Агония памяти моей

Квартира Коннора Дойла, Бауэр Стрит, 712/8, Галифакс, Канада 18 июня 2000, 14.18 Спустя время, когда мой невольный пациент переодет, напоен, и всё ещё чистый таз стоит под диваном, хочу узнать у него, как он себя чувствует. Судя по обескровленному лицу с катящимися каплями пота по вискам и постоянным вздрагиваниям всем телом — плохо. — Так, Дойл, смею предположить, что если тебе и стало легче, то ненамного, поэтому в самых мелких деталях расскажи, что чувствуешь сейчас. — Стараюсь говорить как можно мягче, но всё же так, чтобы у него не возникло желания отмахнуться от меня. Коннор на секунду замирает, словно прислушиваясь к ощущениям. — Голова почти прошла. Руки, ноги вроде тоже уже не так сильно выламывает… Но тут всё по-прежнему горит огнём. — Он кривится, кладёт ладонь под рёбра и закрывает глаза. Его состояние мне понятно, но что со мной? Прикрываю веки. Вспышки мигрени становятся всё ярче с каждой секундой. Как же я устала. Не спрашивая разрешения, ложусь с Коннором рядом. Интересно, зачем пожилому Адаму двуспальный диван? Но, надо признаться, чертовски удобный диван. Хотя я, наверное, уснула бы сейчас даже стоя. Пусть и всего на несколько минут… Перевожу взгляд с потолка на Дойла и вижу немой вопрос, застывший в круглых глазах. — Мне тоже нелегко пришлось, — устало говорю я. — Непросто удерживать мужчину, в котором… Кстати, сколько ты весишь? Он вдруг смущается, как юнец, и отводит взгляд в сторону. — Я бы хотел остаться один сейчас, — закрыв глаза, произносит Коннор. — А я бы хотела отдохнуть немного, если ты не против, — слегка недовольно бурчу я. — Немного полежу и уйду в другую комнату, не беспокойся. Но учти: одного я тебя больше не оставлю. Понадобится взять подлиннее отпуск — возьму. Хочу убедиться, что ты восстановишься и будешь не опасен для Николь… И для себя самого в том числе. Пару недель назад я называла этого человека «профессор» и обращалась на «вы», а теперь лежу рядом с ним и диктую условия, хотя… Я всегда диктую условия, даже если мои оппоненты этого не замечают. Кажется, начинаю понимать, почему Коннор хотел остаться один. Вздрагивания становятся всё более частыми. Слышу, как стучат его зубы, и как он отчаянно пытается не застонать. Ох уж эти сильные мужчины… Кажется, что я даже без своих способностей и физического контакта могу сейчас ощущать его боль. Это связь так отражается внутри меня?.. Но попытки Коннора лежать ровно, вытянувшись в струну, и заставить себя молчать, чувствую сильнее. К чёрту всё! Трибунал или костёр «священной Инквизиции» — мне плевать. Больше не могу смотреть, как он мучается. Зато могу и, главное, хочу ему помочь. Резко сажусь, свешивая ноги с дивана, и кладу руку Коннору на живот. Начинаю аккуратно и нежно водить ладонью вокруг пупка, постепенно увеличивая радиус. В первые минуты это может вызывать усиление болевых ощущений, поэтому нужно действовать очень осторожно. Вижу снова расширенные глаза и отвисшую челюсть. — Что ты делаешь? — Он ошарашено смотрит на меня. — Молчи! — ровно произношу я, прикрывая веки. — Пожалуйста, сделай сейчас, как я прошу. Закрой глаза и постарайся расслабиться. — Адриана, убери руку! — рычит Коннор, но не делает никаких попыток убрать её сам. А может, понимает, что это то же запястье, которое уже пострадало от его рук? — Заткнись и делай, как я сказала! Доверься мне… — Но он не даёт мне сконцентрироваться, и эту фразу говорю голосом, которым обычно отдаю приказы, тут же понимая, что он — не мой подчинённый, и так нельзя. Поэтому меняю тембр и очень мягко, превозмогая себя, произношу: — Коннор, пожалуйста. Наши глаза встречаются. Вижу, как он борется с собой. Неужели я настолько ему неприятна? — Там, в ванне, ты же мне поверил. Поверь и сейчас… Так надо. Позволяю моей энергии проникнуть в тело Коннора, одновременно усиливая