Юг/Север

Тепло и немного щекотно. Под веками – ярко-оранжевое ничего, а тело затекло слегка из-за того, что долго находилось в одном положении. Тэхен очень крепко спал, но вот оно – пробуждение, и реальность ждет терпеливо с той стороны, стучится солнечным светом и легкими порывами теплого воздуха с запахом мятной жвачки. Тэ хмурится, резко выдыхает, приходя в себя и цепляясь за настоящее. Сон настойчиво пытается затянуть в себя по новому кругу, зовет уставшее, долгое время лишенное энергии тело расслабиться и понапрасну не растрачивать драгоценные силы. Но нет, слишком поздно: он уже вспомнил, что по пробуждении его ждать должно что-то важное… кто-то… Чонгук! И тут же ему по глазам режет боль с непривычки от яркого света. Тэхен физически чувствует, как бешено начинают пульсировать его зрачки, стремясь сузиться. Черт! Он жмурится на секунду буквально, чтобы затем снова глаза широко распахнуть. Перед ним все расплывается, мутное и не имеющее четких границ, какие-то светлые и темные пятна, а еще – желтые полосы… Желтые полосы оказываются его собственными руками: поверх больничной пижамы на Тэхена одета толстовка такого ядреного канареечного цвета, что даже солнце бы тому могло позавидовать. Светлое – это постельное белье и толстое одеяло, под которым Тэ провел эту ночь, а темное… Вот странность… До этого он Чонгука никогда вживую не видел… так близко. Он красивый. Правда красивый, оказывается. С милым лицом, где на щеках темными веерами рассыпались ресницы, а выпяченные уточкой губы придают виду какое-то детское очарование. Под нижней почти что посередине спряталась милая родинка. Черная олимпийка с капюшоном скрывает бо́льшую часть таких же черных курчавых волос, но несколько встрепанных прядей торчат все равно, кое-как заправленные за ухо. Чонгук лежит близко, но никоем образом его не касается, устроился на боку, подтянув к животу колени и сложив обе руки на подушку. Одна ладонь сверху другой, и костяшки на них полу-зажившие... Дышит тихо и глубоко. Тэхен тоже дышит – с ним в унисон, даже не задумываясь. Глаза изучают то, что видят перед собой, все-все впитывают и запоминают, будто прозапас. Зачем?.. Ему надо. Ни одна тэхенова фотография не сравнится теперь вот с этим – с тем, что сегодняшним утром глаза сумели отобразить на сетчатке, с образом, что впитали в себя разноцветные радужки. Мятной жвачкой, оказывается, пахнет его дыхание. А темные пятна – его одежда. Рядом с ним – он. Самый странный человек в его жизни, самая сильная его нужда, самое страшное его помешательство. То, что теперь созвучно лишь со словом «жизнь». Чонгук его жизнью является, и это никак не объяснишь – он пытался, честное слово, пытался! – это звучит как какой-то абсурд или идея для дерьмого фильма с жанром «подростковая мелодрама». Но сути данный факт никак не меняет – Тэхен уже давно просто по уши. Не в любви, нет… в зависимости. И это очень страшно – от другого человека зависеть. Было бы, цепляйся он как-то за собственную жизнь. А Тэхен, как известно, к этому не стремится, он скорее делает равно обратное… Получается, что Чонгук его держит, подобно стотонному якорю. Его руки с теплыми пальцами – стальные звенья цепи, которую не разорвать, как ты ни пытайся. Тэхен ведь… пробовал уже вырваться, и ему даже казалось, что смог, а потом – тишина, темнота, электронный писк собственного пульса и шаги осторожные тихой ночью. Сладкий сон, страшный… чужое дыхание, шелест одежды и уличный зимний холод. И сердце трепыхается внутри, как ненормальное, потому что рвется к незваному гостю, узнав того за секунду. Может быть, в прошлой жизни их души уже друг друга встречали? Ведь как еще объяснишь по-другому эту странную связь, когда, один раз столкнувшись, они оба оказались неспособными в дальнейшем существовать порознь? Ни слова друг другу не подарив, прикипели, притерлись, научились друг другом дышать на расстоянии… Тэхен для Чонгука – маяк, не дающий разбиться об острые скалы. Чонгук для Тэхена – призрачный огонек, на который идешь сквозь кромешную тьму. Их путь друг к другу длился долгие месяцы, и вот от него осталось буквально полметра… Рука Тэхена, худая и бледная, к чужой руке тянется. Пальцы выглядывают из рукава великоватой толстовки, но останавливаются в сантиметре от чужого тепла. Страшно. Страшно вот так просто коснуться. Разбить наваждение, от которого все еще кажется, что это просто фантазии. Чонгук сейчас здесь, рядом с ним. Спит. Но осознать и принять это оказывается так чертовски сложно, что чувства в Тэ целиком просто не помещаются! Сложно, сложно вот так сразу с головой в этот омут, без какого-либо предупреждения. Хотя какое тут может быть предупреждение? Хоть сто лет готовься, все равно окажешься обескураженным. Он красивый. Его Чонгук. Это небылицей какой-то кажется, но он точно такой, каким Тэхен его себе представлял. Теплый. Уютный. И Тэ в нем сейчас полностью. Вся реальность умещается перед глазами в одном человеке, в его дыхании размеренном, в воздухе, что меж розовых губ прорывается и имеет запах перечной мяты. Целовать эти губы сейчас было бы сладко… А Тэхен хочет?.. Могли бы они?.. Кто они? Друг для друга – знакомые незнакомцы. Сумасшедший, конечно, тут парадокс. Кто они? Затерявшиеся в ночном зимнем холоде и одинокие среди миллионной толпы. Будто снежинки. Их бросало туда-сюда, а затем какая-то невидимая сила распорядилась вместе столкнуть, заставила вдруг остановиться и друг друга заметить. Одним хмурым октябрьским вечером. Два одиночества… два отчаявшихся человека, которым уже ничего не помогало… так ведь они считали, когда встретились, правда? Они зацепились нечаянно, запутались в красной нити, что обоих связала, а та незаметно каким-то магическим образом превратилась в канат и не оставила между ними ни миллиметра свободного пространства. Где кончался один – начинался другой. Боль стала общей, необходимость друг в друге обозначилась строгой