные травой и пылью, футболка, небольшой тканевый плащик и потрепанные жизнью ботиночки. Эти двое осмотрели помещение, будто не замечая Осаму, сидящего на столе и не смевшего двинуться. Он впервые видел детей такими. Простыми. Обычными. Не в парадных костюмах, не со вздёрнутыми носами, не на каблучках, не едящие сладкое только с ложечки матушки. Обычные. Лохматые. Уличные. Пока Дадзай рассматривал пришедших, Мори подошёл к мальчику и положил свою теплую ладошку на его щечку, где ещё не сходило покраснение от удара. - Больно? От неожиданности, шатен всхлипнул. Чуя подошёл с другой стороны и аккуратно обнял мальчика. Мори присоединился. - Не плачь, хочешь, конфетку дам? – сказал с улыбкой Мори, достав из кармана четыре карамельки. Осаму замялся. Он очень хотел конфетку, но его смущало другое. - Что вы только что сделали? - Обняли. - Обняли – подтвердил Чуя, шмыгнув носом, - мама говорит, объятья – помогают от боли. - Хочу ещё, – прошептал смущённый Дадзай. - Тебя что, никогда не обнимали? - распахнул глаза Мори, глядя в коньячные глаза шатена. - Никогда – опустил глаза тот. - Ну и ну, - воскликнул Чуя, - у тебя даже друзей нет? - Ни одного. Чуя и Мори переглянулись, будто мысленно договорились, кивнули друг другу и посмотрели на Осаму, протянув ему руки. - Добро пожаловать в нашу банду. - В кого? - Банду, - пояснил Чуя,- у нас есть своя банда. И она называется… Мори и Чуя сделали загадочные лица и, улыбаясь во весь рот, выдали: - ТРОЙНОЙ ЧЕРНЫЙ! - Тройной? Но вас двое! - Нас трое. - Просто одна из нашей банды ушла к своей маме на время. Скоро придёт. - Ты рад? - Чему? - Дружбе с нами. - Очень, - улыбнулся кудрявый шатен. Внезапно улыбки сошли с лиц мальчишек – вновь послышались стремительные шаги, рассекавшие воздух, пропитанный деревом. - Прячьтесь! – прокричал Осаму шёпотом, впихивая друзей за шторки, - стойте тут, она никогда не трогает окна. Мальчики замерли за льняными полотнами. Чуе повезло, он стоял так, что его не было видно, но при этом мальчик мог видеть Осаму, быстро залезшего на табуретку и принявшегося полоскать тарелочки. В комнату зашла высокая статная шатенка с явным намерением ругаться. Она посмотрела на сына: - И что ты тут так долго делал? Посуды не уменьшилось! - Я…собирал осколки… Женщина перевела взгляд на карамельку, одиноко лежавшую на столе. Та была в ярком фантике, красивая и явно вкусная. У Дадзая слюнки текли, глядя на неё. Женщина схватила конфету и ткнула ей, зажатой в кулак, в лицо мальчика. - Это что? – строго спросила она. - Конфета, матушка. - Откуда? - Пока осколки собирал, нашёл. «Матушка» кинула конфету обратно и вышла из каморки, громка хлопнув дверцей. Осаму замер. Мама позволила ему съесть найденное. Она вернула ему конфету. Она пожалела его. Мальчик расплылся в улыбке. Чуя выскочил из-за шторки и схватил конфетку, так и норовившую упасть, с края стола. Мори тоже тихо вышел и подошёл к счастливому Дадзаю. - Чего ты лыбишься? - Она вернула конфетку. - Психованная она… как ведьма, – сказал Чуя, протягивая конфетку шатену. Мальчик взял угощение. Мори предложил помочь Осаму домыть посуду. Дадзай встал на табуретку, Мори остался на полу, а Чуя встал на коробку. Один намыливал тарелки и чашки, другой полоскал, третий вытирал и складывал красивой стопочкой на столе. Так зародилась крепкая дружба. На следующий день Мори и Чу познакомили Осаму с Акико – шестилетней девочкой с улыбкой, пугавшей всё живое в радиусе километра. «Тройной черный» использовали её как защиту от других ребят. Акико достаточно было улыбнуться, как всех будто ветром сдувало. А если это не помогало, то в ход шли её красные туфельки, а точнее их каблучки, и первое попавшееся под руку – камешки, палочки, веточки. Она умело отбивала у врагов какое-либо желание лезть к банде. Если же Акико не справлялась, то появлялся Чуя - он маленький и юркий, так что с легкостью укладывал взрослых мальчишек на землю, а Акико их допинывала. Мори же всегда просто наблюдал, не желая принимать в этом участие. Так беззаботно шли дни, недели, года. Ребята научили Осаму сбегать из дома, делать мечи из палок и другим разным премудростям. Позже они переименовали себя в «Две пары черного». Это произошло тогда, когда дети случайно открыли для себя, что две пары сапогов равны четырём сапогам, значит две пары человек – четыре людя. Дни шли беззаботно, но в один день всё изменилось…