***
Ганма погладил Белл по плечу. – Ладно, – пробормотал он, – ты отдыхай... Ну, и давай прощаться с отелем. А я... – Мужчина поглядел в сторону, откуда они пришли. – Надо разобраться с дровами. Может, здесь кто-нибудь захочет купить. – Тут вернее всего, – согласилась Белл. Поднялась на ноги, крепко сжимая губы. – Да... я пойду. Сейчас. Муж кивнул ей. Отведя глаза, скво провела рукой по поверхности тюка и шагнула в сторону двери. Произошедшее никак не шло у нее из головы. Белл даже не заметила, как толкнула деревянную створку. Как оказалась в столь знакомом зале. Она мягко кивнула сидевшим за столиком детям («Милая Цуенька, уже нашла для них место!» – машинально отметила женщина). И побрела на второй этаж, скользя ладонью по лакированному поручню. Ступеньки легонько стучали под ногами. Надежные, новые. «Всего шестнадцать лет!» – В груди все сжалось от горечи. Упрямо насупившись, Белл постучала в дверь кабинета администратора.***
Дождь перестал, но небо не спешило проясниться. Темно-серые тучи висели над Дайи. Воздух, напитанный влагой, стал ощутимым, словно в теплице. «Хорошо, хоть не подмораживает!» – подумал Бакуго, помогая мистеру Айзаве приподнять тент над тюками. Пока облака не разойдутся, парусину решено было не снимать. Конечно, морока, но зато груз будет защищен от капризов погоды – конец дождя вполне мог оказаться лишь временной передышкой. Жар солнца чувствовался сквозь облака, и туман, начавший клубиться над мокрой землей, и вправду был теплым. Промозглые деньки еще должны были ждать впереди. Бакуго взвалил тюк на плечи. Дышалось трудно, пот выступал на коже при малейшем усилии, и совсем не хотел испаряться – воздух был перенасыщен влагой. – Зато грибов в окрестных лесах будет! – поделился с юношей Майк. – Ага, мухоморов? – Настроения умиляться подобными вещами не было. – Темнота! – вздохнул американец. – Представится возможность, и я покажу вам всем, что можно сделать из грибов и смальца! Проходивший мимо Снайп рассмеялся: – Поваренных книг перечитал? – И жажду применить на практике полученные знания! Юноша вздохнул и поспешил к парому. Долгие переправы пусть и представляли возможность для отдыха (а легче его мышцам не становилось!) – но в то время, пока деревянная посудина ползла от одного берега к другому, делать было совершенно нечего, только терпеть. Команда длинноволосых путешественников (Бакуго успел порадоваться, что захватил в багаж ножницы, и поклялся себе, что будет стричься раз в месяц, или даже чаще, лишь бы не стать похожим на своих новых товарищей) – так вот, команда путешественников пользовалась каждой свободной минутой для разговоров. В этом вопросе юноша был целиком и полностью на стороне мистера Айзавы. Мужчина большую часть рейсов проводил в молчании. Скрестив руки на груди, он, казалось, дремал на отсыревшем от дождя деревянном сиденье вдоль борта, и свирепо зыркал в ответ на любую попытку растормошить – что, в общем-то, нисколько не останавливало Майка (в основном именно Майка!) от все новых вопросов. Также в любой дискуссии деятельное участие принимал седовласый Маккензи. Снайп тоже вставлял словечко-другое, и над водой разносились попеременно (а чаще, одновременно) оживленный, неопределенно-американский говор, раскатистые цитаты из литературы и броские замечания, сделанные с техасским акцентом. Бакуго терпел, сжав зубы, и периодически покачивал головой, не в силах поверить, что все это придется терпеть еще долгие месяцы. Отпускать «беспризорника» мистер Айзава не собирался. «По крайней мере, его болтовня не заботит. – Юноша бросил настороженный взгляд на лидера