Солнцеворот

There's nothing left for you to give The truth is all that you're left with Twenty places then at dawn We will die and be reborn.

...Рубашка намокает мгновенно, будто стреляли не в грудь, а в заполненный краской воздушный шарик. Куросаки оступается, пару секунд стоит неподвижно, а потом начинает обмякать. Уже падая на колени, он даже не пытается зажать рану – слишком растерян и всё ещё не может поверить. Отовсюду гремят выстрелы, слышны крики, издалека доносится вой сирен, а пули над головой дробят кирпич в крошево. Урахара шипит сквозь зубы – его тоже задело, но это пустяк, царапина; он оттаскивает Ичиго с линии огня; ярко-красная, артериальная кровь льётся меж пальцев рваными толчками. Слишком близко к сердцу и лёгким. Паршиво. Ему удаётся оттащить Ичиго в проулок между домами – дальше уже должно быть легче. Киске знает эти трущобы как свои пять пальцев, ему не составило бы труда скрыться, будь он один. Но сейчас их двое, Ичиго тяжело ранен, а до ближайшей больницы три-четыре квартала – это если быстро и по прямой. Но им туда нельзя, там продажная падаль и будет слишком много ненужных вопросов. В принципе, он мог бы отволочь его к себе, но это ещё хуже, чем вариант с больницей – раз они пришли за ним сюда, то наверняка начали оттуда. Хотя... есть ещё одно место, но не факт, что они успеют добраться до него вовремя. Урахара пристраивает Ичиго к стене за мусорными баками, отрывает от своей рубашки рукав, и, скомкав, прикладывает под одежду к тёмно-красному пятну на груди. Теперь хотя бы не будет течь так сильно. Затем сдирает с себя галстук и связывает им руки Ичиго, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Путь назад заказан – там всё ещё идёт непрерывная пальба. Дальше – только вперёд, но тут почти катакомбы, волоком уже не протащишь. Мысленно прикинув путь отступления, Урахара подхватывает Ичиго под колени и взваливает себе на спину, заставляя обнять себя за шею и тем самым фиксируя положение. Хорошо, что он без сознания – значит, боли не почувствует, а рану прижмёт его весом. Так, сгорбившись, он преодолевает несколько узких, заваленных хламом проулков, прежде чем подобраться ко входу в вентиляционную шахту. Там Урахара приостанавливается, перехватывая Ичиго поудобнее. Оглядывается: тот дышит трудно, с присвистом и нехорошим бульканьем, от которого становится ясно, что задето лёгкое. Но, слава всем богам, всё-таки дышит. Значит, ещё есть шанс. Хватило бы времени... Сейчас главное – выбраться за пределы этого района, а там уже можно будет вздохнуть посвободнее, а заодно и найти машину. Она им нужна. И срочно. Он плохо помнит, как у них получается преодолеть полузаваленный лабиринт тоннелей. Вой сирен и звуки перестрелки остались далеко позади, за несколькими километрами асфальта и кирпичных стен, а они – глубоко внизу, под тридцатью метрами земли и бетона. Остаётся только надеяться, что преследователи не догадаются сунуться в эти норы. Они выбираются на поверхность где-то у Проспект-парка, и только тогда, бережно опустив Ичиго в тени клёна, Урахара позволяет себе немного передохнуть. Он вскользь осматривает парнишку: кровь уже почти не течёт, только чуть-чуть сочится при резком движении. Ичиго всё ещё без сознания; его голова запрокинута, кадык остро выступает под тонкой кожей, и кажется, будто в его горло воткнута кость. Урахара гладит его по волосам, придерживает голову, чтобы сидел прямо, не съезжая в траву. – Ну что ж ты так, а, Ичиго? Потерпи ещё немного... Оглядывается: где-то неподалёку живёт Тессай. Сегодня он дома, значит, машина должна быть в гараже. Стараясь действовать как можно аккуратнее, он легонько хлопает Куросаки по щекам: – Ичиго, слышишь меня? Ну же, не отключайся! Не засыпай! Ичиго кое-как разлепляет веки, смотрит мутным от шока взглядом, с трудом сглатывая. В уголке его рта начинает проступать кровавая пена. – Вот таак, молодец... Держи, – сбросив с себя пиджак вместе с рубашкой и прикладывая последнюю на оторванный ранее, уже насквозь промокший красным