Свет фонаря во тьме

      Горячий напиток обжигает мне губы. Я не могу толком глотнуть — руки дрожат, и я обливаюсь.       — Чарльз!       — Пей отвар, тебе надо успокоиться.       Я не хочу пить. Я хочу ткнуться лицом в его грудь и остаться в этой позе навсегда.       — Чарли!..       — Тихо, тихо, — Ли гладит меня по плечам. — Иди сюда.       Мне надо сказать ему слишком много. Но как набраться храбрости?       — Прости, что я расклеился при тебе. Наверное… Ты уже не сможешь уважать меня после всего этого, — говорю я несколько минут спустя, когда травяной отвар начинает действовать. Я действительно слегка успокаиваюсь, может быть, потому что теплая рука гладит меня по плечу.       — Я бы тоже расклеился. Все хорошо…       Но меня одолевают сомнения. Я отодвигаюсь от Чарльза, чтобы хорошо его видеть. Боль вгрызается мне в бок и в бедро, на которых ныне — швы и бинты.       Я смотрю на Ли, и все думаю о нем и о себе по отдельности и о нас двоих вместе.       Я скучал, когда его не было, еще когда Брэддок забрал его в свой полк. Я расстраивался, когда Чарльз бесился из-за Дзио.       А сейчас мне каждую минуту без него особенно тошнотно и плохо. Может, это из-за того, что он был и остается рядом, пока мне так хреново? Может, это из-за отца? Он ведь в какой-то степени заменил мне его.       — Мне очень стыдно перед тобой, — выдаю я. — Что я показал слабость, что ты видел меня раздавленным, и… Я не понимаю, почему ты еще хочешь со мной общаться.       Тем более, что я периодически вижу, как он с некоторым презрением косится на других, но стоит мне позвать его, он улыбается и сразу делается мягче. Разве он не должен после такого презирать и меня?       Ли молчит. Легкая улыбка трогает его губы. Я внимательно смотрю за его выражением лица. Кошачьи глаза теплые, сочувствующие.       — Как ты успел?       — Собаки стали лаять, когда мы пошли обратно и стали приближаться, — Ли поднимает шпица и ставит на кровать. — Начали рваться к дому. Почуяли что-то. Я их спустил, побежал следом. Они привели меня наверх.       — Больше никто не пришел, — говорю я одними губами. — Только ты.       Я не могу удержаться и глажу его по груди.       — Они были на два этажа ниже, Хэйтем. Хики вообще был в подвале. Они не могли тебя слышать. Этот говнюк все рассчитал, — Ли сплевывает. На секунду его глаза загораются яростью, но потом он снова смягчается. — Все уже позади. Иди сюда, Хэйти.       Я не иду. Я все думаю.       Неужели я привязался к нему только потому, что он позаботился обо мне? Или я потеплел к нему и раньше, просто не особо обращал на это внимание, занятый своими проблемами?       Ли отвлекает меня, спрашивая:       — Идешь?       Прижимаюсь к его груди. Он смыкает на мне теплые руки. Я понимаю, что даже после того, как мои душевные и телесные раны заживут, я все равно не отлипну от Чарльза.       — Знаешь, Хэйтем, — говорит он, ткнувшись носом и губами мне в макушку.       — М-м-м?       — Я бы отдал все, чтобы вернуть все назад. Чтобы ты был… цел, пускай и далек от меня.       Сглатываю. Он молчит какое-то время, а потом произносит еще тише:       — Пусть ты был бы далек от меня, как раньше, но с тобой бы не случилось этого кошмара.       Слова рвутся из моей груди, но я не могу их сформулировать. Поэтому я прижимаюсь к Ли теснее. Слышу хруст. Поднимаю глаза.       — Это собачье печенье, — извиняющимся тоном поясняет он, обдавая меня дыханием.       Меня не отпускает тревожная мысль, что, наверное, я всегда был привязан к нему. Чарльз расположил меня к себе еще в день нашей первой встречи. И да, я действительно по нему скучал, когда он уехал. И сейчас как будто бы скучаю.       Щемящая тоска разъедает мне грудь. Глаза жжет.       В голову вдруг приходит догадка.       Могло ли быть такое, что я люблю его?       