Even a well lit place, can hide salvation
A map to a one man maze that never sees the sun
Where the lost are the heroes
And the thieves are left to drown
But everyone knows by now
Fairy tales are not found
They're written in the walls
***
Here comes the sun do, do, do
Here comes the sun
And I say it's all right
Little darling, it's been a long cold lonely winter
Little darling, it seems like years since it's been here
***
Послания с небес.
Чья-то воля, предназначение, судьба.
Воля Господа, проклятья Сатаны.
Смысл жизни, суть вселенной, грань между мирами и линиями времён.
«Удача», «не повезло», «так было предрешено».
Все эти вещи приходят большинству людей именно тогда, когда в их жизни случаются
ситуации.
Которые заставляют их корить кого угодно, но не себя. Которые ломают людскую душу, незаметно для самого человека продавая её беспорядочной жизни, алкогольной и наркотической зависимости, мыслям о суициде, тяжёлым страданиям, жутким сновидениям, от которых не спрячешься, не сможешь убежать.
Вам кажется, что выхода нет, что это — конец. Тот самый конец, когда говорят лишь трагическое «вот и всё».
Но существует также и термин «новая жизнь»: перевоплощение, свежие идеи, светлое будущее и хороший конец. А ещё — мистический знак «тык в небо». О котором сложены чуть ли не легенды, обожествляя тайные знаки, предсказания, свет в конце тоннеля и обрубки крыльев за спиной.
***
Сегодня солнце светило особенно ярко. Белые от света пятна скользили по тёплому сухому асфальту, роняя ослепительные солнечные зайчики в глаза прохожим. В воздухе пахло приближающимся сезоном холодов, льда и снега. А ещё впереди были новый год и рождество. На площади, озаряя потёртый циферблат главных городских часов, стоял одинокий фонарь с календарём на нём. Пожалуй, самая долгожданная для всех людей дата наступила:
«
01.12.1965»
На большом стенде рядом с фонарём было крупными буквами ярко-красного цвета написано:
Добро пожаловать в первый день зимы!
***
Тур закончился, самолёт успешно совершил посадку в Ливерпуле. Вернувшись в ставший родным дом, Нонне невольно вспомнился свой первый день здесь. То полузабытое воспоминание о животном страхе перед неизвестностью вновь заставили её погрустнеть.
Когда чемоданы были разобраны, вещи разложены, а полы вымыты, пятеро людей решили как следует отдохнуть и выспаться после утомительного рейса. После домашнего ужина, который был съеден буквально за двадцать минут, к Нонне подошёл Джон.
— Слушай, Нонна, — начал он издалека, — Ты ведь у нас умная девушка?
— Э-э… Допустим. А что?
— Понимаешь, тут такое дело… В общем, как успокоить бывшую жену?
— В смысле? Синтию?
Глаза Джона подозрительно сузились. Он явно не ожидал, что девушка может знать имя Пауэлл. Ведь никому кроме близких друзей и знакомых он про неё не рассказывал.
— А ты её откуда знаешь?
— Я её давняя подруга.
Да, решимости нам не занимать. Потом Моррисон вспомнила, что это было бы физически невозможно, и для пущей уверенности добавила:
— По переписке.
Джон поверил. И попросил всё объяснить Синтии лично, мол, если вы знакомы, то можно будет просить прощения за некоторые грубые слова как бы через посредника, что значительно облегчит задачу не только ему (если вы понимаете о чём я). Это было девушке только на руку, ведь что-то решать со всем этим
дерьмом делом надо.
Узнала Нонна, что живёт Синтия у чёрта на куличиках, а переться, сами понимаете, влом. Но есть решение!
Телефон.
Номер пришлось откапывать в толстенной городской справочной книге, что отняло целых сорок пять минут человеческой жизни, но оно того стоило.
Звонок.
Нудные гудки мучительными трелями гудели в ухе, пока Моррисон беспокойно наматывала провод на палец. Прикусив губу, ей уже через три секунды стало ясно, что до бывшей жены своего
друга недохахаля сожителя друга своего парня она не дозвонится. А что поделать, отаётся только завтра звонить — вечером как-то неприлично будет уже-не-миссис-Леннон беспокоить. Вежливость — дорога в общество. А общество = связи. А где связи, там и дорожка поровнее…
***
Две недели назад был особенный день. И особенностей в нём было предостаточно. К примеру, в этот день они с Ринго впервые поцеловались, а потом начали спать вместе, тепло обнимая друг друга во сне и мило воркуя наяву.