константой. Чонгук стал той самой первой мыслью, что на ум приходила к Тэхену в момент каждого пробуждения. С его именем, бесшумно произнесенным, он засыпал под утро, провожая своего незваного ночного гостя. Его образ хранил с трепетом в памяти, когда становилось невыносимо. Не будь Тэхен болен по-настоящему, он Чонгука бы мог принять за болезнь: так он был в нем глубоко. Но нет, Чонгук не болезнь, он – лекарство. Спасение. Жизнь. Просто потому что Тэхен так… захотел? Нет – почувствовал. Тэхен просто встретил его и почувствовал, что тянет быть ближе, тянет на себя обратить чужой взгляд и надолго его удержать, тянет чужих пальцев коснуться своими. Тянет к нему. К Чонгуку. К мальчишке восемнадцати лет, еще школьнику. К тому, с кем обмолвился едва ли двадцатью предложениями. Но на все это почему-то настолько плевать, что становится даже смешно. Наплевать! Тэхену плевать. Да и какая ему, полумертвому, разница? Что в его ситуации вообще может быть еще более неразумным, чем медленное убийство себя своим же бездействием? Чонгук… просто его маленькая слабость, понятно? Он хочет его себе несмотря ни на что, и сил сопротивляться своим низким, эгоистичным желаниям у Тэхена больше попросту нет. И потому он все еще лежит рядом с ним на широкой кровати, чувствуя, как невыносимо жарко становится под толстым одеялом. Ему бы осмыслить реальность, принять то, что он и правда позволил Чонгуку прошлой ночью совершить безумство и тупо украсть его, черт возьми! Как какую-то принцессу из башни, ну правда… Такая себе из Тэхена Рапунцель, конечно, но детали опустим. Важно другое: что теперь они здесь вдвоем, совершенно одни… а, кстати, здесь – это где? В комнате, где они оба находятся, кроме кровати ничего почти что и нет: только тумбочка, стойка для вешалок, кресло и нечто странное, что в углу свалено и накрыто белой тканью. Прямо перед кроватью – огромное панорамное окно, в которое настойчиво стучится раскаленное добела солнце – и занавесок, конечно же, никаких нет. Видно, как, подсвеченная лучами, в воздухе медленно дрейфует пыль. Она начинает закручиваться в маленькие вихри, когда Тэхен неуклюже встает. Ноги дрожат – давненько ими как следует не пользовались – но он пытается сохранять тишину, чтобы не потревожить Чонгука. Пусть пока спит… так спокойней. К их встрече «лицом к лицу» кое-кто здесь пока еще очень позорно не готов. Справа от кровати он находит узкую лестницу и по ней спускается на первый этаж. Оказывается, что находятся они в каком-то лофте… недурно обставленном. Внизу мебели уже в разы больше: в общем пространстве, не лишенном простора, и кухонный гарнитур с барной стойкой, и гостиная зона, имеется парочка тренажеров и боксерская груша, привинченная к стене. Даже камин тут есть, стильный такой – будто черная металлическая чаша, а над ней зависает труба, чтобы вытягивать дым – напротив камина все то же окно, что продолжается и наверху, в спальне. Натуральные природные тона в интерьере преобладают, и немудрено, очень гармонируют с обстановкой и дарят чувство комфорта. Откуда у Чонгука доступ в такое место? Квартира его? Или, может, принадлежит его родителям? Они, как и у Тэхена, крупные шишки? Но нет же, он ведь говорил как-то раз, что живет далеко не в благополучном районе… Может, он сюда незаконно пробрался? Хотя подобное кажется бредом… но не бо́льшим, чем вся эта ситуация с самим тэхеновым похищением. Тэ задумчиво чешет голову, представляя, как через секунду входную дверь выбьет отряд полицейских в бронежилетах, и их с Чонгуком обоих повяжут за незаконное проникновение в чье-то жилище. И ладно Чон пока еще несовершеннолетний, но вот Тэхен уже как бы нет… Смотря на пустой негорящий камин, Тэхену становится как-то зябко и неуютно. Хочется снова вернуться под одеяло, к Чонгуку поближе, спрятать нос в тепло и зажмурить глаза. Создать вокруг себя иллюзию безопасности и позволить убаюкать себя чужому дыханию. Но сначала он решает, что неплохо бы было удовлетворить естественные потребности, и бредет в небольшой коридор, где по логическим соображениям находится ванная. Та отделана тоже со вкусом: на стенах и полу темный гладкий камень с серебристыми прожилками, есть отдельно душ и огромная ванная. А еще – зеркало. Почти что во всю стену. Раковина приделана напротив него, и потому Тэхен жестоко и внезапно в то упирается, когда оборачивается, чтобы помыть руки. Кран остается так и не выключен. А из зеркала на него смотрит реальность. Та самая, о которой он в это утро странным образом позабыл и не вспоминал благополучно ровно до поры, пока она вот так на него не обрушилась. Разбила грезы, полоснула душу осколками и заставила снова себя почувствовать. И как он мог забыть, черт возьми… …что не в сказке живет. И «живет» – это вообще чертово преувеличение. Он в отражение свое смотрит, обводит взглядом острые бледные скулы и поседевшие волосы, где выцветший голубой на кончиках прядей так по-жалкому теперь смотрится… тонкую шею, палки-ключицы, ввалившиеся глаза… Поднимает руку, пальцами касается желтой толстовки, прикрывающей костлявую грудь. Сердце бьется так слабо, что даже не чувствуется. Надо же… и как он только посмел на это утро забыть о том, что помимо их с Чонгуком мыльного пузыря существует целый, мать его, гребанный мир, в котором Тэхен уже долгое время вынужден чувствовать себя лишним? В котором ему больно двадцать четыре на семь, из которого хочется выйти. И желательно не через дверь, а в окно. Он забыл… и лучше бы не вспоминал. Руки чешутся что-нибудь тяжелое кинуть и разбить стекляшку. Если быть честным, он за эти месяцы уже побил хуеву тучу зеркал. Даже уже дергается, норовясь схватить вещь поувесистей… – Привет. Одновременно происходят несколько вещей: резкий вздох прошивает собою пространство, руки Тэхена безвольно по швам падают, а два взгляда – шоколадный и разномастный, тронутый гетерохромией, друг с другом сталкиваются наконец-таки в