рукав, – подержи вот так пять минут, я только возьму машину! Пять минут, Ичиго! Ичиго прикрывает и снова открывает глаза. Когда на счету каждая секунда, любое промедление может стать фатальным. Урахара улыбается, ободряющим жестом гладит его по щеке: – Давай, не сдавайся. Ты выкарабкаешься. В дом к Тессаю он врывается так, словно под ногами уже горит земля. – Киске? С чего среди ночи? – Приём сорвался, нас уже ждали. Куросаки ранен. Я возьму машину, – почти без пауз выпаливает он с порога, и, не слушая ответа, кидается к гаражу. – Эй, погоди! – Где ключи? Тессай поднимает вверх руку с зажатым меж пальцев брелком: – Не думал же ты, что я вас одних отпущу? Где он? – В паре сотен метров отсюда, у платановой аллеи. И... едва жив. – Понял. Давай к нему, я подъеду. Урахара кивает и срывается с места. Звук двигателя звучит в ушах райской музыкой. Только бы она не превратилась в колокольный звон, только б не... Они успевают. Ночной Нью-Йорк встречает старенький «Форд» Тессая глубокой завесой ледяного дождя, и они с разгону врезаются в него, разбивая телом автомобиля потоки тёмной воды. На пересечении Седьмой Авеню и 15-Стрит в них едва не влетает матово-чёрный «Кадиллак». Урахара на миг поднимает голову, фотографируя взглядом номер и тонированное стекло, но лучи фар уже вырезали его лицо из полумрака, а затем дорогой автомобиль, крутанувшись, стремительно разворачивается следом. «Кадиллак» преследует их бесшумно и неотвратимо, как сама Смерть, что перешла им дорогу раньше. Ни выстрелов, ни криков – только длинная чёрная машина, неотрывно следующая за мечущимся в панике тёмно-синим «Фордом». Из-за него они не могут свернуть направо, на Лафайетт-авеню, и уже оттуда – на Юг-Портленд-авеню, в Бруклинскую больницу. «Кадиллак» гонит их прочь, заставляя стрелой перелететь Флэтбуш Авеню Экстеншен и Манхэттен Бридж, и дальше, по Восток Ривер Эспланаде, а оттуда – на Верхний Ист-Сайд. На северо-запад, прочь с оживлённых районов, через мост Джорджа Вашингтона и вон из города. Туда, где ничто не помешает избавиться от всех троих. Но мрачное противостояние гонки нарушается, стоит выехать на полупустую ночную трассу. «Кадиллак» резко даёт вперёд и с ходу бьёт им в багажник; «Форд» взвизгивает и, завиляв на мокром асфальте, едва уходит от нового удара. Гонка продолжается ещё минут десять, а потом монстрам позади надоедают игры: их автомобиль делает рывок и, поравнявшись, круто сдаёт влево, цепляя «Форд» за заднее крыло и отбрасывая его в сторону. Стекло опускается, и в неверном свете фонарей Урахара видит дуло автомата, направленное прямо на него. Пригнувшись, он орёт «Вниз!», накрывая Ичиго собой, но Тессай опережает его: резко сдав вправо, он выводит машину из-под огня, и большая часть пуль, минуя их, уходит в темноту. – Какого хрена?! – орёт Тессай, обеими руками выворачивая руль, прямо под колёса преследователям, и те немного сбавляют скорость. – Что ты им такого сделал?! – Остался в живых, – коротко отвечает Киске, укладывая Ичиго на заднее сиденье. – Стволы есть? – Там на полу должны быть, глянь... Ах ты ж ёбанный ты нахуй! Новый удар едва не сбрасывает Куросаки на рычаг переключения передач. Побуревшее было пятно на его груди наливается свежим и липким. – Сука... Как подберётся ещё раз, разворачивай навстречу. – Да знаю я! И позвони Ишшину! – рявкает в ответ Тессай: треск выстрелов и визг тормозов заглушает его слова. – Позвоню, когда выберемся! Он щёлкает затвором обреза, выжидая, когда преследователи поравняются с ними слева, и только потом подаёт Тессаю знак. Тот резко берёт вправо, вынося «Форд» с разворота; Киске выбивает прикладом остатки стекла и стреляет «Кадиллаку» в лобовое – туда, где сидит водитель. Машина предсказуемо виляет в противоположную от них сторону и, влепившись в бетонный разделитель, взлетает в воздух. Переворачивается несколько раз, и только после этого, изломанная и смятая, как консервная банка, падает на крышу. Всё это время – от броска вверх и до сокрушительного удара оземь их словно накрывает толстым