Или же, в тот разносторонний день Леннон поджёг яичницу, которую готовил с воистину божеским усердием, и у Битлз дома оказался вонючий мини-пожар, с ором и криками «Ты сжёг яйца!» и ответными шутками «Не свои и то хорошо».
Да, никто никогда не забудет этот кошмарный запах угольно-чёрных яиц, палёного пластика (от случайно попавшего под руку пакетика), полу-сгоревшего полотенца (жалкая попытка потушить огонь) и жирный слой копоти на верхних стенках вытежки и потолке, который пришлось оттирать всем вместе, ибо в одиночку это не представлялось возможным.
Двадцать девятое ноября. Эта дата решила многое. Сегодняшней ночью они впервые занялись любовью.
Если бы Нонну спросили, что она чувствовала в те минуты, она бы без промедлений ответила, что это ощущение невозможно описать. «Вы будто сгораете изнутри, в тот же миг остывая и вновь расплавляясь с новой силой. Наверное, это и есть любовь в чистом виде. Взрывоопасная вещь.». Как-то так.
Если бы тоже самое спросили у Ричарда, он бы сначала потупился немного, порозовел, а потом тихо бы так, робко, сказал: «Так, наверное, можно выразить всю свою любовь. Это было… Прекрасно.»
***
Лёжа в постели в обнимку с тихо сопящим Ричи, Нонна обдумывала свою личную жизнь.
В последнее время, особенно по вечерам, она всё чаще пребывала в пассивно-раздражённом состоянии и была крайне неустойчива в плане эмоций: как-то раз, в последний день перед отъездом, Джордж попросил её подержать гриф гитары, пока он будет менять струны, на что она, вдруг ни с того ни с сего, начала развивать эту тему и прикопалась к Джо со словами «А что, других людей нет?», чем вызвала чистой воды изумление на лице самого молодого битла.
После этих слов, Нонна уже не могла остановиться и накричала на Харрисона, чуть не поколотив ни в чём не повинный хлипкий чайный столик перьевой ручкой, которой по нему долбила в порыве ярости. Быстро извинившись, девушка выбежала из комнаты и заперлась в туалете, пытаясь отдышаться от нервного срыва, граничившего с едва не накатившей панической атакой.
Нонна не понимала, в чём дело. Всё шло, как надо и ничто не предвещало беды. Но что-то в её сердце заставляло вздрагивать от каждого звука, мнительно оборачиваться на улице и перепроверять, закрыта-ли дверь пять раз на дню. Эта нехарактерная нервозность и боязнь чего-то, неизвестного даже самой Моррисон, очень настораживали девушку, день за днём вгоняя в меланхолию.
Ринго тоже был подавлен, видя, как его девушка мучается от непреодолимой тоски, медленно ведущей к самому краю пропасти под названием «депрессия». Он видел её состояние и ничем не мог ей помочь, кроме как подойти, обнять, поцеловать, давая немую поддержку и надежду на что-то светлое.
Нонна вошла в его неспокойную жизнь совсем недавно, всего лишь два месяца назад, и он совсем не хотел терять её. Эта девушка действительно стала ему дорога настолько, что его прежние зачатки чувств к своей подруге, Морин, теперь казались ему мелкими проблесками света на фоне огромного сверкающего созвездия. Морин могла ему помочь, подсказать, но не могла дать ему то, что ему было нужно.
Опьяняющее чувство любви, пылкую страсть, всепоглощающую нежность и радость. Нонна была ему солнцем. Она смогла осветить его душу, смогла понять его внутренний мир, его суть,
его самого. Это было глотку амброзии из чистого источника подобно.
***
Когда вы влюблены, вам хочется летать, парить над землёй, кружить голову от одного ощущения взаимности на протяжении вечности. Хочется обнять и не отпускать. Или просто взять за руку. Любовь не знает слов «не хватает». Ей будет хватать даже песчинки того вихря, лавины, бурлящего привкуса чувств, отраднее которого — лишь чувство исполненной мести. Когда вы влюблены, вам нравится замечать многое. То, на что вы бы никогда не обратили внимания, может стать центром фокусировки ваших рецепторов и интуиции. Влюбленный человек — организм, анестезированный общим наркозом повсюду, кроме сердца. Взаимная любовь — это самый крепкий алкоголь в мире. Как и ревность, как и счастье, как и боль.