поток и полностью открываясь навстречу его ощущениям. Я пока не до конца научилась пользоваться созданной мной по неосторожности связью на расстоянии, но через физический контакт запустить его энергию в себя куда проще. По пальцам могу пересчитать, сколько раз так делала для других людей, а вот для Коннора уже второй раз за месяц. Но мне теперь действительно важно знать и понимать, куда направить нити силы. Ещё одно движение, ещё один вдох… Пламя перед глазами разгорается сильнее, притягивая к себе энергию Дойла. Ох… Меня буквально перекашивает от интенсивности переживаемых им ощущений, а боль мощным всплеском ударяет изнутри, растекаясь по конечностям. Коннор действительно не лукавит и не преувеличивает — ему адски больно. Не так, как в больнице, когда я вытащила его с того света и снова вдохнула жизнь. Об это ведь Дерек говорил? Связь формируется лишь тогда, когда обычного человека или другого Посвящённого покидают остатки жизненных сил, и в него вдыхают свою энергию, наполняя тело ею до основания. И уже до конца жизни чувствуют в себе того, кого привязали, благодаря спящим в солнечном сплетении частицам. Если бы я тогда знала, что Коннор умирает, поступила ли бы иначе? Пошла бы на осознанное создание этой привязанности? Вот только смысл в эту минуту думать об этом. Сделанного не вернёшь. Теперь я должна сконцентрироваться на других ощущениях и другой ситуации. Чувствую, как мышцы живота Коннора стягивает ещё больший спазм от моих прикосновений. Понимаю, ему неприятно. Я для него не то, что бы враг, но и не совсем друг. Но ничего, сейчас пройдёт пару минут, и он забудет об этом… Ускорим процесс. Второй рукой поднимаю его байку, и ладонь касается кожи. Движения становятся более интенсивными. Глажу голый живот Коннора сверху вниз. А взгляд Дойла с непонимающего становится откровенно злым. Так тщательно охраняемые им границы начинают дрожать… — Адриана, что ты делаешь? — яростно рычит Дойл. — Я сказала: молчи… Закрой глаза, сейчас сам всё поймёшь! Вижу гнев в его зрачках. Вряд ли он позволит мне оставить руки там, где они лежат. Внутренне сжимаюсь, жду резкий рывок, разрывающий неуверенное соприкосновение. Или даже пощёчину, прекрасно понимая: Коннору стало ещё хуже. Энергия словно притягивает боль к моим ладоням, собирая её в один пульсирующий узел. Но нужно потерпеть меньше минуты, пусть и такое ничтожное время кажется невыносимой пыткой… И вот, кажется, процесс «исцеления» начинается. Напряжённые, как струны, мышцы медленно расслабляются под моими ладонями, тают, как масло, а взгляд Коннора становится мутным. Дойл проваливается в блаженное состояние со стоном облегчения. Боль медленно, но верно растворяется, вызывая волны дрожи по всему телу. А отстроенные личные границы наконец-то падают. Коннор сам подаётся мне навстречу, изгибаясь. И тут снова слышу в голове изводящий меня уже несколько дней голос Антона, который говорит, что организм строит новые связи, избавляясь от чужеродных клеток, и это провоцирует сильные боли, галлюцинации, расстройства систем органов. Да, понимаю, но это так бесчеловечно оставить Коннора с этим всем наедине. Как же он измучен, явно готов отдать себя целиком, лишь бы избавиться от боли. Препараты ведь… Господи! Эхом слышу следующую реплику Хендрикса: «Сперви буквально большими буквами прописала, что в этот процесс нельзя вмешиваться: нельзя колоть обезболивающее или принимать препараты». Меня словно электричеством прошибает. Но я ведь… Я ведь тоже… Обезболивающее?! И если нельзя принимать таблетки, не наврежу ли я Коннору своей силой? Резко отдёргиваю руку, а он, почувствовав прервавшийся контакт, протяжно и жалобно стонет, морщась. Он перехватывает моё запястье и кладёт ладонь обратно на живот. — Не знаю, как ты это делаешь, но прошу тебя… Я так устал от этого кошмара, — бормочет Коннор с закрытыми