куполом безмолвия: исчезают все звуки, время замирает, а кровь – перестаёт течь по венам... А спустя секунды, вместе со скрежетом искорёженного металла об асфальт – возвращается. – Так. С этими покончено. А потом настоящее возвращает их в самую гущу адской действительности – следом за «Кадиллаком» раскручивает и их тоже; Тессай в спешке выворачивает руль, но тщетно: «Форд» заносит, и, выломав ограждение, выбрасывает на обочину. Короткий глухой удар об землю, затем скрип – это Тессай втапливает педаль тормоза в пол до упора; в ответ машину ведёт, задняя ось проседает, а колёса вязнут в песке. Ещё несколько секунд надрывного скрежета где-то внутри – и они останавливаются. На этот раз – окончательно. Ичиго лежит молча. Шум вновь начавшегося дождя забивает собой все звуки, и Киске наклоняется почти вплотную, вслушиваясь – дышит ли? Дышит. Смаргивает тяжело, облизывает синеющие губы, но дышит. Урахара придвигается ещё ближе, стирая большим пальцем скопившуюся в уголке рта кровь, но на её место сразу же вытекает свежая. – Зачем закрыл, дурачок? – шепчет он в слипшиеся от крови, некогда ярко-рыжие волосы. – Я бы и так... увернулся. Ичиго безвольно откидывает голову, смотрит на него долго, словно не видит... или видит, но уже не то, что доступно живым. Хрипло проталкивает в немеющее горло: – ...не мог... иначе... – Тшшш... Побереги дыхание, мы уже почти на месте. – ...неважно... – он крупно вздрагивает, по телу проходит волна, и Урахара с ужасом понимает, что это не что иное, как пред-агония. Ичиго выгибается мостиком, цепляется за ворот пиджака Киске и рывком тянет его на себя. – Передай... отцу... что я сам... так решил. Ты... не виноват. Я не жалею... что заслонил тебя. Глаза Ичиго медленно стекленеют, теряя влажный, присущий живым блеск, и за застилающей мутью уже не разобрать их цвет. Урахара обнимает ладонями его лицо, силясь услышать звук дыхания, которого нет. Склонив голову и почти целуя в обесцвеченные, блёкло-серые губы, он, как молитву, повторяет во влажный от мороси воздух: – Не уходи, малыш, не надо... Не надо... Ичиго... Он не знает, сколько проходит времени, пока Тессай не окликает его снаружи – оказывается, он выходил, чтобы осмотреть машину. Урахара не двигается: он сидит, обняв Ичиго со спины, и тихонько раскачивается взад-вперёд, баюкая его, как ребёнка. Тессай подходит к нему, кладёт руку на плечо. Повторяет: – Надо уходить. Со стороны перевернувшегося «Кадиллака» доносится слабое шевеление. И только это движение выводит Киске из оцепенелой задумчивости. Осторожно уложив Ичиго обратно на заднее сиденье, Урахара молча поднимает с пола обрез. Бросает через плечо короткое: «Уходите». – Киске, не дури! Он даже не оборачивается, лишь с хрустом переламывает ружьё напополам, вставляет в каждый из стволов по патрону и передёргивает затвор. И лишь после этого роняет негромко: – Я ещё не закончил. Тессай принимает его решение. За это Киске его и ценит – какой бы он выбор не сделал, Тессай всегда будет на его стороне. – Прикрыть? – Обойдусь. Каждый новый шаг, каждый пройденный метр остаются позади. Урахара идёт небрежно, нога за ногу, неторопливо, но неотвратимо. Словно это не его только что пытались убить. Словно это не его могут убить в любую следующую секунду. Хотя... раз не сняли до сих пор, значит, им не до этого. Что ж... тем хуже для них. Первые выстрелы прокатились по шоссе, когда он подошёл на пять метров к «Кадиллаку». Чтобы не попасть в цель с такого расстояния, нужно быть или идиотом, или слепым. А может, и тем и другим вместе. Картина немного прояснилась, стоило обойти машину – двое из четверых её пассажиров мертвы, ещё двое – ранены, и при этом один из них без сознания, а другой всё ещё пытается стрелять даже несмотря на то, что так откровенно мажет. Урахара подходит к нему, пинком отбрасывая ствол на дорогу. Долго смотрит в бледное лицо в сине-зелёной тени. – Что, «рука дрожала», да? – сочувственно качнув головой, спрашивает он в темноту. В обступившем его полусвете фар видно, как в тонкой плёнке