…Но ведь от любого дурмана, пусть даже не материального, рано или поздно наступает зависимость. А там и до болезненной, мучительно долгой ломки рукой подать.
***
Джон нуждался в любви.
Он бы ни за что не признал это, если бы не чувствовал себя одиноким дураком.
Времена изменились. Даже в кругу друзей Джон не чувствовал себя в полной мере свободным. Он пытался заполнить зияющую пустоту внутри всеми возможными способами: и злоупотреблением спиртными напитками, и несколькими
видами нелегальных таблеток, и разными падшими женщинами, но всё без толку. Бесполезные попытки не приносили никакого результата, только больше и больше вредя ещё молодому, но уже не такому здоровому, как раньше, организму.
Раньше со всем этим было проще: поссорились, пообижались — поцеловались, помирились. В то время, как он жил с Синтией и получал от неё нежность и ласку абсолютно безвозмездно, Ленноном эта «нужность» воспринималась, как нечто само собой разумеющееся. Только после развода и тотального обрыва связей с Пауэлл, Джон наконец осознал, что в том доме его правда любили всем девичьим сердцем, а притом не уставали холить и лелеять. Он жил в том самом мирке, в котором он мог покуралесить-покуралесить, а потом неизменно вернуться к тёплому очагу, верной ему жене, домашней еде, на худой конец!
А теперь он был лишён даже этого. Практически сам лишил себя привычной рутины семейной жизни, но при этом не жалел об этом ни минуты. Своими собственными руками он разломал как брачные узы, так и сердце бедной девушки. Нет, Джон не жалел об этом. Он, словно принцесса из сказок, сидел в своей оборонительной башне и ждал истинной любви, полагаясь почти что на Божью помощь. Главное, принцы и принцессы были, приходили к нему на коленях, готовы были исполнить всё, что он попросит…
А Джону Леннону всё не то, всё не так, не по настоящему. Но вопреки всем трудностям, личным болям и небеспричинными сбоями в поведении — на Бога надейся, а сам не плошай, как говорится.
***
Леннон пошёл покурить. Он взял красную пачку «Marlboro» открыл дверь, и чуть не подскочил от неожиданности: он увидел холматого, растрёпанного МакКартни, всего уставшего и медленно скользящим осоловелым взглядом сквозь Джона. Леннона это не на шутку испугало — что могло сотворить с Полом такое? Или он сам чем-то закинулся, или ему «помогли».
— Эй, Макка, ты чего? — Джон для надёжности помахал рукой перед самым его носом, а потом сощурил глаза и протянул:
— Что это с тобой?
Пол не отвечал. Он только бессвязно что-то бормотал, не в состоянии что-либо понять и осознать.
— Та-а-ак, всё ясно, молодец, МакКартни, обдолбался себе спокойно, значит, а мне тебе кишки промывать! Хорошо устроился, проныра!
Джон втащил его в дом, попутно
матеря обсирая посылая нах*** кляня весь свет за то, что ему так и не удалось покурить, а всё ведь так хорошо начиналось…
Пока Пол уже начинал потихоньку зеленеть от выпитого солёного расствора, его лучший друг набирал ванну прохладной воды и смачивал полотенца в тёплой воде из крана для создания импровизированных компрессов.
— Так, иди сюда, Макка. Ага. Сейчас промывать желудок тебе будем.
Пол послушно поплёлся в сторону унитаза, и склонился над ним, делая первые покашливания. Джон в это время похлопывал его по спине и убирал липкие от пота пряди волос с горячего лба. Когда из Пола полностью вышли все ненужные гадости, Джон раздел его и приказал сесть в ванную. МакКартни начинал усиленно потеть, у него поднялась температура и начался самый, что ни на есть, жар. Джон прикладывал компрессы к горящему лбу, обтирал его мочалкой и оставил ненадолго отмокать. Леннон пошёл на кухню и сделал чёрный, крепкий, сладкий чай, после перелил его в термос с нарисованной пчелой на боку, и вернулся к Полу. Его организм уже успел нормализовать температуру, поэтому Полу уже не было так плохо, как раньше. Но это не продлилось и нескольких минут.