отражении зеркала. В первый раз. Разбивать ничего Тэхену уже не хочется. Ему вообще ничего не хочется. И не думается. Ни о чем. Момент оказывается непомерно тяжелым из-за своей значимости и какой-то… фантазийности. Ведь каждый из них уже тысячу раз успел представить, как это когда-нибудь с ними случится. Они стоят неподвижно. И смотрят. Друг на друга смотрят, пока глаза делом заняты – примагничиваются к тому, что видят, намертво. Сознание как будто куда-то падает. С тяжестью ухает вниз и летит… скорее б уже расколошматилось, ей-богу, они же тут стоят все еще, мучаются, не способные двинуться! Приходится потрудиться, чтобы вниз по горлу протолкнуть образовавшийся ком. На затылке волоски поднялись и теперь дыбом стоят, кончики пальцев покалывает. Это нормально вообще – реагировать таким образом на человека? Нормально, что Тэ сильнее обычного чувствует, что сейчас может откинуться? Без шуток, у него уже темнеет в глазах!.. – Т-Тэ? Осторожно! У Чонгука, оказывается, весьма твердая грудь. И плечи широкие – очень даже неплохо для школьника. Под зимней курткой вчера это не ощущалось так, но теперь, когда тэхеновы ладони оказываются прижатыми к чужому теплому телу, все четко и ясно. Глаза у Чонгука просто огромные, круглые, как у олененка, но широкие темные брови не дают посчитать его вид беззащитным. Чон хмурится, осторожно в кольце своих рук держа тэхенову талию, пока сам Тэхен лишь тихо дышит, в себя пытаясь прийти. Черт… у него голова кружится. Из-за того, что нужно поесть, или от чужого присутствия?.. А может, от всего и сразу? – Я в порядке, – отвечает бесцветно, а сам все смотрит, разглядывает жадно чужое лицо. Чонгуку теперь не до гляделок, он серьезен и взволнован чужим состоянием. Подхватывает его под коленями и выносит из ванной, не забыв перед этим выключить смеситель, из которого так и продолжала хлестать под напором вода. Доходит со своей ношей до дивана в гостиной и опускает на него, давая с удобством разместиться. Сам садится на журнальный столик, который к дивану находится ближе всего, руки перед собой сцепляет в замок. На Тэхена поглядывает осторожно из-под упавшей на лоб челки, когда тот медленно приподнимается на локтях. Они оба как-то до смешного синхронно поджимают губы – то ли неловкие улыбки скрыть пытаются, то ли слова, рвущиеся прямо из души, заглушить. Взгляды продолжают жить своей жизнью, наплевав на хозяев, изучают. Лица – совершенно неизведанная для них территория, да и вблизи находиться, это что-то совершенно новое. Они взбудоражены целиком и полностью. Просто нет слов. А о чем говорить? О чувствах нельзя – их бы для начала самим в себе разобрать, и уж потом… Можно о разлуке, о том, как рады встрече, о путях, которые их друг к другу несмотря ни на что привели, но… Слова как-то совсем не находятся. Все не то, все кажется каким-то искусственным, и оступиться очень не хочется. Страшно. Когда все наконец случается здесь и сейчас – это страшно. Когда ты один на один, лицом к лицу остаешься с человеком, который для тебя невероятным, безумнейшим образом сумел заменить целый мир – страшно чудовищно. – Чья это квартира? – вдруг произносит Тэхен ни с того ни с сего, сам вопросу, который далеко не самый важный для него сейчас, удивляется. – Моя, – пожимает плечами Чонгук. – Родителей? – Просто моя. – Ясно. Чонгук при ответе душой почти не кривит, ведь квартира и правда его… в каком-то роде. Это не подачка отца, но своеобразный бонус за то, что Чонгук смог доказать свой потенциал. Послушание, удачно решенные дела… квартира – это награда за то, что Чонгук растет послушным сыном и достойным наследником. От мыслей об этом ему периодически тошно, но своя жилплощадь, когда тебе восемнадцать не так давно стукнуло, это очень даже неплохо. Особенно вот в таких ситуациях, когда выкрал из больницы живого человека и теперь того нужно хорошенечко спрятать. Лофт когда-то принадлежал одному из верхушки их банды, но тот, поведшись на легкие деньги, снюхался не с той компанией и решил оперативно слить в уши конкурентов немного конфиденциальной инфы. Отец лишился партии наркоты, которую в планах было толкнуть какому-то крупному заказчику с Севера, а крыса лишилась языка… еще обоих глаз, пальцев на правой руке и всей руки после. Отец спустил в него всю обойму, когда кровищи из отрезанной конечности на пол натекло уже столько, что под ногами мерзко хлюпало. Но в теле ее тоже на тот момент оставалось прилично: забрызгало почти всю мебель в комнате, где пытали урода. К слову, поэтому в спальне наверху сейчас только кровать да тумбочка… Но Тэхену об этом знать, в принципе, ведь необязательно? Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь… Флэшбек в голове у Чонгука прерывается приглушенным бархатным звуком – тихий смешок срывается с тэхеновых губ и заставляет брови приподнять в немом вопросе. – Да ничего, – Тэ отмахивается, – я просто… так чертовски смущен… – Хмыкает, лохматя светлые волосы пальцами. – Да-а… я тоже, – признается Чонгук и от того, что выдал терзающую правду, ощущает облегчение. Он так протянул вперед одну свою руку, чтобы между ними осталось всего сантиметров пятнадцать. Вверх раскрытой ладонью. Они оба на эту руку уставились. А затем – медленно – чужая бледная кисть опустилась поверх нее, тонкие пальцы сжались. Два тихих выдоха послышались в унисон. И снова глаза в глаза. – Я хочу, чтобы ты знал, Тэ: я все еще серьезен и не откажусь от слов, что сказал тебе той ночью, – произносит Чонгук, в себе для этой цели собирая все свое мужество. Большим пальцем руки он потирает чужую, холодную, в попытке согреть. – Я хочу быть рядом с тобой, заботиться о тебе. И я буду, если ты мне позволишь. – Уже позволил, – вздыхает Тэхен, взглядом машинально обводя комнату и облизывая языком сухие губы. – Такое безумие… – Ага, – кивает Чонгук и криво усмехается, целиком и полностью согласный с прозвучавшими словами. – У нас по-другому никогда