***
Бакуго шел по уже ставшей знакомой улице, глядя прямо перед собой. Саквояж привычно оттягивал руку, и мускулы отзывались глухой, жгучей болью. Но она не волновала юношу. Сведя брови на переносице и сжав губы, он шагал, будто под весенним дождем – леденевшие на легком ветерке щеки лишь усиливали охватившее его ощущение. Подросток шел и, не скрываясь, горестно плакал. «Что ж такое? Да что ж такое-то?» – мысленно вопрошал он себя. И волновало Бакуго даже не то, что Деку в очередной раз обошел его – а то, что бесполезный болванчик поступал точно так же!.. «Как это? – Юноша утер слезы рукавом свободной руки лишь затем, чтобы снова расплакаться. Прижал ладонь к лицу. – Ну просто... как? Что это?.. Что... значит?..» Деку со своим приемным отцом остановились у тех же людей. «Подумаешь! Это потому, что мы все японцы...» – попытался оправдаться Бакуго. Но... «Этот болванчик разговаривал с Цую. Разрешил ей называть его по имени. Влюбил в себя за один вечер! – Юноша остановился и уронил багаж. – И сам, значит?..» Правда требовала признания, но... «Я отталкиваю ее, потому что боюсь», – осознал Бакуго. Сжал челюсти, борясь с собой. И все же подумал: «З-значит, что?.. Я... тоже... пыль у чьей-то дороги?.. Если поступаю, как он... Если иду по его следам... – Дыхание у него перехватило. – Или... – Глаза расширились. – Нет. Это точно ошибка... Это глупость... Просто... не может же быть?..» Подросток рухнул на колени. Отпираться было бесполезно. «Я, что, заблуждался все это время? – Он не хотел, не хотел признавать! Даже про себя... – Теперь мне придется... на самом деле придется... прилагать усилия, чтобы стать лучше... чтобы превзойти!..» Юноша попытался сменить тему. Сосредоточиться на новом испытании. Действовать – прямо сейчас, сразу же, как привык... Но... «Уже же, по сути, признал все! – в полнейшем отчаянии выдохнул он. – Деку... не хуже меня оказался!»***
Ему вспомнились «Золотые Ворота» – настоящие, а не из волшебного сна. Однажды, в июне (как давно это было!), Мицуки ворвалась в его комнату, едва не снеся дверь. Времени было около десяти утра, и в окно на втором этаже падали золотые лучи солнца. Бакуго лежал тогда, подложив руки под голову, и, закрыв глаза, наслаждался ощущением щекотки в носу – так действовал на него летний свет. Когда дверь грохнула о стену, подлетев на петлях, юноша даже не вздрогнул, лишь приоткрыл один глаз. – Собирайся! – приказала ему Мицуки и швырнула на кровать выходной костюм на вешалке-плечиках. – Из ума выжила, старая карга? – Настроение у Бакуго было хорошим, но привычка оказалась сильнее. И лишь через мгновение до него дошло, и он вскинулся уже по-серьезному: – Никуда не пойду! Еще чего! – Не припомню, чтобы спрашивала твоего мнения, Кацуки! – С потолка посыпалась штукатурка. Комнату недавно белили. – А я не помню, чтобы мне требовалось разрешение! – Жду тебя через три... две минуты! И никаких «но»! – Мицуки захлопнула дверь. Парень услышал, как она спустилась по лестнице, и, вздохнув, принялся переодеваться. Спорить с матерью можно было и через целый этаж – все равно ни женщина, ни подросток не желали слушать аргументов друг друга, и ориентировались исключительно на интонацию. Обменявшись несколькими залпами с гремевшей внизу Мицуки (ее голос доносился через половицы глухо, будто из-под воды), Бакуго оставил незастегнутым воротник рубашки. С отвращением отказался от подтяжек: «Зачем они нужны, если брюки по размеру должны быть?» Набросил на плечи пиджак и побрел вниз. – Надеюсь, это того стоило, мать! – проорал он, спускаясь по лестнице. Едва Мицуки увидела его, штукатурка посыпалась уже в гостиной. – Так, а ну-ка оделся нормально, Кацуки! – Это и есть нормально! Что вы все прицепились? – О-о-о, слышу, ты хочешь начать с главного?! Когда из школы перестанут приходить жалобы на твое поведение, список «всех» чуть уменьшится, недоросль! Застегнувшись в конце концов на все пуговицы, в подтянутых, с идеальными стрелками, брюках, юноша наконец вышел на улицу в сопровождении матери. На людях орать было совсем не то: акустики не хватало. Поэтому дорогу до трамвая мать и сын проделали в свирепом молчании. Путь в парк тоже выдался без происшествий. Единственное, о чем удалось поспорить, было предпочтение, которое Бакуго оказывал езде на трамвайной подножке. – Ты выглядишь, как уличный хулиган! Не оскорбляй костюм своими дикими выходками! – Жить не даешь, карга! Добравшись до «Золотых Ворот», они сошли на брусчатку, а через мгновение под их ногами захрустел светлый гравий. Солнечным воскресным утром в парке было достаточно народу, чтобы порадовать глаз и сделать пейзаж оживленным – но настоящий наплыв посетителей должен был начаться чуть позже. Пока среди деревьев прогуливались лишь редкие пары, гувернантки