глазами. Кажется, он сейчас не совсем понимает, где находится и что с ним происходит: моя энергия его одурманила. — Коннор. — Всё же аккуратно убираю руку, склоняюсь к лицу и ласково провожу пальцами по щеке, словно желая вернуть из забытья. — Я зря это сделала. Помнишь, что говорил Антон про таблетки? Это в какой-то мере то же самое. Боюсь тебе навредить. — Сложно представить что-то более вредоносное, чем навязчивое ощущение, будто твой живот разрывается изнутри. — Коннор распахивает веки, и его взгляд более ясный, чем буквально минут десять назад. — Он так болит, что я не могу спать, сидеть, лежать… А если и засыпаю ненадолго, то мне начинает казаться, что внутри меня снова растёт эта тварь. Или Невада, когда меня резали по живому. Уже ни о чём другом думать не могу. Несколько раз порывался купить обезболивающее, но помню, что сказал Антон. Можешь считать меня слабым… Я… Он часто моргает, чуть привстаёт на локтях и, могу поклясться, прикусывает кончик языка, судорожно сглатывая. Пытается стряхнуть дурман, сжимая челюсти и, видимо, уже жалея о своих откровениях. Но я всё ещё глажу его по лицу, словно передо мной моя племянница, а не взрослый мужчина. И он, колеблясь, всё же позволяет мне продолжать неуверенные движения пальцев по едва ощутимо проступившей щетине. Коннор кладёт голову обратно на подушку и смотрит мне в глаза, вот только дрожь в его теле никак не унимается. Моё дыхание сбивается всё сильнее. Мы ещё никогда не были так близки. — Я не считаю тебя слабым, — шепчу я, позволяя пальцам спуститься от лица к груди, затем аккуратно коснуться живота. — Когда я положила ладонь, смогла почувствовать всю твою боль и оценить её силу. Не могу себе даже представить, как ты это терпишь. Сколько она уже длится? День? Два? Его лицо перекашивается от ужаса. Дойл берет меня за запястье и аккуратно отводит ладонь в сторону, подальше от своего тела. — Тебе больно? — в испуге шепчет он. — Ты переняла эти ощущения? Ведь мне стало значительно легче. — Успокойся, я не забираю чужую боль, но помогаю её растворить. Ложусь на диван. Кажется, с нежностями и сеансом исцеления на сегодня покончено. Меня абсолютно не волнует, как это скажется на моей жизни, но отразится ли моя оплошность на его здоровье — очень. Да что же я творю? Сначала сформировала с ним связь, что я теперь сделала? Или всё же ничего? Меня начинает трясти от страха. — У тебя есть какие-то особые способности? — Коннор переворачивается на бок и сверлит меня взглядом, пока я рассматриваю люстру на потолке, напрягаясь от мыслей всё больше. — В каком-то смысле — это семейное, — закрываю глаза, желая побыстрее закончить разговор и помолчать. Сил не осталось… — Адриана, — громко произносит Коннор и дотрагивается до моего плеча, — стоп! Те записи Сперви, в которых сказано, что у Николь нет специфических клеток, нет «маркеров», которые могли передаться ей от меня. И её способности — это… С её способностями мы оба одновременно столкнулись пару дней назад, когда Николь на наших глазах привела в действие карусельку и подняла погремушку вверх. Бледный Коннор уставился на меня, и по его глазам я поняла, что он уже не первый раз это видит. По моим, думаю, он тоже всё понял. Разговор был длинным, нервным, но на тот момент я ничего не могла ему сказать и объяснить, откуда у Николь способности, не получив разрешения на это. И его у меня нет до сих пор. Но понимаю, что Коннор от меня сейчас не отстанет, сделав выводы сам. — Коннор, давай мы как-нибудь в другой раз это обсудим, — резко прерываю его я и более спокойно добавляю: — Обещаю, я расскажу тебе всё, что могу, но только не теперь. Пожалуйста… Мне нужно немного отдохнуть. А вот Джону никогда не говорю, что устала, вымотана, «убита»… Но сегодня я правда истощена и психически, и физически, поэтому не готова сейчас откровенничать. Чувствую