и не получалось. – Почему ты следил за мной? – Тэхен вдруг вспоминает самое начало их знакомства друг с другом и хмурится, подтягивается выше, чтобы принять на диване сидячее положение. – А ты – почему позволял? – Я первый спросил, – фыркает. – Да и вообще, побольше бы тебе уважения к старшим. Чонгук сжимает губы в тонкую линию, смотрит пристально: раздумывает, как бы ответить? – Как насчет откровения за откровение? – Предлагаешь мне в двадцать вопросов с тобой поиграть? – Типа того. Надо же нам начинать с чего-то, а то сидеть и молча друг на друга пялиться уже становится каким-то… смущающим. Тэхен хмыкает, вроде как, согласный с ним, и потому соглашается чуть-чуть приоткрыть для Чонгука свой мир. Может, тот и не радужный, и никакие феи с единорогами там не живут, но так хотя бы будет максимально правдиво. И справедливо, ведь Чонгук с ним тоже обещает поделиться. Тэ чувствует, что история Чона тоже не сказать, чтобы радостная: что-то привело его тогда, пять месяцев назад, в темный пустынный парк. Что-то заставило остановиться там. Как и Тэхена. Готовы ли оба к тому, чтобы столкнуться с чужими демонами? Своих показать легко, а вот принять и понять еще чьих-то… – Я просто, наверное… – Тэ вздыхает, пытаясь слова найти, чтобы правильно все объяснить. И правда, почему он позволял? Следить за собой, рисовать… да еще и приходил каждый раз сам, будто его слезно об этом просили или доплачивали. Его к тому парку тянуло, будто магнитом. Потому что он знал – его там ждали. Чонгук ждал. – Ты единственный, кто в моем окружении не имел понятия, кто я такой, и что со мной что-то не так, – худые плечи двигаются вверх-вниз. – А я на тот момент так устал, знаешь… что все рядом со мной даже дышать слишком шумно боятся, боятся, что посмотрят не так, что-то лишнее скажут, напомнят о… – Твоих младших брате и сестре? Почему-то Тэхен даже не удивляется, что Чонгук знает о них. – Да, о братике и сестренке, – снова вздыхает, уже тяжелее, и тупит взгляд, упираясь им в их все еще сплетенные вместе пальцы. – Мне… понравилось? Что ты сидел там, не зная меня и всей истории. Просто человек, которому я зачем-то понадобился, но не желающий, блять, накормить меня или измерить в моей крови уровень сахара… вот черт… – Тэхен не вздыхает, просто начинает дышать тяжелее и быстрее, а потому Чонгук сильнее его руку сжимает и вторую – тоже ловит, сплетаясь с той пальцами. Он рядом, он слушает и все еще не смеет давить. – Мне нравилось, что каждый вечер меня кто-то ждет… просто так ждет… чтобы побыть где-то рядом. Нравилось… нравилось… а потом я и не заметил, как успел к тебе привязаться. Очень сильно, – добавляет последнее шепотом, а когда несмело поднимает свой взгляд на чужое лицо, замечает, что сжатые до того губы уже растянуты в мягкой улыбке. С улыбкой Чонгуку очень идет. – Очень сильно, – повторяет Чонгук. – Я тоже. – Чувствую себя таким подростком, – Тэ слабо смеется, качая головой. Если бы были силы на то, покраснел бы, наверное, до кончиков ушей, но он все еще бледен, как мел, и впервые этому рад. И вроде бы уже взрослый парень, за плечами серьезные отношения, и механизмы уже изучены, но какой-то школьник все равно заставляет сердце предательски буксовать на поворотах, а ладони в чужих ладонях – потеть. Разве может он сейчас… чувствовать?.. Черт возьми, как же сильно он во всем этом запутался, в себе запутался! – Но не думай, что я так смущен, что не захочу выслушать твою историю. Давай колись, Чон Чонгук, как тебя занесло ночью в гребанный парк в центре Сеула? И одного предложения, к сожалению, хватает, чтобы с лица напротив стереть так шедшую ему улыбку. Парень мрачнеет опять. Тревожится. – Уверен, что хочешь знать? – Твердый кивок заставляет его только сильнее напрячься. – История не сказать, чтобы приятная, Тэхен. – Я уже это понял. И помню твои слова. – Какие слова? – В тот раз, когда я тебе позвонил и спросил, как бы ты поступил, если бы узнал, что имеешь дело с убийцей. Ты сказал… – Что подобное притягивает подобное, – и вот на его губах снова улыбка. Страшная, грустная. – Не боишься меня? – Не больше, чем себя самого, – пожимает плечами Тэхен, и правда не чувствующий от Чонгука какой-либо угрозы. Нет, он никогда не сможет поверить, что этот мальчишка, сидящий перед ним, может для него представлять опасность. – Ее звали Юна. Она была сестрой двух моих лучших друзей. И у нее была дочка, совсем еще крошечная, Мисо. У Тэхена дыхание перехватило, пока Чонгук говорил, а глаза его стекленели под поволокой. Взгляд уплыл куда-то, парень будто смотрел сквозь все предметы и Тэ в том числе. Тэхен постарался сделать свой голос максимально мягким, спрашивая: – Как это произошло? – Наркота. Я стал тем, кто доставил ей ее последнюю дозу. А на следующее утро Юны уже не было. Об этом из близких больше не знает никто… – И его взгляд вдруг принимает осмысленность, припечатываясь к тэхенову намертво. – Таков вот я, Тэ. Хорошего во мне значительно меньше, чем тебе могло показаться, и, если после всего, что я сейчас скажу, ты захочешь вернуться – в свой мир – я не стану держать, отпущу… Я родом из сеульского гетто, с южных окраин. Мой отец там не самый последний человек и не дружен с законом. Я его единственный сын, потому на мне лежат определенные… обязанности. Считай, что он растит себе достойного наследника. Я не мечтал о такой жизни, но не сказать, чтобы кто-то когда-либо интересовался моим мнением в этом вопросе. Отец… не терпит капризов и неповиновения, и потому я вынужден слушаться. По многим веским причинам – я не чертов слабак, но и против выстроенной за годы системы пойти не могу. И вот он я – вынужден сбывать товар и выполнять множество других дел, совершать множество ужасных, жестоких поступков, которыми не горжусь. Тэхен… ты родился и жил в совершенно другом мире, такие, как мы, Север не любят, потому что тот от Юга отличается ну просто всем, что там есть. И