группы. – Значит, можно привыкнуть...» Проблема была в том, что вопросы доставались не одному только Айзаве. – Отстаньте, – в очередной раз пробурчал Бакуго и тоже сложил руки на груди. Он не знал, куда деть взгляд, и в итоге уставился на облака. «Интересно, как там Цую?» – подумал юноша с уже привычной нежностью. Они должны были встретиться где-то на переправе. «Если только она не передумает!» – На сердце стало холодно и тревожно. Теперь, остыв после утренних переживаний, Бакуго со стыдом вспоминал, что наговорил ей. Каким дураком, наверное, выглядел – со всеми этими заверениями, что не оставит, что ему можно сказать... «И как сорвался потом!» – Он закрыл глаза. Быть может, девушка и не догадывалась о его чувствах раньше, но теперь подросток не сомневался: «Знает». И дальше решать было ей. И это было волнительно.***
В Овечьем лагере не нашлось места, так что Яги с Мидорией пришлось подняться чуть выше по западному склону, углубившись в мельчающие еловые заросли. Обманываться было не нужно: деревья до сих пор устремлялись в небо двадцати-тридцатифутовыми колоннами; просто они стояли реже, чем раньше, и среди них попадалось больше карликовых, пушисто-хвойных собратьев. В паре сотен футов над лагерем лес становился совсем разрозненным и низкорослым. Отодвинув очередную еловую лапу, Яги с облегчением улыбнулся: впереди открылась не то, что полянка – но, по крайней мере, свободное от зарослей пространство. В тени от двух деревьев-великанов, переживших не одну сотню зим, зеленел лишь густой мох да несколько кустиков земляники. Места было достаточно, чтобы поставить палатку и разместить груз. – Даже тент не понадобится, – пробормотал мужчина, подставляя ладонь в тщетной попытке поймать хоть одну каплю: лес защищал от дождя, а последний, похоже, еще и притих на время. Оставив груз на участке, путешественники присели перевести дух. Все-таки почти две с половиной мили вверх по тропе дались нелегко. Со стороны Овечьего лагеря доносился шум голосов – они не углублялись в лес далеко; через просветы между деревьями можно было разглядеть белые бока соседних палаток. Стоянка расползалась вширь. С юга прибывали все новые и новые искатели, а следующий этап пути должен был быть в разы сложнее. – Еще немного, и тут будет затор, – сказал Яги. Отдохнув немножко, они поднялись и зашагали обратно. Трудовой день только начался.***
Урарака отставила в сторону вычищенный песком котелок. С гордостью взглянула на сложенную под небольшим навесом посуду. Как только дождь перестал, она выбралась из палатки – подышать свежим воздухом и воспользоваться возможностью. В предусмотрительно выставленных наружу ведрах плескалась чистая вода прямо из туч – ей-то девушка и отмыла тарелки, приборы и прочую утварь. Даже к реке лишний раз ходить не пришлось. Еще на дождевой воде можно было заварить чаю. Урарака предусмотрительно оставила для этого второе ведро. Сложить небольшой костерок не представляло проблемы, пусть дрова и были чуть сырыми на ощупь. Поставив чайничек кипятиться, девушка вернулась в палатку за драгоценной зеленой коробочкой. «Вдруг Деку-кун и Яги-сан опять под дождик попали? – Она не знала этого наверняка. – Но от чаю не откажутся в любом случае!» – В этом Урарака была уверена. Единственное, только, подышать свежестью определенно не получалось. После долгого шороха дождя наступила звенящая тишина. В воздухе разлилась духота и влажность. Присев на чурбачок, Урарака устремила взгляд в сторону реки. Над восточным берегом чуть посветлело. Сквозь пелену туч проглядывало синее небо – но оно было далеко, за вершинами Берегового