из воды и бензина медленно расплывается тёмно-красное, почти чёрное в слабом отсвете пятно. Урахара чувствует, как поднимается внутри одуряюще-жаркая волна безудержного, злого веселья. Так вот, значит, что чувствуют те, кто мстят за кого-то близкого... – Знаешь... что? – небрежно тянет он, наклоняясь и с силой впечатывая кулак рядом с чернявой головой, на что та рефлекторно дёргается. – Я думаю, что вам повезло. А знаешь, почему? Ни слова. – Потому что вы, в отличие от него, – кивок в сторону «Форда», – умрёте быстро. Не знаю уж, что там с безболезненностью, но вот то, что это будет быстро, гарантирую. Так что в этом плане я вам даже завидую. В ответ человек поднимает на него мутные глаза, спрашивает с издёвкой: – Что, даже не спросишь, кто нас послал? – А зачем спрашивать, если ответ известен? – в тон ему отвечает Киске. Сзади раздаётся долгий гудок. – Хмм? – Тессай сигналит фарами, и Урахара переводит взгляд сначала на часы, а затем и на корчащегося человека снизу. – И правда, что-то засиделся я с тобой тут... ну да ничего, немного времени ещё никому не повредило. Так ведь? Неожиданно тот начинает смеяться, несмотря на то, что с каждым новым вдохом крови на его одежде становится всё больше. Урахара терпеливо ждёт. Осуждённые на смерть тоже имеют право на последнее слово. – Я надеюсь, ты сказал всё, что хотел? – выплёвывает он наконец. – А то я думал, усну, пока ты кончишь. А вот давать это право таким, как этот, видимо, не следовало. – Не-а. Остальное я скажу твоему боссу – всё равно тебе уже ни к чему, а вот ему хоть полезно будет, – с усмешкой бросает Киске, отступая. – Кстати... я надеюсь, ты любишь отдыхать у зажжённого камина, потому что сейчас тебе предстоит именно это. Смех за его спиной резко обрывается. – Или ты и правда думал, что пуля в лоб – то, чего ты достоин? – будто и не заметив паузы, продолжает он с улыбкой. – Тогда, боюсь, мне придётся тебя сильно огорчить. Такие, как ты, должны гореть в аду. И уж я-то позабочусь, чтобы вы попали туда прямо сейчас. Отойдя на порядочное расстояние, он достаёт из кармана пачку сигарет и зажигалку, прикуривает. Затягивается пару раз, после чего кидает всё ещё горящую зажигалку прямо на чуть растёртый по асфальту радужный след. Бензин вспыхивает мгновенно, бежит дорожкой в сторону замершего бесформенной грудой «Кадиллака», а Урахара отворачивается и, зажав ружьё рукой, бредёт к уже заждавшемуся Тессаю. Когда они осторожно трогают с места, позади уже вовсю полыхает огнём. Когда они по широкой дуге возвращаются в город, Тессай ведёт уже аккуратно – словно это не их недавно бросало по шоссе, как лодку в шторм. За окнами лениво плывут погружённые в густую, чернильно-синюю темноту деревья, мерно разбавляемые жёлтыми кляксами фонарей; в разбитое окно бьётся влажный ветер. Урахара сидит, развалившись на сиденье, его голова запрокинута, глаза под ладонью полузакрыты; в пальцах зажата так и не зажжённая сигарета. Тессай то и дело кидает на него взгляд... но не произносит ни слова. Ичиго – он не может заставить себя думать про его тело, – лежит на заднем сиденьи, вечно сведённые брови разгладились, лицо умиротворено. Если не обращать внимания на мертвенную бледность губ и кожи, то может показаться, что он спит... но только со стороны. Урахара вздёргивается, выбивает локтём остатки стекла, высовывая голову из окна – чтобы дождливая пыль смыла со щёк солёную влагу, хватит, хватит, и – почему они едут так медленно? Он хотел бы не ветер, а ураган – чтобы закружило со всей своей бешеной силой, высекая на коже с кровью, и чтобы было больно – физически, и чтобы эта боль перебила другую, ту, что свернулась внутри и не уходит. Он мог бы уже привыкнуть, сколько раз терял тех, кто дорог, и нет, он не будет, он не должен, это просто... Просто слёзы. Когда впереди показывается развязка, а за ней – подсвеченный разноцветными огнями город, он уже владеет собой, и о недавнем почти-срыве напоминает разве что слабое жжение в уголках глаз. Ничего. Это ничего. Просто слишком много соли.