поэтому… поэтому я хочу спросить тебя вот о чем: если все еще оставаться со мной не передумал, то зачем тебе все это? Зачем я тебе нужен? – Думаю, за тем же, зачем тебе нужен я, – пожимает плечами Тэхен. Чего уж душой кривить, после рассказанного в голове у него сейчас – каша, но, что странно, на заданный Чонгуком вопрос он остается способен ответить и весьма в своем ответе уверен. – Нам друг с другом… терпимо. – А порознь – невозможно. – Невозможно, – соглашается Тэхен, качая головой от неверия, что их чувства друг к другу настолько поразительно схожие. И делиться ими от этого становится наконец очень легко. – Это как воздух, – горько усмехается Чон, а потом почти шепчет свое откровение: – Я тобой буквально дышу. – Думаю, мне даже говорить не стоит, какая эта идея херовая, – хмыкает Тэ, думая о том, в каком ужасном физическом состоянии находится. – Что будешь делать, если закончится твой «кислород»? Чонгук не отвечает ему ничего, просто смотрит какое-то время и улыбается. Чувствует себя влюбленным равно таким, как и глупым, а еще чувствует, что сердце при сказанных Тэхеном словах тоскливо сжимается и тупой болью стучит внутри. Достучаться до рассудка, наверно, не оставляет попыток. Сказать, что без кислорода оно категорически не готово будет прожить. Но ничего… пока что ведь все в относительном порядке, пока что они рядом, и доступ к воздуху никак не перекрыт. – Итак, это был первый вопрос из двадцати, – произносит он, улыбаясь Тэхену, который на его слова вскидывает брови и склоняет в бок голову. – Так мы все-таки играем? – А почему нет? Или тебе не интересно будет узнать меня? Мне вот тебя узнать очень хочется. – Интересно ему… – бормочет Тэхен и после вздыхает для вида. – Ладно. Я первым уже отвечал, так что задавать вопрос очередь моя. – Как скажешь, – не спорит Чонгук. Ему скрывать нечего – самая страшная тайна уже позади. Но только Тэхен задумывается, что бы такое у Чонгука спросить, как их прерывает телефонный рингтон. – Черт возьми… – Чонгуку приходится выпустить руки Тэ из своих и потянуться к карманам своей олимпийки, чтобы извлечь оттуда звонящий смартфон. Тэхен на горящем дисплее совершенно случайно замечает иконку со знакомым лицом и восклицает удивленно: – Это Мин Юнги?! Чонгук хмурится. – Откуда ты знаешь Юнги? – Он друг моего друга, Чимина. Его тоже знаешь? – Тэхен видит, как Чон почему-то теряется и торопливо тормошит его, намекая на все еще трезвонящий телефон. – Собираешься ему отвечать? – Он за меня в последнее время сильно волнуется… – Тогда нужно ответить. Только будь осторожнее – не сболтни про меня, хорошо? Чонгук кивает ему в тот момент, когда принимает звонок, и прикладывает телефон к уху. – Привет, Юнги-я. Как жизнь? – Это я у тебя хочу спросить, – хрипит ему трубка голосом друга, который снова, кажется, где-то успел заболеть: у Юнги очень слабый иммунитет… а задница, вот, вопреки тому слишком неугомонная. – Как там говорят, Гук-и: «тихо спиздил и ушел – называется нашел»? Чонгук хмурится, переглядываясь с притихшим на диване Тэхеном, не понимает, о чем ему втирает Мин. – Ты о чем вообще? Что еще я нашел? – Ничего, Чонгук, совершенно ничего ты не нашел, – вздыхает Юнги. Так старательно, что Чон даже на расстоянии слышит всю его наигранность и от непоняток этих начинает медленно закипать. Опять этот любитель навеять драматизма что-то хочет от него и прямо не говорит! – Как Тэхен себя чувствует, кстати? Тут по всей больнице такой переполох… Чонгук слова лучшего друга сначала не понимает… а затем как понимает! И рот его сам собой беспомощно открывается. Тэ, видя его состояние, хмурится, тоже начиная нервничать. – Какого хрена, Юнги?! Как… – Да никак, – вздыхает Юнги опять. – Ставь давай на громкую: хочу поздороваться. Чонгук не спорит с ним, включает динамик, качая головой и не зная, смеяться ему из-за Юнги или плакать. А по громкой связи тем временем раздается копошение – будто кто-то ворочается в одеяле. – Тэхен, как дела? – затем произносит Юнги весьма бодренько, заставляя и Кима теперь выпасть в осадок. – Э-эм, – тянет тот удивленно. – Да, вроде, нормально? – А у самого во взгляде, обращенном на Чона, читается чисто: «?!» – Если сейчас волнуетесь, что о вашем побеге еще кто-то знает, расслабьтесь, – говорит Юнги так, будто о какой-то погоде с ними болтает. – Никто правда не в курсе. – А ты-то тогда каким макаром узнал? – не выдерживает Чонгук. – Таким, что кому-то нужно поменьше рисовать при других объект своей большой и чистой любви, – ядовито отвечает на вопрос трубка, – а кому-то другому не держать на видном месте подарки от поклонников. – Ты сказал, что у меня милый скетчбук, – бормочет Тэхен, вдруг все понимая. – Ага, – довольно подтверждает Юнги. – Все-таки этот мир пиздец какой тесный, вы так не считаете? – Юнги, – Чонгук выдыхает, все еще раздраженный и очень нервный от внезапно образовавшегося стресса. – Раз по твоему мнению все и так понятно, ты мне позвонить решил, чтобы просто на нервы подействовать? – Нет, хотел, вообще-то, предупредить вас, двух неблагодарных влюбленных эгоистов, которые кроме как друг друга, никого больше не видят, чтобы сидели и носа своего вместе на улицу не высовывали. Тэхен, твой отец собирается весь Сеул поднять на уши. Ваша удача, что на камеры ничего не попало. – Ты даже про камеры каким-то образом знаешь, – бормочет Чонгук, почему-то даже не удивленный данным фактом. Что ж, к Юнги за столько лет дружбы он уже привык. – Господин Ким очень красноречиво отзывался о службе безопасности больницы. На весь коридор, – объясняет Мин. – Я кстати не специалист в отношениях отцов и детей, но… Тэхен, может, все же предупредишь родителей о том, что тебя тут никто убивать и пытать не собирается? Так, для приличия. Мама с папой у тебя, вроде бы, люди хорошие… – Он всегда такой?.. – шипит приглушенно Тэхен. – Да, – отвечают ему одновременно оба, а Чонгук добавляет еще: – Ты