хребта. Девушка приподняла голову. Над Приятным лагерем продолжали висеть тяжелые, почти черные комья. Периодически тишину нарушали глухие раскаты. Земля была умытой и влажной. Травы гнулись от серебряных капель, дрожащих на каждом стебле, каждом листочке. Склоны, окружавшие лагерь с запада, потемнели – но песок должен был высохнуть и вернуть себе оранжевый оттенок достаточно скоро. Урарака попыталась представить: «А как тут будет зимою?» Должно быть, небо станет пронзительно-синим, и над долиной будут гулять ватные клочки морозных туманов. Деревья все побелеют, хвоя покроется инеем – и ели начнут скрипеть даже в безветренную погоду, просто от холода. «И Тайя замерзнет», – добавила про себя Урарака. «Наверное, к тому времени мы будем отсюда уже далеко-далеко». – Она мечтательно улыбнулась, но вместо милых образов представила вдруг холодные волны Юкона. И вспомнила слова мистера Яги, с которыми он обратился к ней пару недель назад: «Мы будем строить лодку на Линдермане. Ты уверена, что справишься, когда вода будет замерзать вокруг весел, когда перчатку нельзя будет снять без того, чтобы не обморозиться?» Из груди девушки вырвался горестный вздох. «По крайней мере, мы встретим все вместе!» – Ей представилось обеспокоенное лицо Мидории. Юноша смотрел на нее с заботой, волнением и поддержкой, и Урарака смущенно опустила глаза. «Ты поможешь, я знаю! – Сердечко девушки наполнилось любовью. – И... я позабочусь о тебе, Деку-кун!» Чайничек закипел, и она поспешила снять его с костерка. «Хорошо бы, вы с Яги-саном вернулись сейчас! – вздохнула Урарака. – Как раз напоила бы вас горячим чаем!» Столько, сколько потребуется, она готова была стирать, мыть, готовить, помогать ставить палатку – и делать все с максимальной отдачей. «Потому что то, как вы надрываетесь каждый день... и ради меня тоже... – Девушка открыла крышечку коробки, вдыхая аромат черных листьев. – Я не сравнюсь никогда... Но буду стараться!»***
Бакуго уложил очередной тюк под тент, распрямился и обернулся. На восточном берегу толкучка была не меньше, чем на западном: только в случае с последним все новые и новые путешественники прибывали из Дайи. Здесь же приток новых искателей ограничивался медлительно курсировавшим паромом. За один рейс можно было переправить не так уж и много народу – надо было оставить и место для груза. Однако, восточная часть переправы одновременно служила и отправным пунктом Чилкутской тропы. Сюда возвращались за новыми порциями груза те счастливчики, которым удалось отправиться в путь на день раньше. «Деку, вон, тоже повезло!» – нахмурился Бакуго. В груди тут же стало тесно и как-то прохладно. Захотелось поглубже вдохнуть. С тех пор, как он выяснил об отношениях, связывавших этого бесполезного болванчика с Цую, привычных отговорок было недостаточно. И юноша видел их настоящую суть: именно, что отговорки... «Просто... как? – Бакуго в очередной раз сжал губы. – Как так вышло? Что она нашла в нем, почему влюбилась? – Он отвел глаза, чувствуя, что бледнеет. Стоя на твердой земле, подросток ощущал волнительную пустоту под ногами. Но его губы тронула и легкая, робковатая улыбка: – По крайней мере, Цую сказала, что не знает... что делать. Это...» Это значило, у него был шанс. Бакуго вдруг представил ее себе: бледненькую, но румянящуюся; такую простенькую, нежную и открытую. С ним никто раньше не говорил так, как она – искренне, честно и столь беззащитно. Словно они не второй день знакомы. Юноше захотелось обнять ее, прижать к груди и загородить руками. Уткнуться подбородком ей в лоб – и молчать. Просто уютно молчать, чувствуя, что