Агония памяти моей

Квартира Коннора Дойла, Бауэр Стрит, 712/8. Галифакс, Канада 18 июня 2000, 16.08 Сижу на кухне, сжимая в руках тёплую чашку с ромашковым чаем. Коннор попросил заварить ему кофе и ушёл в душ. Я смотрю на его кружку и думаю о произошедшем. С каждой минутой мне становится всё хуже морально. Я виню себя, что не смогла сдержаться. Эмоции схлынули, вернулись логика и здравомыслие. Пока запрещаю себе думать о Джоне, любая мысль о нём вызывает укол в сердце. Меня терзает вопрос, можно ли считать этот «обмен энергией» изменой, хотя, естественно, я знаю ответ. Наверное, я не раз поплачу от выбора, который я сегодня сделала, возможно, даже буду себя ненавидеть, но это будет потом. Сейчас, как ни странно, меня больше волнует, как наша самодеятельность отразится на здоровье Коннора. Вот теперь я убеждена, что не должна была вмешиваться. Но смогла бы ли я сдержаться, видя, как он страдает? Что мне нужно было сделать? Просто смотреть? Уйти? О ком я думала больше в этот момент? О нём и о его боли? Или о себе? Тем временем Коннор как раз садится на стул рядом. Он гладко выбрит, аккуратно причёсан, на нём светлая рубашка и джинсы. Его взгляд чистый и ясный, синева вокруг глаз наконец-то ушла. Коннор еле заметно улыбается, он выглядит расслабленным и всё ещё немного опьянённым. Не скрою, что мне приятно и радостно видеть его таким. — Как ты? — тихо спрашивает он. — Нормально, — отмахиваюсь я. Абсолютно не настроена сейчас говорить с кем-то, даже Джону ещё не звонила. Наверное, уже и не стоит сегодня. Не хочу, чтобы по голосу он догадался, что со мной что-то не так. А не смогу играть привычную роль… Мне слишком больно… — Выглядишь не очень. — Чего не скажешь о тебе, — пытаюсь улыбнуться. — Я действительно очень рада, что тебе стало легче. — Ты хочешь обсудить то, что произошло? — серьёзно спрашивает Коннор. — Нет, — мотаю головой и отвожу взгляд. — Это уже случилось, Коннор. Давай будем относиться к этому, как к некому акту взаимопомощи, истинный смысл которого никто не поймёт, кроме нас с тобой. Я помогла тебе через близость избавиться от боли, которая не была локальной, и тебя нужно было напитать моей силой. Увы, это можно было сделать только вот так. Ты тоже мне помог восстановиться: вчера у меня был очень сложный день, — откидываю голову назад и смотрю в потолок. — Теперь ты знаешь, что я обладаю даром, о котором я не должна никому рассказывать. Знаю, что не нужно об этом просить, но думаю, ты понимаешь, что никто не должен узнать, что я пользовалась своими способностями. — Естественно, — говорит он твёрдо. — Значит, акт взаимопомощи? — Именно, между нами ничего не изменится после этого. Давай просто забудем. — Хорошо, я понял, но всё же хотел задать один вопрос, не связанный со случившимся, — тихо говорит Коннор. — Спрашивай… — хотела бы я попросить его уйти, но любопытство, о чём он меня спросит, берёт верх. — Наверное, сейчас это прозвучит странно. Но ты сказала, что видишь то, что я люблю Линдсей, а она любит меня. Это действительно так заметно? Вот действительно, нашёл о чем спрашивать сейчас. Самое время думать о чувствах тех, кого мы любим, когда внутри всё горит и сжимается от боли. Хотя сама же только что убеждала его в том, что это взаимопомощь. Его или себя? Ладно, отвечу. — Заметно. У вас выражение глаз меняется, когда вы рядом. — Но ты всего несколько раз видела нас вместе. — Мне этого хватило, — отстранённо произношу я, но тут же понимаю, что он меня зацепил. — Абсолютно не понимаю, чего ты медлишь и ждёшь, разве ты не хочешь сказать ей о своих чувствах? — так, понимаю, что сейчас меня понесёт на эмоциях, но остановиться уже не могу. — Тебя ничему не научила ситуация в Архангельске? Тебе мало было предсмертного состояния в больнице неделю назад? Обманчивое чувство спокойствия окончательно покидает меня: я начинаю злиться, понимая, что сама нахожусь почти в такой же ситуации, как и Линдсей. Я — та, которая ждёт признания, а её мужчина молчит и ждёт у моря погоды. Да, кстати, а ведь они оба бывшие моряки. Их там на службе