себя настолько опустошённой, что у меня даже нет сил играть в «железную леди», и я готова показать Дойлу слабую себя. Мне нужно восстановиться. Есть способ зарядиться очень быстро, но это не вариант… Совсем не вариант. Тем более, что с этого «варианта» брать, если он сам еле дышит. Правда, как раз именно близость является не только чудесным способом напитать моей энергией и обезболить в случае, если боль не локальная, но ещё и получить от партнёра его энергию и восстановиться самой. Через поцелуй такой обмен тоже возможен, но он в разы слабее. Вот только я не уверена, что могу что-то забрать у Коннора для себя. Даже через поцелуй… А ведь мысли о нём посещали меня ещё в ванной, когда Коннор потерял связь с реальностью. Хоть мне и безумно жаль мучающегося Дойла, но к такому шагу я пока не готова. И сейчас меня сдерживает не только то, что моя сила может быть аналогична эффекту от приёма препаратов. Меня сдерживает моя любовь к Джону… Вот главная причина. Представляю его голубые глаза, которые строго смотрят на меня… Стремительно открываю свои, чувствуя дыхание на коже, и вздрагиваю от неожиданности, встречаясь с серыми бездонными омутами Дойла. Настолько увлеклась мыслями, что даже не почувствовала, как он привстал и склонился надо мной. Мурашки пробегают по спине. Его жадный взгляд скользит по моему лицу, шее, груди. Коннор хрипло дышит, его рот полуоткрыт. Он облизывает пересохшие губы, и в его глазах снова начинают плясать огоньки безумия. Уж не тот ли хищник, желающий уничтожить меня в ванной комнате, опять передо мной? И тут до меня доходит, что позавчера в парке я видела именно этот звериный взгляд и злобный оскал вместо улыбки. — Коннор? — испуганно шепчу с дрожью в голосе. Он кладёт указательный палец на мои губы, мягко проводя по ним и плотоядно улыбаясь уголками рта. Проводит аккуратно вниз по подбородку, шее, груди, животу, постепенно спускаясь всё ниже. — Дойл, остановись! — твёрдо говорю я, перехватывая его ладонь. Сажусь на диване и отталкиваю его от себя, готовясь в любой момент ударить, если понадобится. Однако моя энергия внутри начинает предательски бурлить, требуя подпитки и чувствуя источник пополнения совсем рядом. Слышу тяжёлое дыхание Коннора, который замирает, сидя на расстоянии вытянутой руки от меня; вижу в глазах борьбу с самим собой. Снова без физического контакта чувствую, что ему стало больнее. Он кривится, вздрагивает, начинает часто моргать. С губ срываются тихие стоны. В эту секунду меня охватывает ужас, что всё начинается сначала. Не уверена, что смогу вновь вынести это. А каково ему?.. Вдруг аккуратно касаюсь его лица. Коннор жмурится, дрожит, стонет и снова подтягивает колени к груди… С его губ срывается отчаянное хриплое «Помоги мне». Это рвёт моё сердце в клочья, последние опоры усилий не лезть к нему со своим состраданием рушатся. Не думаю, что могу навредить сильнее, чем разрывающая на части боль и лишающие рассудка галлюцинации. Джон… Умоляю, прости… Накрываю губы Коннора поцелуем. Он тут же вздрагивает, прикусывая мою нижнюю губу. Пытается отстраниться, бормоча слова отрицания. Не слушаю. Запускаю пальцы в его волосы, притягивая всё ближе к себе. Углубляю поцелуй, лаская язык, и чувствую, как Коннор тихо стонет в мои губы. Наши языки очень медленно сплетаются, пытаюсь привыкнуть к совершенно новому ощущению. Его поцелуй такой мягкий и аккуратный, будто Коннор боится, что я исчезну. Мысли, которые бьются где-то на задворках сознания, что я могу навредить, что так нельзя, что у меня есть Джон, слабеют с каждой секундой. Полностью открываюсь для Коннора, позволяя энергии течь и струиться через каждую клетку моего тела. Этот поток затягивает нас в воронку, и никто из нас двоих уже не может сопротивляться. Коннор, который ещё минуту назад пытался вырваться из моих объятий, вдруг