все хорошо, что девушка в безопасности. Что ей спокойно с ним. И что шанс у него – не на то, чтобы завоевать ее, добиться любви, убедить – а на то, чтобы просто быть рядом. И сделать ее счастливой. И поддержать, когда ей плохо и грустно. Улыбнуться, и поцеловать ее в лоб. Положить руки на плечи – и... поведать ей о себе. О своих тревогах. Обо всем том, чего никому не рассказывал из стыда выглядеть слабым. «Ч-что? О... о чем я думаю?! – Бакуго покраснел до корней волос. – Нет ничего такого!.. Что за ничтожные мысли?» Он постарался выбросить их из головы. «Вот ведь, расчувствовался! Расклеился!» – Юноша поспешил к берегу, дожидаться прибытия парома. «Надо возвращаться за новым тюком... Отдохну по дороге...» – Усталость брала свое, но впервые за все утро работы Бакуго ждал обратного рейса с таким нетерпением.***
Прощание с «Бауэром» вышло поспешным и скомканным. Цую вообще сомневалась, уместно ли это – ведь вчера она думала, что уходит навсегда, и представить себе не могла, что так скоро вернется. Тем более, что это вызвало такие мысли, воспоминания. «Еще вчера в полдень все было совсем по-другому!» – Девушка закрыла глаза, борясь с желанием обернуться и еще разок посмотреть на желто-зеленую вывеску, и стекла с узорами-ромбиками, и юконское чудо – второй этаж. «Но... так правильно! – Она заставила себя держать голову прямо, пусть плечи и клонились к земле. – Уходить, так уходить... Прощай, «Бауэр!» Все менялось так быстро. Еще несколько дней назад она задыхалась в этих стенах. Душа билась, как птичка в клетке, и жаловалась на отнятую свободу. Теперь же было сложно избавиться от ощущения, какие они все – и она, и ее семья – неприкаянные. Почти изгнанные. Цую оттопырила губу. «Все не так! Это выбор!» – И сжала негибкие от постоянной работы пальцы в кулачки. Что-что, а мокрую мешковину, которую требовалось отжимать от темно-серой воды, девушка запомнила на всю жизнь. Тяжелая, грубая, неподатливая – наматываешь ее на швабру, и опускаются руки. Снимаешь – а она царапает пальцы. А проходящие мимо – словно немая насмешка: все повторится спустя пару часов, и снова будет грязь, и разводья, и хрустящий песок. «Не таким я запомню «Бауэр!» – сказала себе Цую. Представила себе солнечный день, и теплые лучи, струящиеся сквозь окна. Представила, как впервые зашла в зал вслед за мамой. Как сидела за столиком с Изуку, накрыв его ладони своими. Как ела булочку, отойдя в угол. И – последнее! – как положила руки на плечи маленьким (пора было уходить), а они уже не боялись. Улыбались ей – Сацки широко и восторженно, Самидаре смущенно, но искренне. Купленную Белл выпечку они доедать не стали, а предложили им: девочка – Цую, а мальчик – матери. «Тебе уже бабочка ведь досталась», – объяснил он сестре. Но Белл с Цую, конечно же, отказались. Хлеб завернули в газету и припрятали до лучших времен. Хотя, глядя на упрямого Самидаре и милую Сацки, девушка подозревала, что они просто так не сдадутся. И увидят-таки угощение в руках родных.***
Пройдя по центральной площади, они вышли на одну из улиц, ведущих на северо-восток. Дорога была Цую знакома. Здесь они вошли в город в начале июня. Тогда, конечно, все было совсем по-другому. Половины домиков еще не построили, да и дни были теплее и ярче. Девушка устремила взгляд в прошлое. В тот день тоже был дождь, но он быстро прошел, прокатился над недоверчиво-зябкой с весны землей. Тучи ушли, стало открываться синее небо. Над Дайи тогда словно открылся колодец из света: разойдясь полукругом, серые от дождя облака вдруг засеребрились, запылали полупрозрачным, персиковым сиянием, и