Adagio

      Стоя на балконе, Владимир задумчиво смотрел на отца, садящегося в машину. Иван Иванович уезжал на две недели в Москву по делам бизнеса. Молодой человек закурил. Отец не одобряет, разумеется… Владимир усмехнулся: можно подумать, он сам всегда одобряет поступки родителя. Слова этой размалёванной куклы с телевидения никак не шли из головы: «Вы, наверное, хотите детей от любимой жены…» А та, выходит, была нелюбимая… Предатель. Метнув окурок в урну, молодой человек вошёл в дом, громко хлопнув балконной дверью.       Услышав резкий звук, Настя вздрогнула и обернулась.       — Мне казалось, тебя нет дома.       — А мне казалось, что заботливые жёны обычно провожают любимого мужа, особенно перед долгой разлукой, — насмешливо отозвался Владимир, медленно приближаясь к девушке, — а не читают… — он потянул к себе книгу, что лежала у неё на коленях. — Что ты там, кстати, читаешь?       — Не твоё дело! — рассердилась Настя. — Что ты делаешь! Отдай!       — А если нет?       Девушка вскочила.       — Да что с тобой?       — А с тобой что? — неожиданно вкрадчиво спросил Владимир, приблизившись вплотную, удерживая Настю за талию рукой, неумолимо склоняясь к манящим нежным губам.       Дерзкий, пьянящий, ослепительный поцелуй закружил головы юноши и девушки, заставив забыть обо всех обязательствах, условностях, принципах — обо всём этом мире, похожем на кривое зеркало.       Настя опомнилась первой.       — Что ты делаешь?       — Разве не ясно? — усмехнулся пасынок. — Красивая девушка позволила мне себя поцеловать.       — Я позволила?!       Она хотела сказать ещё что-то, но вместо этого убежала прочь, оставив Владимира наедине с его насмешками, колкостями и чем-то саднящим, ноющим, не дающим покоя, похожим не то на чувство вины, не то на что-то ещё…       Отца не было уже третий день. И третий день его, Владимира, утро было лучшим в жизни. Рядом просыпалась ослепительно красивая, и, дьявол, да, давно желанная девушка. Подробности их первого совместного вечера утонули в пламени глаз и заката, и все происходящее казалось преступным и, как яблоко Евы, сладким.       — Володя?       — Да, любимая.       — Что мы будем делать?       Корф повернулся к девушке. Попытался что-то сказать, но слова сами застряли в горле.       — Я что-нибудь придумаю. Хотя… Что тут думать. Завтра приезжает отец. Голубые глаза наполнились неподдельным ужасом.       — Но ты же не собираешься… Володя, не надо! Корф передернул плечами:       — А что тут думать!       — Пожалуйста, Володя… Мне страшно… Я не могу так сразу… Пожалуйста!       Вот так и закончился их разговор. Он не умеет отказывать женщинам. Женщине. Любимой женщине.        Отец ничего не узнал, а Владимиру с каждым днем становилось все сложнее, а Настины молитвы с каждым днем — все жалостливее.       Всё происходило так стремительно, что ни он, ни она не успевали опомниться. Владимира коробила участь любовника жены собственного отца.       И Владимир в очередной раз стискивал зубы… И каждую ночь он неизменно переступал порог заветной спальни, чтобы утром за завтраком встретить мачеху ледяным взглядом и нарочито вежливым приветствием. Заколдованный круг не выпускал их из своих оков вечер за вечером, утро за утром.       — Володя, я, кажется, беременна…       И разрушилась их страшно-сказочная жизнь. Реальность оказалась жестокой.       Девушка опустилась на диван.       — Прости… Я, наверное, должна была сама всё это решить…       Жизнь — штука непредсказуемая. Настолько непредсказуемая, что проблема, которая вчера была важнее, чем все, что только можно представить, вдруг теряет свою актуальность, да что там — всю свою боль и горечь.       Так случилось и с ними — странной парой, едва похожих людей. Странной парой, сошедшейся наперекор судьбе, наперекор всем правилам и условностям, и даже самому главному правилу — естественности хода жизни. Да и все было неправильно, с самого начала, с самого первого шага, с того самого вечера, когда эта маленькая девочка стала женой его отца.       — Сегодня в семнадцать часов у дверей собственного офиса выстрелом в грудь был убит известный бизнесмен, политик, меценат Иван Корф. По свидетельствам очевидцев…       Время остановилось в тот момент. Двое обернулись к телевизору. Так не бывает. Гора Синай оказалась Голгофой.