начинает уже более страстно меня целовать. Он зарывается пальцами в мои волосы, притягивая к себе. Ощущаю очень слабые ниточки его энергии, которая так же струится в меня. Взаимный обмен энергией запущен. Головокружение становится всё сильнее — прикрываю глаза, обняв Коннора за шею, чтобы не упасть и не прервать связь. Он тянет из меня силы активнее, чем я получаю что-то взамен. Слышу, как из горла Коннора вырывается рык. В удивлении распахиваю глаза и вижу, как он снимает с себя байку, а затем одним быстрым движением разрывает на мне блузку. Пуговицы разлетаются в стороны. Ещё одно движение — и Дойл укладывает меня на спину, целуя мою шею от мочки уха вниз. По коже бегут мурашки от каждого прикосновения его губ. Несмотря на полуобморочное состояние, понимаю, что мы плавно от обмена энергией через поцелуй движемся к другой, более действенной и полноценной, версии этого самого обмена. Что же мы творим? Он одурманен моей энергией, понимаю. Но чем одурманена я? Только ли желанием помочь? Через прикосновения Коннора могу почувствовать, что его болевые ощущения вновь стали очень интенсивными. Это сильно сбивает меня, потому что наша возня на диване определённо делает ему хуже, и я не могу расслабиться, постоянно думая об этом. Но не могу не заметить, что хоть и боль значительно тормозит Коннора, он, словно наркоман, который чувствует, как получить «дозу» обезболивающего, всё больше увлекается и теряет голову от бушующих всплесков моей энергии, явно игнорируя всё остальное. Знаю: дар в такие минуты сильно туманит рассудок, избавляя человека от многих внутренних установок и программ. Не часто им пользуюсь, а так использую впервые, но слышала от тех, кого лечила, что они видели вместо меня маму, жену или кого-то другого из близких людей, от кого хотели получить помощь и поддержку. Кого видит во мне Коннор? Ну, уж явно не мать. Линдсей? Возможно… Но почему мне так важно, чтобы он видел меня? Впиваюсь в его губы, обхватываю шею и увлекаю за собой, пытаясь всё же расслабиться и получить от Дойла хотя бы жалкие крупицы силы для себя, потому что истощение буквально выключает моё сознание. Только этого мне и не хватало сейчас — упасть в обморок, отдав ему всю свою жалко колыхающуюся энергию. Буквально каждой клеткой ощущаю, как Коннор испивает меня до дна. Прикрываю глаза, и мне вдруг на секунду видится слабое искрящееся свечение вокруг нас. А Дойл, тем временем, не перестаёт меня удивлять. Внешне он обычно кажется таким неэмоциональным, как будто инеем примороженным, но теперь движения его пальцев, скользящие по коже, одновременно стремительные и нежные… Он медленно оглаживает грудь, отчего не могу сдержать слабый стон наслаждения и бессилия одновременно. Я отдаюсь полностью ему в этот момент, ощущая, как он медленно склоняется к моей груди, скользя языком по соску. Буквально таю и растворяюсь. И ощущаю всё чётче, что если не перейти к более решительным действиям, то точно потеряю сознание. А Коннор ещё недостаточно возбуждён, чтобы обмен энергией стал полноценным. Рывком приподнимаюсь. Моя очередь уложить его на спину, снять штаны и бельё. Гортанный стон вырывается из Коннора, когда начинаю освобождать его от одежды. В голове проносится абсолютно дурацкая мысль о том, что шнурки на спортивных брюках затянуты до предела и завязаны на несколько узлов. Хорошо, что не морских, но я всё равно чертыхаюсь в затянувшейся попытке их развязать. Всегда думала, что осиная талия это желание девушек, а не мужчин… Ему-то что скрывать? Военную выправку и подтянутый живот? Который скручивают спазмы, и шнурки лишь добавляют неприятных ощущений? Не могу удержаться и начинаю целовать каждый дюйм той части тела, которая сейчас болит у Коннора настолько сильно, что практически лишает его рассудка. А меня сознания… Целую пресс, опускаясь ниже, ощущаю, что Коннор