стало видно – их вершины уходят в чистейшее летнее небо. И над ними всегда светит солнце. Где-то далеко на юге косые полотна дождя разбивались об оранжевую гладь нового, невиданного до сих пор горизонта – над водой, над волнами и скалами. Среди домиков тогда еще было много деревьев, да и лесистые склоны долины казались ближе, пушистей. Капли, золотые в полуденном сиянии, дрожали на хвоинках, срывались с ветвей. В воздухе пахло кипреем. Это сейчас все выцвело, а в июне берега Тайи, казалось, должны были светиться в ночи. Яркий, розовый, и такой приживчивый, цвет поднимался высокими, в половину человеческого роста, метелками, и они покачивались на бризе с залива, как шапочки гномов. Чуть дальше – и заросли сливались в сплошной ковер, а над ними зеленели леса, темнели скалы и клубились уходящие облака. У Цую душа заболела. Она ведь и совсем недавно тут же была. Как раз у парома, к которому вела улица. Как раз здесь бродила, приглядываясь к лицам в толпе. Тогда было не до воспоминаний, не до чего – лишь бы еще раз увидеть, только бы сказать слова, попрощаться! Сегодня у переправы было намного больше людей, чем в тот раз. Девушка поняла, что очереди взойти на борт придется ждать долго. Задумчиво огляделась. Будь у нее здесь друзья, расставаться с городом оказалось бы гораздо труднее. Легкость и горечь заполнили сердце. «Вот так, – вздохнула она про себя, – никто и не будет знать... что мы были здесь, и ушли!» «Знать не будут...» – Но кое-что же должно было остаться! «Все те путешественники, которым помог папа, – напомнила себе Цую. – Как быстро они добирались до берега в его лодке! Он им и грузы помогал таскать... А мама? Сколько недель каждый день стряпала в отеле. Сацки, Самидаре...» – Она вздохнула. Жаль было, что малышам не удалось найти себе новых друзей. «С другой стороны, нам и не нужно, пока мы есть друг у друга, – попыталась убедить себя Цую. На сердце было неясно. – К-к тому же, так проще уходить, никого не оставляя!» Ей вдруг представилась Маленькая Змейка. Как она рассказала ей, что они уходят из Мили. «Всегда будем подругами, – после долгого молчания заверила ее тогда девочка. – Солнце и луна иногда порознь на небе – они же не становятся от этого какими-то... несолнцелунными». «Но мы, может, никогда больше не увидимся!» – пробормотала в ответ Цую. «Наверное, – согласилась Змейка. – Только мир все равно один... Ты же знаешь, где твои палочки, даже если не видишь их». Девушка вздохнула. Палочки до сих пор, наверное, лежали под корнем. Снег засыпал небольшое укрытие год за годом. Быть может, их точил короед. Украшал зеленый лишайник. Быть может, какой-нибудь дикобраз смахнул их на землю лапой, обустраиваясь для сна – и они рассыпались, потерялись... Но они были где-то. Пусть, может, она не узнает их, когда увидит. Они принесут счастье кому-то: зверек ли построит из них гнездо, или подберет еще какой-то ребенок – даже если и нет, их заберет подлесок. – А когда нам садиться? – Голос Сацки, сопровождаемый легким подергиванием за рукав, вывел девушку из задумчивости. Она улыбнулась. – Еще немного. Хочешь, подниму тебя, посмотреть на паром? – У-ку! – Сацки покачала головой. – А он не сядет на мель? – Тут нет мелей. Да и дно у него плоское. Ей показалось вдруг, что она увидела Кацуки. Сердце у девушки подскочило, щеки вспыхнули – но она тут же выдохнула. «Обозналась». – Цую оттопырила губу и опустила глаза.***