привыкнешь… когда-нибудь… ну, лет через десять – точно. – Или двадцать пять, – смеется Юнги. – Это уже смотря насколько ты впечатлительный… Но родителям все-таки лучше на досуге как-нибудь набери, хорошо? – Ты чего вообще сам такой возбужденный? – Чонгук встревает в монолог друга, подозрительно щурясь. Уж слишком непривычны ему эти высокие нотки в знакомом до самого последнего звука голосе. Юнги какой-то… не такой, странный еще сильнее обычного своего состояния. – Что-то случилось? – О чем ты, Гук-а? Лично у меня все прекрасно, – на все сто процентов невинно отвечают ему. И многие на эту невинность купились бы, но… – Ага, не заливай, – фыркает Чон. – Что там у тебя произошло такого, что ты мне в трубку чуть ли не визжишь? – Вам показалось, Чонгук-ши, – делано-сухо произносит Юнги, а потом прочищает горло. – Я бы настойчиво посоветовал вам пока что уделить больше внимания своей личной жизни. Короче, удачи вам обоим в познании новых горизонтов! Тэхен, не забудь сказать родителям, что жив и относительно здоров! И после этих слов наступает внезапная тишина. Телефон в руках Чонгука потухает, но оба парня все равно какое-то время на тот продолжают настойчиво пялиться, будто еще чего-то ждут. Как-то неловко теперь…. – Иногда я просто ненавижу его, – бормочет Чонгук. – Подарила же жизнь лучшего друга… – Расскажи мне, как так выходит, что все вы друг друга, блин, знаете? – просит Тэхен, и когда Чонгук на него поднимает свой взгляд, обнаруживает, что Ким хмурится и смотрит растерянно. – Я по-настоящему сейчас запутался. – Что ж, – вздыхает Чонгук. – Дело в том, что Юнги не единственный мой лучший друг. На самом деле нас... трое. – Трое? – Тэхен все еще хмурится, на этот раз еще нос морщит, пытаясь понять, видно, что раздумывает над чужими словами и в какой-то момент его лицо явно показывает, что догадка пришла и буквально загорелась в голове яркой лампочкой. – Чимин! – Все верно, Тэ, – Чон посмеивается, откладывая телефон наконец в сторону. Его руки на этот раз между собой сцепляются в замок. Тэхен ненадолго на них отвлекается, ощутив, как желание обернуть те вокруг своих ладоней покалывает изнутри. – В тот день, когда ты потерял сознание, Чимин-хену позвонила твоя мама и попросила приехать. Я волновался за то, в каком он был состоянии, и увязался с ним. А потом, в больнице… твоя мама плакала… все повторяла: «Тэ… Тэ…» И меня как будто что-то само привело в твою палату. И представь, как шокирован я был, увидев тебя… там. – Увидев меня таким, – повторяет его Тэхен невесело и сжимается весь. Его взгляд, которым он смотрит на Чона, становится усталым, а язык скользит по пересохшим губам. – Чонгук, ты ведь понимаешь, что от того, что я сейчас здесь, с тобой, от того, что мы сейчас вместе, мое состояние вряд ли изменится? Пожалуйста, я искренне прошу тебя – не надеяться… – Я не стану, – честно говорит ему Чонгук. Снова ловит его руки в свои – к облегчению обоих – осторожно стискивает и греет своим теплом, щедро им делится. – Понимаю, что от чужих надежд и ожиданий тебе становится только хуже. Я просто хочу о тебе позаботиться, Тэ, только и всего. – Почему ты такой? – вздыхает Тэхен, но все-таки немного оттаивает, расслабляя сведенные плечи. – Не знаю, – получает короткий ответ, за которым следует: – Я много думал обо всей ситуации, о том, каким вообще образом стал таким помешанным на тебе, но ответа так и не нашел. А ведь я даже не по парням, черт возьми… – А вот это уже серьезно, – усмехается Тэхен, и глаза его на недолгое мгновение шкодливо загораются. – Должен ли я чувствовать за собой вину? – Раз ты из нас двоих старший, то мог бы взять на себя ответственность, знаешь… – бормочет Чонгук и старательно губы в улыбке кривит, но Тэхена не проведешь – он видит предательский румянец смущения на чужих мягких щеках. И, разумеется, великодушно подливает масла в огонь: – Так это значит, я у тебя первый? – Заткнись! – Чон закатывает глаза и в порыве встает, буквально от Тэ убегая к кухонному островку. – Ты, эм… чего-нибудь хочешь или..? Тэхен спокойно воспринимает вопрос и кивает, ободряюще улыбаясь ему. – Не хочу. Но буду благодарен, если ты и на меня соорудишь завтрак. Возможно, если постараюсь, я даже немного поем… Главное – не обращай на меня повышенного внимания, ладно? – Будет сделано, – кивает Чонгук и от него отворачивается к холодильнику. – Я наберу пока маме, – говорит Тэ, неуклюже вставая с дивана. – Твой телефон в спальне на тумбочке. Сам доберешься? – Я, может, и полумертвый, но ходить еще не разучился, Чонгук, – в ответ ему фыркают и, хоть медленно, но все же самостоятельно удаляются на второй этаж, оставляя на время одного. А Чонгук, пользуясь возможностью, запрокидывает голову и переводит дух. Жмурится до рези в глазах. – Пиздец, – шепчет и весь чуть ли не лопается от усердия, с которым внутри себя сдерживает мощную волну восторженности и возбуждения вперемешку со страхом, который его преследовал последние недели две. И вот сейчас Тэхен с ним наконец… Тэхен рядом с ним! От внезапного осознания приходит шок. Он накрывает лавиной мелких, но острых иголок, затанцевавших по коже. В позвоночнике защекотало и стало тошнить, а ноги сделались как будто ватными. Видимо, на этом запасы адреналина в нем кончились, один на один оставляя с тем, что он сделал. И с Тэхеном, конечно же. Тот не заставляет себя долго ждать, снова появляется в комнате, витая в каких-то своих мыслях после разговора с матерью. Чонгук не лезет с расспросами, молча готовит им завтрак (хотя если быть точным, это либо обед, либо вообще ужин, потому что за окном уже начинает смеркаться). Иногда ловит на себе изучающий взгляд и сам не реже засматривается на обладателя этого самого взгляда. Глаза у Тэхена просто невероятные. Очень идут ему и подходят. Как и весь он сам, необычные, не как у всех, яркие и заставляющие Чонгука пару раз почти из рук выронить что-нибудь, а однажды даже – чуть не