взмок — всё тело покрыто испариной. Но если уж идти, то до конца. Дойл стонет и комкает простынь руками, затем запускает пальцы в мои волосы, и его движения снова становятся нежными, медленными. — Пожалуйста, не останавливайся, — умоляющим голосом произносит он, но я и не собираюсь. Только сама в эту секунду прошу Бога, чтобы мой любимый мужчина никогда не узнал об столь «взаимовыгодном обмене энергией». И о том, что разрывающая сердце жалость к Коннору сейчас задвинула все остальные чувства, даже любовь… — Так хорошо? — спрашиваю и продолжаю целовать, спускаясь всё ниже. Нечто непонятное происходит со мной… Целуя живот Коннора, ощущаю, как наша энергия начинает смешиваться. И это удивляет, ведь обмен так не работает, но думаю в эту секунду о другом. Всё же Коннор Дойл удивительный человек во всех смыслах… — М-м-м, — в беспамятстве шепчет Коннор, путая мои волосы. — Коннор, тебе легче? Продолжаю целовать его, опускаясь всё ниже, мягко прикасаюсь губами к лобку, а рукой провожу вдоль члена, собирая пальцами капельки выделившейся смазки. Коннор стонет, поддаваясь бёдрами навстречу, но не отвечает. Присаживается и снова притягивает меня к себе. Мне начинает нравиться этот рык, то и дело срывающийся с его губ. Сквозь чуть приоткрытые веки мне снова кажется, что нас охватывает искрящийся свет. Вихри, бушующие словно по спирали вокруг нас, превращаются в полыхающий синими всплесками огонь. Коннор ласково гладит одной рукой моё лицо, а второй — бедра. Его нежные пальцы медленно и бережно пробираются всё дальше. Он опускает руку ниже, оттягивая моё белье, и проводит пальцем по клитору. Почти невесомо. Мой черед стонать и извиваться. Буквально схожу с ума от его прикосновений. Энергия внутри превращается в лаву вулкана, наполняя меня силой и восстанавливая. Перестаю соображать, на каком свете нахожусь… Переплетённые пальцы, нежные касания, поцелуи, чувственные ласки… Наконец, Коннор приподнимает меня и входит. Аккуратно и мягко, словно боясь навредить. Я лишь теряюсь в волне ощущений. Ритм становится медленным, плавным, пьянящим… Мои глаза вспыхивают красным пламенем — моментально оказываюсь на пике энергии. Коннор отрывает свои губы от моих, поднимая голову и снова рассматривая моё лицо. С его губ слетает моё имя. Значит, он всё же видит меня! А я вдруг замечаю красное свечение и в его зрачках. Отражение? Или… Расслабляюсь, совершенно теряясь в ощущениях, и позволяю забрать ему инициативу в свои руки. Движения становятся более хаотичными, рваными — он хрипло дышит, всё ещё сжимая бедра. Слабо думаю, что там останутся синяки, но блаженство туманит разум. Утыкаюсь носом в его шею, желая слиться с ним ещё сильнее. Огонь под закрытыми веками полыхает, но внезапно его накрывает леденящий шторм. Вздрагиваю. Так уже было тогда, в больнице… Водяной поток пытался меня уничтожить, но сейчас вижу лишь искры и брызги, чувствую их смешение… И единение?! Красно-синие вихри превращаются в одной сплошной поток, вырываясь откуда-то из глубины. Сжимаю с силой плечи Коннора и прижимаюсь ближе. Сознание туманится, и я ничего больше не замечаю вокруг. Чувствую, как тандем двух энергий разрывает меня на части — чувство сравнимое с крышесносящим оргазмом. Это он и был. Сквозь своё тяжёлое дыхание и стоны, слышу, как Коннор хрипло рычит и кончает следом за мной. Никто не решается пошевелиться первым. *** — Ты жив? — тихо спрашиваю после того, как всё закончилось, и Коннор лежит на мне, отрывисто дыша. — Впервые за все эти дни, — с наслаждением шепчет он, а затем резко поднимает голову, обеспокоенно спрашивая: — Адриана, мои сто восемьдесят фунтов не раздавили тебя? — Он перекатывается на свою сторону дивана, пристально глядя мне в глаза. — Вот я и узнала ответ на волнующий меня вопрос. — Мы начинаем тихо смеяться, оба понимая, что это нервное. — Коннор, тебе