Семья забралась на паром: Белл, прижимавшая к груди сверток с вещами, в который также были упакованы деньги; Ганма, которому пришлось поднимать на борт сначала один тюк, а затем спускаться и за другим. Сацки и Самидаре тихонько сидели, упершись затылками в деревянный поручень, и жались друг к другу. – Мы же не потонем? – раз за разом спрашивала девочка. – Ну не потонем же? – До того берега совсем недалеко, – как заклинание, твердил ее брат. – И вообще, я плавать умею! Цую присела перед ними, взяла детей за руки. – Не волнуйтесь. – Времени грустить, вспоминать и витать в облаках больше не было. Она была нужна малышам, и это перевешивало все остальное. – Сацки, посмотри на меня, – продолжила девушка. – Я же не переживаю! Все хорошо. – Просто... мало ли, что бывает! – Самидаре поежился. – Вы даже не заметите, как мы окажемся на том берегу! – заверила их Цую. – Глядите, вот люди по десять раз в день переправляются.***
Завидев, как деревянная посудина, взрывая мелкие волны, подползает к берегу, Бакуго с нетерпением переступил с ноги на ногу. Размял плечи. Тоскливо было стоять одному. «Но мне не привыкать!» – Подросток насупился. К тому же, он делал это специально: откуда-то сзади доносилась оживленная болтовня Майка. «Мы все равно окажемся на борту в компании друг друга. Так хоть какое-то отдохновение», – говорил себе юноша. Но от правды не отделаешься. «Скорей бы... увидеться!» – вздохнул Бакуго. И вдруг услышал знакомые голоса. «Что за...» – Над водой разносилось плохо слышное пение. Подавшись вперед, юноша пригляделся и различил несколько фигурок у борта парома. Пели три голоса – вернее, Сацки и Самидаре еще только учились, и выходило у них неровно, зато с энтузиазмом (подросток поморщился от накатившей неловкости). Третий же... «Я и не знал». – Бакуго вдруг стало так стыдно, так отчаянно-стыдно, что захотелось убежать, спрятаться. Ни в коем случае не показывать никому, что имеет к этому хоть какое-то отношение. «Особенно Айзаве и Майку... только они как раз знают!» – Юноша затравленно огляделся. Щеки у него горели. Он не знал, куда деть руки. Сунул их в карманы. Начал пинать камешки под ногами. Цую пела негромко, красиво и нежно. Бакуго сразу понял, почему и зачем. «Сопляки! Трусишки!» – Подросток закусил губу. Песня была ему незнакома. «Наверняка, что-то местное», – сообразил он. Девушка вела ее уверенно, мягко – а малыши поспевали, как могли, частенько забывая или путая слова, пропуская куплеты. Хотя, прислушавшись, Бакуго осознал, что немного ошибся. Должно быть, песня подразумевала куплеты-вопросы и куплеты-ответы. Как диалог. «Все равно ошибаются!» – скривил губы он. Слова были странные. То английские, то какие-то еще, индейские, что ли. Они перемешивались так-сяк – сначала построчно, затем вдруг целыми куплетами, и наконец – в пределах одного предложения. Песня была полна аллитераций, причем английские слова подбирались похожими на местные, и наоборот. Повторы, полуповторы – забавная, несомненно бодрая, и такая удивительная мелодия. Паром подошел поближе, и Бакуго разглядел свою возлюбленную: она сидела перед взгромоздившимися на скамью малышами. Пела им, не отпуская тоненьких ручек. Сацки уверенно болтала ногами и пищаще выводила индейские части песни – даже лучше, чем английские. Самидаре мраченствовал, но подпевал нехотя, и смотрел в сторону. «Хоть кто-то меня понимает», – фыркнул Бакуго. «Но на самом деле, конечно же, нет». – Он отвернулся, боясь обратить на себя внимание семьи Асуи, побрел по берегу – бесцельно, в полнейшей прострации. Сердце у него колотилось так, что он уже даже не мог сообразить – быстро это, или медленно. Но так смущенно. «Можно ли вообще так? – Юноша выдохнул. – Не знаю, не спрашивал! Да и не говорили... Можно ли влюбиться в кого-то до глухоты?»