Кажется, что Чарльза и не за что любить. Он некрасивый, от него пахнет собаками, у него вечно в карманах вкусняшки для животных. Временами он грубый, может быть даже жестоким. Он ужасно неряшливый. Помешан на куче маленьких собачек. А еще у него усы щекотные. Но меня к нему влечет. Шэю, например, я бы не разрешил трогать волосы. Волосы — это святое.       Хотя есть ли во мне что-то святое, после всего того, что я сам натворил или пережил?       — Скажи, я… я правда тебе не противен? — мой голос от волнения садится. — Ну, в том плане. Я же теперь… Да и вообще…       — Хэйтем, хочешь, я тебе лучше одну глупость скажу?       — Говори, — смотрю ему в глаза и начинаю волноваться.       — Ты меня, наверное, возненавидишь.       — Говори уже! — я слегка его щипаю. Он смеется:       — Ладно, хорошо. Со дня нашего знакомства… в общем… — он набирается смелости, а потом выдает: — Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?       Молчу, волнуясь. Чарльз, видя, что я не отвечаю, неуверенно продолжает:       — Я понимаю, если ты откажешься, разозлишься на меня, мол, и ты, Брут… И мне жаль, что я не сказал тебе до всего этого, но… так, ты дрожишь?       — Говори, Чарли. Пожалуйста.       Говори. Может, и я смогу сказать, что должен.       — Ну так что? — он осторожно гладит меня по щеке. — Нет, правда, я понимаю, когда узнаешь, что все… Ну… я бы ничего не хотел и, может быть, обиделся бы, но… Это началось давно, и… Нет, я честно до последнего не хотел предлагать, просто…       Я прерываю его тем, что тянусь к нему. Он вовремя понимает мое согласие, осторожно обвивает меня руками. Его пальцы приятно греют мне кожу за ушами. Он нежно притягивает меня к себе ближе, но я первым целую его. Гладя меня, Ли скользит по моим волосам и распускает мне хвост, потянув за ленточку. Но мне не до этого — его мягкий рот осторожно ласкает меня, и я стараюсь воздать ему, отгоняя мысли о том, что, возможно, я порчу его собой.       Чарльз осторожно укладывается и бережно увлекает меня за собой. Я не хочу прерывать поцелуй, даже чувствуя его прохладный язык у себя во рту. Пускай я знаю, что это Ли трогает меня, все равно вздрагиваю, когда он проводит рукой по моей спине.       — Нормально все?       Киваю и, желая уверить его, что это так, тянусь, чтобы продолжить целоваться.       — Нет, подожди, — он выставляет ладонь. — Не больно?       Я лежу как бы поперек, опираясь на Чарли здоровым боком, нависаю над ним и лезу дальше.       — Укушу тебя сейчас, если не скажешь, — он наматывает мои волосы на палец.       — Я сам тебя укушу.       — Со мной можешь делать, что угодно, — он просовывает руку и бережно подтаскивает меня повыше.       Я закрываю глаза и тянусь к Чарльзу за поцелуем. Тьма вдруг снова окутывает меня. Но я вижу блеклое пятно, яркое, опять.       — Чарльз, — шепчу я, чувствуя, что становится дышать труднее. Беру его за руку. Реальность то возвращается, то уплывает.       — Хэйтем, ты чего?       — Я не знаю, вылезу ли я из кошмаров, — признаюсь я. — Перестану ли… ну... дергаться… бояться… Я постоянно вижу смерть отца. Еще вижу ту улицу — темноту и в ней — отблеск фонаря. Буквально чувствую, как Джонсон снова… делает это.       Ли внимательно смотрит, гладя меня по волосам.       — Я не знаю, смогу ли преодолеть это. Я болен меланхолией с восьми. может, с десяти лет, — смотрю в бирюзовые глаза. — Может, мне станет хуже. Я хочу, чтобы ты знал. Знал, что со мной.       Чарльз молча убирает прядь мне за ухо и улыбается. Вдруг что-то дергает меня, и я решаю раскрыть последнюю карту:       — Когда Джонсон мучил меня… Когда я думал, что он сделает это второй раз, но потом убьет меня… Я подумал о тебе. Я решил, что хочу умереть с мыслями о тебе. Я не замечал раньше, что происходит… ни у тебя… ни у меня…       Ли тянется меня поцеловать — он ничего не говорит, чтобы не мешать мне откровенничать, но выразить чувства хочет. Кладу ладонь ему на губы, чтобы он дал мне договорить:       — И пускай ты временами тот еще паршивец, для меня ты был тем огоньком в темноте, Чарли. Светом, на который я шел.       Я убираю руку и тянусь к нему, как к свету фонаря во тьме.