легче? Повторяюсь, но нет сил искать другие слова. — Мне не просто легче. Боюсь даже загадывать, но кажется, кошмар наконец-то закончился. — Он глубоко вдыхает и расслабленно выдыхает через рот, словно убеждаясь в прекращении спазмов внутри. Хочу удостовериться, что он говорит правду, поэтому снова кладу одну ладонь ему на живот, а вторую просовываю под поясницу. Коннор не лукавит: боль и спазмы отступили. Так, лишь какие-то слабые отголоски языков спазмов, горящих внутри него какое-то время назад… Коннор мягко накрывает мою верхнюю ладонь своей, наши пальцы переплетаются. Укладываю голову ему на плечо, испытывая невыносимо сильное и… постыдное желание побыть с ним ещё хоть немного рядом. — Теперь там порядок… — спокойно и расслабленно говорит Коннор. — Спасибо… За всё, что ты сделала для меня. И извини, что тебе пришлось столкнуться с моей тёмной стороной. — Поясни, — спрашиваю с напряжением в голосе. — Это сложно, — вздыхает Коннор, а я, сама не замечая, продолжаю гладить его живот, но уже не вкладывая в ласки способности. — После Невады я долго восстанавливался, и мне казалось, что во мне проявилось две стороны личности. Одна сторона хотела ласки и любви, вторая — разрушения, агрессии и мести. Очень часто крушил вокруг себя мебель, когда ещё не мог встать на ноги. Потом бил зеркала, один раз даже ударил Одри, а Адаму разбил голову. — Коннор вздрагивает. — Всякий раз даже вспоминать про это больно… Контроль полностью отключался, на передний план выходили лишь базовые потребности. — Он замолкает, долго обдумывая что-то. — Мне казалось, что я полностью поборол того Коннора, но сегодня, после экскурса в «Улей», он снова проснулся и взял верх. Лежу у него на плече, и мысли путаются. Поражаюсь его откровенности. Уверена: это мой дар расслабления настолько развязал ему язык, ослабив даже ментальные ремни, крепко держащие его разум в узде. И мне ужасно не по себе от смысла того, что скрытный и привычно молчаливый Дойл сейчас так легко озвучивает. Но пока он готов делиться откровениями, я должна узнать больше. — Ты поэтому отправил Линдсей и Никки из квартиры? — Я уверил её, что всё нормально и сказал, что хочу поспать. В одиночестве. С одной стороны, не хотел, чтобы она видела, как меня выворачивает наизнанку раз за разом. С другой, чувствовал, что тот монстр снова берёт власть над моим сознанием… И я перестаю себя контролировать. — Он осекается. — Я не мог допустить, чтобы Лин и Никки столкнулись с проявлениями этой тёмной стороной. — Переводит взгляд на меня. — Но как ты здесь оказалась и почему? — Почему? — Начинаю злиться, слушая то, что он говорит, и теперь мне уже всё равно, под дурманом он или нет. — Могу понять. Ты отослал Линдсей из квартиры, потому что боялся, что она увидит, как ты поклоняешься белому трону. Вы же, мужчины, так боитесь показаться слабыми. Могу понять, что ты чувствовал, когда твоя тёмная сторона снова начала пробуждаться, и ты перестаёшь себя контролировать. Но знаешь чего не понимаю? Как тебе в голову пришла «великолепная» идея остаться здесь совсем одному? Ты понимаешь, что твой внезапно заигравший в пятой точке приступ романтизма и геройства мог закончиться трагедией? Он молчит и смотрит в одну точку на потолке. — Дурак ты, Дойл… — Как же хочется подобрать более ёмкое описательное слово, нет, даже серию слов. — Если оставить безопасность Никки, которая волнует меня больше всего… Ты разве не понимаешь, что будь здесь Линдсей, ты бы, возможно, не дошёл до того состояния, в котором я тебя нашла! Она же любит тебя! А ты её! — Но вспоминая его безумные глаза, начинаю сомневаться, у кого из нас сейчас играет приступ романтизма в причинном месте. Голос тут же проседает. — Или ты действительно не уверен, что смог бы удержаться? И тут я, кажется, понимаю, почему шнурки на штанах были завязаны туго и на