учат сдержанности и диалогам по форме протокола? А ведь я и не задумывалась, что Джон и Коннор похожи в чём-то… Нет, я всё же выскажусь. — Что с тобой не так, Коннор? — мой голос звенит, а Дойл поднимает удивлённые глаза и хмурится. Кажется, он не ожидал такого напора с моей стороны. — Неужели тебе нужно в третий раз попасть на грань между жизнью и смертью, чтобы ты наконец озвучил три заветных слова, которые до сих пор не сказал любимой женщине? Адриана, стоп! Он всё же не Джон… Вдох… Выдох… У него другие обстоятельства. Хотя. Какие, к чёрту, обстоятельства? Ладно, я проиграла борьбу с ним за Николь. Вынуждена признать и смириться, что она останется с отцом, а не со мной. Но я искренне хочу, чтобы моё маленькое солнышко росло в любящей семье. Я хочу, чтобы у неё был не только папа, но и мама. Линдсей, кажется, уже начала привязываться к Николь. Что ему ещё надо? Что им вообще надо, этим мужчинам? А может… Всё же нет, это не моё дело. Я и так уже сегодня влезла туда, куда не стоило. Мне бы про это думать, а не про отношения Коннора и Линдсей. — А вообще знаешь что, Коннор? Я не хочу говорить сейчас на тему чьих-то отношений. Мне со своими бы разобраться. Будь добр, оставь меня одну. По прямому изучающему взгляду понимаю, что уходить он не собирается. Коннор словно сканирует меня и пытается заглянуть в душу. Мне не по себе. — Ты чувствуешь вину перед Джоном? — вдруг спрашивает он. Это очень неожиданный вопрос, но ещё более неожиданной мне кажется моя реакция. Сердце ещё сильнее сжимается от боли и обиды, горло сдавливает ком. Он попал в самое больное. Из последних сил я сдерживаю слёзы, которые то и дело стремятся брызнуть из глаз. Сжимаю кончик языка между зубами. Молчи, Адриана, молчи, он сейчас уйдёт… Но нет, этот садист-психолог напротив не унимается. — Можешь снять эту маску безразличия: я уже давно раскусил те моменты и ситуации, когда ты её применяешь. Раз уж я явил тебе все стороны своей слабости, почему ты не можешь отпустить свой контроль? Скажи, что тебя терзает. Я выслушаю. И снова его слова попадают ровно в цель. Слёзы начинают течь по моим щекам. Ладно… Сам напросился. — Ты спрашиваешь, чувствую ли я вину перед Джоном за то, что произошло между мной и тобой? — говорю я монотонно, но внутри эмоции бьют через край, и как же мне тяжело их сдерживать. — Да, чувствую, хоть и считаю, что это всего лишь взаимопомощь, а не классическая измена. И следом, господин психолог, скажу, что я не знаю, почему меня мучает вина. Мы познакомились с Джоном четыре года назад, уже почти год мы вроде как встречаемся. Вроде как… Потому что за этот год он ни разу не сказал, что любит меня, ни разу не попросил остаться, видя, что я собираюсь ехать к себе. Я вижу каждый раз некое сожаление в его глазах, но слов нет. Связь улавливаешь? Коннор лишь внимательно смотрит на меня, не кивая и не перебивая. Я продолжаю… — Да, между мной и ним не было таких критических моментов, но знаешь, сошлись мы при похожих обстоятельствах. Джон стал моим первым напарником в Бюро. На одном из заданий его ранили в руку. Пуля прошла навылет, и его отпустили из больницы уже на следующий день, но больничный открыли на несколько недель. Как-то вечером я позвонила ему узнать, как у него дела. Джон сказал, что ему чертовски скучно. Я купила пиво, пиццу, что-то ещё, не помню уже. И поехала… Мы сидели на диване, смотрели какой-то фильм, ели пиццу… Глядя на него, я понимала, что не переживу, если с моим напарником что-то случится. И в тот момент я поняла, что он для меня уже не просто напарник. А дальше, Дойл, я потянулась к нему первая… Коннор всё ещё внимательно слушает меня, ни проронив не звука. И тут тишину пронзает вопрос: — Почему же ты не скажешь ему, что любишь? Я смотрю на него выпученными глазами. То ли он ещё от своих кошмаров не отошёл, то ли я в самом деле переоценила его психологические способности… И вот теперь я уже в ярости, и в этот раз я позволю себе показать то, что чувствую на самом деле. Игра без масок? Я поняла правила… — А почему ты не скажешь, что любишь