МакКартни начало «сушить».
Джон поил его чаем, изредка подтаскивая к унитазу, чтобы вышли остатки наркотических веществ, гладил Пола по беспорядочной копне чёрных волос и полушёпотом напевал себе под нос так некстати пришедшую в голову мелодию «Hard day's night».
— Дж-Джон?
Пол на несколько мгновений пришёл в себя и теперь выражение его глаз казалось чуть более осознанным и не таким «пришибленным».
— Что? Плохо? Поменять компресс?
— Н-нет, всё нормально. Что случилось?
— Честно, я понятия не имею. Ты стопроцентно закинулся чем-то весёленьким, дружище.
— Но я… Я бы не стал!
Хоть Пол и старался говорить громче, из его уст вылетали только грубо хрипящие выдохи.
— Тише, Полли. На, выпей таблетку. Да не бойся ты, это от головы. Вот, молодец, хороший Макка. Всё, осталось отлежаться. Через денёк будешь, как огурчик!
— Мгх.! — На все радужные прогнозы Леннона Пол только издал мученический стон. Хорошо ему говорить! Джон-то хотя бы помнит, что было час назад, а он — вообще никак не может вспомнить, с кем был, что принимал…
Позже он узнает, что его споили и накормили ЛСД, но сейчас бедный парень даже не подозревает об этом.
В голове обоих музыкантов было лишь одно: «Ночь обещает быть долгой».
***
Безлунная ночь — неизвестно, какое, неблагоприятное или благополучное время.
Ходят слухи, что в эти дни негативная энергетика вступает в фазу, полную силы. А возможно, в отсутствие света серебристо-белого диска на небе люди могут вздохнуть спокойно — ведь говорят же, что в полнолуние у человечества начинает болеть голова.
На ветке голубой ели одиноко сидела сова. Она была большая и округлая, как булка. Сова, сытая после ночной охоты, устало перемялась на двух коротких крепких лапках и вгляделась в синюю темноту. Неподалёку распологались ровные ряды людских домов, где-то были даже небольшие садики. В глухом пространстве внутри толстого кокона из еловых лап сидела пара спящих дятлов. Белок не было видно — они, как самые практичные из животных, спрятались в своих деревянных норах и безмятежно спали.
Сова на ветке громко ухнула. Звук разнёсся по всей улице.
Стайка бледных мотыльков, похожих на обрывки белого тюля фаты невесты, взметнулись в торжественном танце, на секунду замерли возле живописной лужи и закружили с новой силой, будто бы разговаривая друг с другом при помощи таинственных знаков танца. Воздушные мотыльки скрылись из виду, и сова снова заскучала.
У-ух!
Рябчик на другом конце улицы услышал этот звук и чирикнул в ответ. Снова сове весело. Так и продолжалось бы их своеобразное общение, если бы на горизонте не проступила тонкая линия розового света, словно кто-то начертил её стальным кончиком пера.
Жёлтые, как пух канарейки, мазки невидимой кисти появлялись на небе всё явственнее.
Наступал рассвет второго декабря тысяча девятьсот шестидесят пятого года. День, перевернувший всё с ног на голову.
***
Ринго проснулся от необычных, но приятных ощущений. Странно, очень похоже на…
— Доброе утро, милый!
Нонна явно не унывала, как в прошлой, так и в этой жизни, а потому решила сделать любимому мужчине такой-себе подарочек.
— Нонн? Ты… Ты что делаешь?
— Тебе прямо сказать?
— Ну.
— Ну-ну, баранки гну! Сосу я тебе!
— Чего?
— Ты не заставишь меня сказать это снова! Всё, заткнись и наслаждайся, Рири.
И в доказательство своих слов девушка сделала усиленное движение языком, из-за чего молодой человек действительно замолчал, иногда постанывая чуть громче, чем три минуты назад.
Наконец, эта лавочка милосердия была прикрыта, Ринго был очень доволен, Нонна тоже, в общем, жизнь налаживалась.
***
День проходил весьма обычно и заурядно. Никаких особенных происшествий не случалось, исключая разбитую чашечку Джорджа, над которой тот ещё несколько минут плакал навзрыд, потому что это была его любимая чашка.
Ближе к вечеру Нонна вышла во двор подышать свежим воздухом.