отрезать себе указательный палец, такие вот дела… И, может быть, Чонгук к мысли о том, что теперь, кажется, по парням, привыкнуть себя заставлял долгие месяцы, но на этот раз вот что об этом думает: он не по парням, он – по Тэхену. Вот все, как оказывается просто. По Тэхену, по Тэ. По тому, кто его зовет и помогает выбраться к свету, ждет и сам тянется, позволяет быть рядом, потому что тоже не может один, не хочет один… И теперь они больше не одни, они – вместе. Наконец-то вместе, и на этом моменте можно позволить себе немного передохнуть, взять небольшой перерыв, хотя бы немного расслабиться… Позволить себе: взглянуть, коснуться, пальцы переплести… Интересно, а целовать его губы было бы лучше, чем какой-нибудь девушки? Тэхеновы губы красивые… он весь красивый, такой неземной и хрупкий. Он не отталкивающе хрупкий – для Чонгука никогда – но такой, о каком непременно хочется позаботиться. Притянуть в кольцо своих рук, спрятав там ото всех, и не делиться ни с кем. И как же ему повезло, что Тэхен чувствует к нему то же самое… Это не иначе как волшебство, потому что в хмурой реальности не может быть так. Но плевать. Наплевать! Чонгуку плевать. Имеет значение лишь его невозможная муза, через штрихи грифеля прокравшаяся незаметно в самое сердце и отложившая на том свой нестираемый отпечаток. Никакой ластик не справится. Как и говорил, Тэхен мало что съедает. Но ест, и это уже хорошо. Чонгук мысленно составляет план накупить завтра же что-нибудь максимально калорийного и бить если не количеством еды, но хотя бы ее энергетической ценностью. Они все же решают поиграть в двадцать вопросов, но больше не затрагивают сложных тем, ограничившись всякими глупыми клише вроде любимых цвета и музыки, потому что как ни крути, а про вкусы друг друга узнать интересно. После ужина перебираются снова в комнату, продолжая играть. Чонгук забирается в одиноко стоящее у окна кресло и из-под него вытаскивает скетчбук с пеналом, извлекает несколько карандашей. Тэхен за ним наблюдает с легкой полуулыбкой, все понимая без слов. Оглядывает скудно обставленную комнату и взглядом натыкается вдруг на очень знакомую вещь. – Он все еще у тебя… – бормочет, вытягивая из-под того же кресла свою сумку с фотоаппаратом внутри. Расчехляет и начинает щелкать кнопками. – Конечно у меня, не думал же ты, что я смог бы его выкинуть. Чонгук смотрит на тэхенову улыбку, и рука с карандашом в ней сама по себе тянется к чистому листу в скетчбуке. Его улыбку он еще ни разу не рисовал – потому что не видел. И теперь наконец у него появилась возможность запечатлеть в мягком искреннем изгибе эти красивые губы. Тэхен чувствует, что Чонгук принялся рисовать его, но никакого дискомфорта в нем от этого нет. Уж если к чему он с Чонгуком и привык, так это ему позировать. Странно, что память на фотике оказывается почти заполненной. Тэ лезет в архив и с удивлением понимает, что фотографий там заметно прибавилось. – Ты… – Решил сделать для тебя несколько фото на случай, если тебе захочется узнать меня лучше, – предугадывает Чон еще не заданный вопрос. – Несколько, – хмыкает Тэ, начиная пролистывать файлы. Видимо, Чонгук забыл прибавить слово «тысяч». У него особенное чувство пространства, и ловить момент он способен неплохо. Тэхен честно старается не оценивать взглядом критика и быстро заражается атмосферой, которой наполнены фотографии. Сделанные для него фотографии. На тех: высокое безграничное лазурно-голубое небо и зимнее солнце, серые дома на фоне снежных сугробов, голые ветви деревьев и люди в черных пуховиках, куда-то вечно спешащие… знакомый парк с прудом и «его» скамейка, а еще – множество фотографий друзей. Очень часто на тех мелькает Юнги – его белая макушка и смеющиеся лисьи глаза, и еще один парень, заметно постарше, темноволосый с красивыми чертами лица и полными губами, еще он видит маленькую девочку с длинными светлыми локонами и голубыми глазами, в руках у нее – цветные карандаши. На фотографиях есть и Чимин-и, в танцевальной студии, которая самому Тэхену знакома до боли в подреберье. Чимин танцует, как всегда идеальный и уверенный в каждом своем движении, это видно даже на статичной фотографии. Несколько кадров в танце… и также несколько его, развалившегося в позе морской звезды на полу. Что ж, такой Чимин Тэхену тоже очень даже знаком. Тэ скучает по нему… И надеется, что он не будет сильно взволнован по поводу его исчезновения. Ну, по крайней мере, Тэ попытался предупредить его об этом. При разговоре с мамой сегодня ему стало стыдно. Снова подкралась вина за то, что он постоянно мучает своих бедных родителей. И чуть не задушила. Мама плакала, на заднем фоне было слышно, как кричит что-то отец, но Тэ все равно был непреклонен: с ним все хорошо, и если они ему верят, то пусть не ищут его. А он постарается справиться с тем, что натворил сам. А раз сам натворил, ему и расхлебывать, правильно? У него есть Чонгук, есть Чимин, есть теперь четкое понимание, что стоит пытаться жить. Жить за троих, как сказал ему недавно Юнги. Сколько бы Тэхен ни думал об этом, становился со словами почти незнакомого ему парня все больше согласен. Он прав, да, чудесным образом прав. Иногда беспристрастный взгляд со стороны оказывается важен. И момент сейчас именно такой наступил, так Тэхену кажется. Позволить кому-то другому посмотреть и увидеть. А сам он заканчивает листать фотографии и обращает свой взгляд на Чонгука. Тот рисует все еще, усердно брови насупив. Выглядит таким до ужасного юным сейчас и увлеченным… Так вот ты какой, Чон Чонгук… Странный парень из парка, любящий рисовать незнакомцев. Друг по переписке, нашедший чужой фотоаппарат и обнаруживший в нем фотографии себя самого. Человек, прибравший к рукам тэхеново сердце и то так незаметно ото всех оберегающий, что самому Тэхену понадобилось приличное количество времени, чтобы осознать – Чонгук ему нужен. До безобразия, до абсурдности, до смерти… Даже