Линдсей? Тебе напомнить, в чем самая существенная разница между мной и тобой? Как там Джон говорит? Мужчины с Марса, женщины с Венеры? Давай на минутку представим абсурдность самой ситуации, — мой монотонный тон сбивается, голос дрожит. — Ты ждёшь, что Линдсей Доннер придёт сюда с букетом? — Коннор смотрит на меня, как на идиотку. — Чёрт с тобой, без букета, я же утрирую… И признается тебе первая в любви? — Но ты не Линдсей! — выпаливает на одном дыхании Дойл. Осекаюсь, закусив губу. Конечно, я не Линдсей. Девяносто девять процентов мужчин в моём окружении считают меня стервой, оставшийся один процент — это Джон… Который не определился… Маленькая статистическая погрешность! — Адриана, я не хотел тебя обидеть! — начинает оправдываться Коннор. — Я всего лишь хотел сказать, что ты очень настойчивая, сильная, упрямая и целеустремлённая. Я понимаю, что он хотел сказать. А Линдсей такая нежная, мягкая, светлая и понимающая… Только в таком случае ты ещё больший осел, Дойл! А ещё психолог… — Знаешь, Коннор, я сейчас не буду изливать тебе свою биографию и рассказывать, что вынудило меня стать той, кто я есть. Но ты не подумал, что где-то глубоко под этой маской, которую ты рассмотрел, есть женщина, которая очень хочет, чтобы всё в этой жизни не запускалось её руками? Которая хочет быть слабой рядом со своим мужчиной? Которая хочет, чтобы её попросили остаться, а не заставили своим молчанием уходить куда-то в ночь? Которая ждёт этого признания так сильно, что иногда уже готова разорвать отношения, потому что слов всё нет… И я до сих пор не знаю, нужна ли я ему? Или он просто хочет быть со мной, потому что физиология заставляет… Кажется, мой собеседник над такими вещами не задумывался. Интересно, сколько у него было женщин? Он очень красивый, умный, думаю, что девушки и женщины буквально дохли по нему, как мухи. Но тот факт, что он до сих пор не признался Линдсей в своих чувствах, позволяет мне про себя называть этого мужчину «тормозом»… Прости, Коннор… Да и почему только Коннор? — Дойл, мой тебе совет… Решайся! Если ты любишь Линдсей, скажи ей об этом! Не заставляй её страдать и входить в твоё положение. Я не вижу ни одной причины, которая стоит сейчас между вами. — Николь… Ты же понимаешь. — Нет, я не понимаю. Разве это останавливает Линдсей? Разве она не хочет быть рядом с тобой и с ней? Она же ради тебя её забрала и ушла. Чтобы ты отдохнул. Оставим другие моменты сейчас, Линдсей не могла знать, что с тобой происходит на самом деле, ты же ни слова ей не сказал, правильно? — молчит, взгляд отвёл в сторону. — Очнись же ты, наконец, и посмотри в сердце! — кажется, меня окончательно сносит, пора притормозить. — Ты не всё знаешь, — Коннор отводит взгляд. — Понимаю, как это выглядит со стороны, но на деле всё сложнее. — Как там у вас в психологии говорят? С вербализацией чувств у тебя сложно. Запомнила это слово, потому что по этой части мы с ним похожи… Может, поэтому Джон молчит? Я ведь всегда говорю всё, что думаю, но почти никогда то, что чувствую. А потом удивляюсь, почему меня считают холодной стервой. Стерва и есть, но зато правдивая. Терпеть не могу лесть, ложь во спасение и другие «коктейли» во благо. Лучше правда в лицо, может хоть что-то в голове щёлкнет. Если есть чему щелкать. — Может ты и права… Всё, о чём ты сказала, верно. Моя жизнь каруселью проносилась в голове перед взрывом в Архангельске. Один из моментов был связан с Лин, как незавершённое дело. Не успел сказать ей, как она дорога мне… Затем я вернулся, и мне казалось, что сейчас у меня вся жизнь впереди, но пока мой центр мира — Николь, а Лин всё поймёт… Мне ведь нужно разобраться с дочерью сначала, остальное — потом. И вот я в больнице и снова осознаю, что я не сказал самое важное, а уже не успеваю… А если скажу, то обреку Линдсей на страдания, и, может, промолчать будет лучше. И, чёрт, я не помню, сказал или только подумал… — Так скажи снова! В чём проблема? — Я поцеловал её перед тем, как она забрала Николь сегодня. Молча. Чувствовал, что внутри меня просыпается… — он замолкает, прикрывая