Ринго подошёл к ней и взял ту за руку. Моррисон приготовилась услышать что-то страшное, но получила всего лишь:
— Мне позвонил Мартин, попросил приехать, сказать что-то важное. Что именно — не сказал. Говорит, не телефонный это разговор.
Фух, девушка вздохнула облегчением
— Я понимаю, ничего страшного. Я буду скучать.
— Я постараюсь не надолго, если это не будет предсказанием от гуру! — Ринго и Нонна засмеялись от всей нелепости этих слов. — Или он скажет мне, что я «бездарник», а не ударник!
— Ха! Если он тебе так скажет, скажи ему, что он не звукарь, а «тупарь»! — Нонна обняла его за плечи, с нежностью гладя рукой по волосам, — Ты не бездарный, Рири. Ты талантливый человек, с замечательным внутренним миром, что бы тебе не говорили, знай это.
— Ты мне льстишь, Нонн Моррисон. — Он обнимал её всё крепче, — Я люблю тебя.
— И я тебя.
Они стояли и грелись в объятиях, пока не вспомнили о времени.
— Всё будет хорошо, я скоро вернусь. Не скучай без меня.
— Не могу.
Он поцеловал её в лоб, зарывшись носом в душистые волосы девушки.
— Я тоже, Нонн, я тоже. Но мне надо уехать.
— Понимаю. — Она тяжело вздохнула, — Пора?
— Пора.
— До встречи, Рири. Будь аккуратным.
— Ладно-ладно, я всё равно не хочу надолго оставлять тебя одну.
Он ещё раз поцеловал её, нежно сминая её губы своими. Затем, сел в машину, завёл двигатель, и, напоследок ободряюще улыбнувшись, поехал по направлению к дому Джорджа Мартина.
Когда машина с Ринго полностью скрылась за горизонтом, Нонна ещё какое-то время продолжала смотреть чёрному автомобилю вслед, но вскоре вздохнула, развернулась и ушла в дом.
Она решила приготовить чего-нибудь вкусного к приезду Старки, решив порадовать любимого Рири. Моррисон долго гадала, что бы такого сотворить, и в конце концов остановила свой выбор на запечёной утке и яблочном пироге с мирабелью. Сладкий десерт с привкусом карамели и сочное мясо с клюквенным соусом должны быть приготовлены к восьми часам.
Трель звонка разнеслась по всему дому, своим механическим визгом издавая неприятное «тррррр!».
— Я отвечу, — вызвался Харрисон, и на всякий случай спросил, оглядев остальных в комнате, — А мы кого-то ждём?
— Ммм, нет. — сказал Пол, неопределенно дёрнув плечом, — Ты возьми, может, номером ошиблись.
— Да-да, сейчас.
Джордж приложил трубку к уху и плотно зажал рукой динамик, чтобы посторонний звук не смог помешать разговору, пока Пол и Джон громко и беспечно обсуждали что-то насчёт ближайшей даты выхода новой пластинки.
Нонна же тем временем внимательно следила за переменами на лице Джорджа, которые пугали её не меньше подозрительного звонка с неизвестного номера.
Сначала Харрисон просто сосредоточенно слушал голос из трубки. Затем вдруг нахмурился, с силой сжал зубы, несколько раз непонимающе моргнув, а потом, внезапно помрачнел, окаменевшим взором сверля пространство перед собой.
-… Ясно… Спасибо, — его голос был хриплым, глухим, и звучал гораздо тише, чем обычно.
Наконец он повесил трубку и повернулся в сторону друзей, кусая изнутри щёку, словно подбирая нужные слова.
Разговоры смолкли, три пары глаз были обращены на ритм-гитариста, который, словно собравшись с духом, шумно выдохнул и подошёл чуть ближе к дивану.
— Джордж, что там? — девушка чуть нахмурилась, нервно облизав губы и с трудом сглотнув тревожный ком в горле, — Кто звонил? Что-то случилось?
Повернувшись лицом к Нонне и сделав пару несмелых шагов в её сторону, он остановился в полметре от девушки. Нонна заволновалась, не зная, к чему готовиться.
Опустив глаза в пол, Джордж прервал напряжённую тишину сухим, лишённым всяких эмоций голосом:
— Ринго разбился.
Последнее, что помнила Моррисон, перед тем, как упасть в обморок, были тёплые руки, вовремя подхватившие падающее бессознательное тело.