еда для его существования не так сильно важна, как чонгуково присутствие, как его теплые руки, как большие темные глаза, по-трогательному распахнутые. Это любовь...? Или, может быть, что-то гораздо большее, что отдает нехилой зависимостью. Потому что помимо романтики, нежности, трепета Тэхен чувствует сильнейшую необходимость в объекте своей симпатии. Как ранее уже говорилось, он состоял в отношениях, он знает, каково это: иметь чувство влюбленности, желание быть всегда рядом, дарить свои чувства и тело другому, получая то же взамен. Желание – да... но в их же с Чонгуком случае это походит больше на необходимость. Возможно ли, что именно этим любовь и отличается от влюбленности? Тэхен не знает, в своих мыслях теряется… – Чонгук? – вдруг зовет и сам оказывается удивлен этим. Но чужое имя уже слетело с языка, и назад его не вернешь. Парень тут же отвлекается от своего занятия и смотрит на Тэ, изгибая заинтересованно брови. – Что такое? – Ты… Что именно ты ко мне чувствуешь? Его горло после сказанных слов неприятно сжимается. Два взгляда снова друг друга буравят и не могут отпрянуть, пытаются найти ответы в чужой глубине, но, к сожалению, терпят пока что сокрушительное поражение. – Я не знаю, Тэхен, – вздыхает Чонгук. – Это что-то сильное. Очень. Но я все еще пытаюсь понять. – Да, – Тэхен соглашается с ним, кивая. – Я тоже. После краткого диалога между ними устаканивается тишина, но длится та недолго: телефонный звонок заставляет Чонгука напрячься и тут же ответить, поспешно выходя из комнаты вниз. Тэхен, непонимающий, в чем дело, остается ждать его на кровати. Усталость дает о себе знать – его клонит в сон, и тело тяжелеет минута за минутой. Но он не позволяет себе закрыть глаз, пока Чонгук не возвращается. – Мне нужно уйти, – произносит тот мрачно, когда заходит и присаживается на край кровати совсем рядом, кладет ладонь на его плечо, то почти полностью обхватывая пальцами в кольцо. – Справишься без меня здесь до утра? – Куда ты? – Я нужен отцу, – Чон вздыхает и жмурится. – Такое периодически будет случаться. Не волнуйся: я буду в порядке – но лучше не спрашивай меня больше ни о чем. Не хочу тебя пугать, но и врать тоже не хочу. – Я не девчонка и не тепличный цветок, – напоминает Тэхен, недовольно поморщившись. – Знаю, – Чонгук улыбается ему мягко. Рука скользит и подушечки пальцев осторожно касаются скулы, за день покрывшейся легкой щетиной, но все равно красивой, и прикосновение к чужому мужскому лицу Чонгуку кажется отнюдь не противным, как думалось раньше. Тэхен смотрит на него так притягательно своими разноцветными глазами… – Кхм, я должен… – До встречи завтра, – кивает Тэхен, помогая собраться с мыслями. – Да, до встречи завтра. И спокойной ночи. Руку – прочь от чужого лица, но с усилием, потому что прекращать касание вдруг до ужаса не хочется. Чонгук уходит быстро, спускается на первый этаж и наспех влезает в куртку. У него всего минут сорок для того, чтобы прибыть на оговоренное по звонку с отцом место. Снова какое-то дебильное собрание, которое не пойми во что может вылиться, снова ему предстоит наступить себе же на глотку и терпеть… терпеть свою собственную судьбу, в которую родной отец его великодушно каждый раз носом тыкает. Но зато после этого он вернется, и здесь его будет ждать Тэ. И возвращения отныне стоят того, каждого хрипа, каждой капли пущенной Чонгуком крови, каждого зверства, что он терпеть вынужден, каждой унции боли, что на него приходится и что он доставляет другим. Он справится. Ради Тэ – справится. Закопавшийся в мысли, Чонгук так и спускается на лифте вниз и выходит на улицу. Дом находится в северной части города, и Чонгуку придется воспользоваться автомобилем, чтобы прибыть к отцу вовремя. На машине он ездить не очень любит, вообще не любит, когда по нему заметно, что у него имеются деньги. Он не такой… даже несмотря на статус отца, не привык пользоваться роскошью. Чонгук – просто обычный парень из гетто, который одно только хотел бы получить, то, что получить невозможно априори: свободу.

Tommee Profitt, Sam Tinnesz – With you til the end

– Чонгук! Поток его мыслей вдруг прерывается резко, жестоко, так, что эхо собственного имени начинает глубоким голосом раздаваться в голове, заставляя сердце забиться тревожно. И его тут же разворачивает на все сто восемьдесят. – Чонгук! Тэ спешит к нему. Все еще в больничных штанах, одолженной желтой толстовке и наспех напяленной чонгуковой куртке. Ветер развевает его белые волосы, а дыхание изо рта вырывается облаками мягкого пара. Этот пар обволакивает их лица, когда Тэхен останавливается напротив него, от подъезда успевшего отойти на несколько метров. – Тэ, что стряслось? Тэхен отрицательно качает своей головой и до белых следов свои губы закусывает. Тонкие пальцы хватаются за его теплые руки, сжимая с удивительной силой. – Хочу понять, – выдыхает он, жмурится… – Хочу, чтобы мы оба поняли. А потом руки его из своих отпускает, вместо этого находит ими чужое лицо, кладет пальцы на щеки, подается вперед и… Целует И губы на губах, а вокруг – облака мягкого белого пара. В спину Тэхену бьет желтым светом подъездный фонарь, в воздухе борются между собою зима и весна. Тепло топит холод со льдом… и снег сегодня уже не идет. Внутри пробуждается трепет… внутри уже во всю расцветают ромашки. Это не влюбленность – возможно, любовь. Они еще оба поймут это, поймут обязательно, только дадут себе время, чтобы вместе во всем разобраться… Почувствуют вкус… Вкус чужих губ прекрасен, мягкость подушечек пальцев на коже сродни какому-то чуду. Чонгук не знал, что бывает вот так… Тэхен думал, что подобного больше никогда не станет достоин. Но оба все еще здесь и сейчас, в эпицентре событий этого темного вечера. Целуют друг друга и думают, что достигать понимания, оказывается, может быть очень даже приятно. И все это безумие, на которое оба решились, оно того стоило. Определенно стоило.