глаза и качая головой. — Потянулся к ней, и теперь жалею, что не сдержался. Я не могу говорить о таких вещах сейчас, не в этом подвешенном состоянии, когда я сам не контролирую мысли, слова и действия… Нет, они с Джоном всё же разные. Как и мы с Линдсей. У Джона тоже есть своя боль, но она связана с утратой ребёнка. А Коннор потерял себя несколько лет, и, кажется, больше всего он боится найти в своём сознании чужака и пробудить вытесненные кошмары. Я аккуратно касаюсь руки Дойла, он едва заметно вздрагивает и поднимает на меня взгляд. — Коннор, я могу понять тебя. Понимаю, чего ты боишься. Просто дай себе и ей шанс. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать. И после поцелуя ты точно должен действовать, а не молчать. Она будет ждать, это правда. Будет входить в твоё положение, всё понимать. Но внутри, через какое-то время, она начнёт сгорать. И в зависимости от того, насколько долгими будут твои «обстоятельства», искра может в ней потухнуть. Никто не заставляет тебя сейчас лететь к ней с цветами и конфетами, клясться в любви и преданности до гроба. Просто поговори с ней, скажи то, что хотел давно сказать… Серые глаза смотрят на меня с неким сожалением. Наверное, Коннор понимает, что эти слова льются из меня, выражая мою личную боль… Нет, Дойл, оставь свою жалость при себе. Не могу это больше терпеть. С лязгом ставлю чашку на стол и выхожу в коридор. Меня начинает трясти. Сначала взаимовыгодный обмен энергией, теперь слабостями? Надо было прокусить язык до крови, но не допустить этот разговор. Ну, может хоть Линдсей будет счастлива, я очень надеюсь, что профессор сможет решить эту задачу, а не отложит её снова в долгий ящик. Слышу шаги за спиной, Коннор идёт за мной. Не дожидаясь его слов и не поворачиваясь, я начинаю говорить первой: — Разговор окончен, Коннор. И если в ближайшие две-три недели я услышу от Джона то, что он меня любит, ты очень сильно пожалеешь, если до этого момента не признаешься Лин в своих чувствах. Не оставляй собственного ребёнка без отца… В третий раз тебе уже точно так не повезёт. Я слышу его смех за спиной. — Всё же ты удивительная женщина, Адриана Де Марко! Джону повезло с тобой… Я поворачиваюсь и вижу ухмылку на его лице. — И в чём же, стесняюсь спросить, заключается его везение? — Ты как ледяной душ: отрезвляешь, вставляешь мозги, придаёшь бодрости. — Коннор хмыкает, едва заметно пожимает плечами и, не дожидаясь моей реакции, оглядывается по сторонам, как будто в поисках какого-то предмета. — Ты не видела, где я оставил свой телефон? Пора Линдсей звонить. — Там, на тумбочке возле дивана, — махаю рукой, указывая направление, а затем смотрю на него очень серьёзно. — Только давай проясним один момент. Когда Доннер приедет сюда, я поеду в отель. И у меня есть желание забрать с собой Николь, на тот случай, если тебе вдруг захочется снова поспать одному! Надеюсь, ты понимаешь, о чём я? — Останься… — Он кладёт руку на моё плечо. — Мы оба вымотаны, тебе тоже нужно отдохнуть не меньше, чем мне. С Линдсей я поговорю после выходных, сегодня пусть лишь привезёт Николь. Мне нужно всё обдумать. А ты позвони пока Джону. — Коннор замолкает на какое-то время, пристально глядя мне в глаза, а затем добавляет: — Думаю, он тебя любит… Почти уверен в этом. Слёзы снова начинают душить. Почему я слышу сейчас «Останься» не от того, от кого хочу услышать это слово почти целую вечность? Почему Коннор уверен, что Джон меня любит, а я — нет? Больше всего сейчас мне хочется броситься Дойлу на шею и громко разрыдаться, но я лишь пожимаю плечами и ухожу в комнату Адама — перевести дух и унять дрожь. Я не знаю, что сильнее повлияло на меня: близость или этот разговор, но меня лихорадит. Кажется, агония Коннора Дойла наконец-то закончилась, а вот моя лишь только начинается. И мне страшно даже подумать, что будет дальше. Кого я пытаюсь обмануть, говоря, что между нами ничего не изменится? Теперь мы с Коннором связаны, и как раньше уже не будет никогда. Вот только… А как будет? ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…