множество узлов. Серьёзно? — Был бы уверен, не отдавал бы дочь. — Снова замолкает, только нервно желваками играет. — Я сделал тебе очень больно? — после длительной паузы, наконец, произносит он. Молчу, лишь гневно соплю в ответ. Так зла на него, даже дышу через раз. Внутри клокочет глупое импульсивное желание, заставляющее меня нервно усмехнуться про себя. Эмоции бьют из меня настолько стремительным фонтаном. Хочется столкнуть Дойла с этого дивана, а лучше — укатать под асфальт и сверху поляну ромашек высадить, чтоб нервы успокоить. — Почему тебя так злит то, что я захотел остаться один? — абсолютно искренне удивляется Коннор. Ей-Богу: или он идиот, или я переоцениваю свои способности мыслить здраво и логично. Причём, второе вероятнее, потому что и сама себе до конца объяснить не могу, от чего так раздражаюсь. Я ещё в больнице поняла, что Коннор мне небезразличен, но как-то иначе, чем Джон. А ведь Аманду обвиняла в сомнительном выборе мужчин. У самой один другого краше. И демоны внутри всё забористей и забористей. — Действительно, и чего я, которая потащила за вакциной для тебя наши с Джоном задницы в лабораторию, где их чуть не прострелили, злюсь? Десяток человек плохо спали, плохо ели, не ездили домой, пытаясь спасти тебя, только лишь для того, чтоб ты в гордом одиночестве потом разбил голову об умывальник? — В конце концов, — словно не услышав, продолжает Коннор, — у меня действительно не было выбора. Я не хотел рисковать чьими-то жизнями. Как бы они меня остановили? Препараты же нельзя колоть. — Он неосознанно сжимает мою руку. — Там, до возвращения в прежнюю жизнь, иногда я сам себя боялся… Но в тот момент, когда за Лин и Никки закрылась дверь, думал, что справлюсь и смогу побороть эту агрессию. Я всегда мог. Просто хотел, чтобы Лин подстраховала меня с Никки. Ошибся. И мне, правда, очень жаль, что тебе пришлось столкнуться с тем, кого я ненавижу в себе. Нет, определённая логика в его словах есть. Сердце сжимается от осознания, что в его жизни нет никого, кто мог бы остаться с ним в такое сложное время и кому Коннор мог бы довериться. Впрочем, как и у меня самой. Закусываю губу и мне становится немного стыдно за такие бурные эмоциональные высказывания. Ведь он прав… — Ты не ответила мне на вопрос, — шепчет Коннор. — Я причинил тебе боль? — Больно мне не было, можешь быть спокоен. И знаешь, положа руку на сердце, я даже скажу… Некоторыми своими способностями ты меня определённо удивил. Не ожидала от тебя… Мой черед резко замолчать, прикусив язык. Вот зачем я сейчас совершила это чистосердечное признание? Де Марко, ты головой думаешь? Или у тебя весь мозг вытек в сердце, а, возможно, и ниже? Лучше бы просто извинилась за эмоциональные наезды. После этой реплики между нами повисает длинное неловкое молчание. Снова ложусь на вторую половину дивана, на бо́льшем расстоянии от Коннора. Клонит в сон. — Меня волнует ещё один вопрос. — Разрезает тишину недовольный голос. — Как Джон тебя терпит? Запоздалая реакция на моё утверждение? Или так, мысли вслух? — Спроси у него как-нибудь. — Нервно усмехаюсь, пожимая плечами. — Он много интересного тебе расскажет. Хотя… Нет, лучше не спрашивай. — А что насчёт тебя? — Коннор садится, снова пристально глядя мне в глаза. — Ты его любишь? — Люблю, — отвечаю быстро. — И я надеюсь, наши половинки никогда не узнают о том, что между мной и тобой произошло. Договорились? — Вопросительно смотрю на него. Он кивает, но с подозрительной неуверенностью. — Адриана… — Коннор опускает глаза. — Я куплю тебе новую блузку и ботинки, за это тоже извини. — Разберёмся, — отмахиваюсь я. — Хорошо, что я не стала забирать свою сумку с вещами вчера. Иначе пришлось бы идти за покупками прямо сейчас в какой-нибудь из твоих рубашек, — вдруг невольно улыбаюсь, представляя эту картину. — Ладно… Ромашковый чай будешь?