с детьми и приезжие, для которых жизнь в Сан-Франциско была подчинена точному графику. «Спешите увидеть», – подумал Бакуго, смело встречая взгляды. В застегнутом на все пуговицы костюме было тесно и неуютно. Пиджак чуть стягивал грудь. Штанины не гнулись, как трубы – идеально выглаженные и предназначенные хорошо смотреться, не более того. Ботинки жали. – Зачем мы здесь? – проворчал юноша. – Посмотри вокруг, – неожиданно мягко ответила Мицуки. Бакуго заупрямился, немедленно опустив голову. Они прошли по дорожкам, мимо зеленых прудов, в которых кормились утки – и оказались в недавно обустроенной части парка. Там все было засажено молодыми деревьями, тонкими, хрупкими, всего лишь в два человеческих роста по высоте. Покрытые серебристой, паутинчатой корой стволы все еще можно было обхватить пальцами обеих рук. Июньски-зеленая листва перемежалась гроздочками багряных цветов – поздних, еще из мая. Это можно было понять по густому, матовому, даже вельветовому отливу пронизываемых солнцем лепестков: они приобрели благородный, терпкий, словно утомленный грузом времени и его мудростью оттенок вина. А над поникшими гроздями розовели новые, еще не прознавшие о лете, цветы. Среди ветвей прятались скромные птички. – Дождь будет, – буркнул Бакуго. – Давай домой. – Переждем под деревьями, если потребуется. – Мицуки вытянула шею, словно ища кого-то. Сердце у Бакуго предупреждающе сжалось. – Зачем мы пришли? – повторил он. – Жизни хочу научить тебя, негодник! – Странно, но здесь, в залитом последними лучами солнца саду, мать говорила тише и мягче, и спорить было как-то неловко. Небо уже начало затягивать тучами. Мгновение, и на благоухающую землю обрушился дождичек, легкий и невесомый. Сияющего летнего простора между облаками было до сих пор больше, чем самих облаков, так что капельки падали, просвечиваемые насквозь, и испарялись с нагретого гравия. Запахло прибитой пылью и мокрой пыльцой. Гулявшие без спешки потянулись под сень деревьев. Бакуго ступил на траву вслед за матерью, упрямо смотря в сторону. «Подумаешь, могли бы не прятаться!» – попытался возмутиться он. О том, что еще несколько минут назад дождь использовался в качестве предлога для отступления, парень не желал вспоминать. «Это вообще не дождь, а так... водяная дымка! От такой убегать – стыдоба!» – поджал губу Бакуго. – Смотри. – Мицуки тронула его за рукав. Юноша отдернул руку, демонстративно отворачиваясь. К его удивлению, оплеухи и окрика не последовало. Фыркнув, парень покосился в ту сторону, куда направила взгляд его мама. Под соседним деревом, обняв себя за обнаженные предплечья, пряталась от дождя красивая девушка. «Ах,ты! – Бакуго вспыхнул и хотел было начать орать, и только жгучий стыд удержал его. – Интересно, еще не поздно притвориться, что не заметил?» Наверное, это было лучшим решением: сделать вид, что и дальше упрямится – и не смотрит. Он отвел глаза, уставился себе под ноги. В груди кипело возмущение и обида. «Мать, да ты что, издеваешься, что ли?» – Парень спросил бы, затопал ногами, если бы не необходимость делать вид... Девушка была красивой, если это хоть что-то меняло. Бакуго смотрел на нее лишь мгновение, но образ отпечатался в его памяти: настоящая американо-японская аристократка. Он даже не знал, что такие прибывают к ним из-за океана. «Сидела бы в своем Токио, и не высовывалась!» – привычно-грубо подумал юноша, не имея ввиду ни единого слова. «Что ж ты делаешь?» – возопил он про себя, попавшись на том, что снова косится. Она была изящной и белокожей. Ее платье с ниспадающими слой за слоем оборками, похожими на понурые, дождливо-шуршащие цветочные лепестки, выглядело дорогим, и в то же время Бакуго понимал, что это самое скромное одеяние из ее гардероба – этакий ежедневный вариант для неважных прогулок. В своих длинных, женственных руках она сжимала перчатки, яркие, как свежевыпавший снег – и рукоятку бамбукового зонта от солнца. Его бумажный купол был предусмотрительно сложен, чтобы его не повредил дождь. Девушка переложила перчатки в левую руку и оперлась на лакированный набалдашник, водрузив другой конец зонта на носок туфли. Бакуго вернулся взглядом к ее лицу. Умилительно-овальное, нетронутое загаром, оно светилось, словно нежный опал в обрамлении черного бархата – это ниспадали, скрывая уши, сверкающие черные волосы. Если приглядеться, то можно было увидеть, как в них искрятся крошечные капельки водяной пыли. Мгновение – и из-за облака выглядывает солнце, и на лицо девушки падает мозаика из света и летних теней, и волосы искрятся нежной радугой! – Эта девушка живет на одном из холмов, – сказала Мицуки, – пока мы обретаемся в Джапан-тауне. Знаешь, почему? – Какая мне разница? – пробурчал Бакуго. – Вообще все равно... – Хотя бы подумай. – На нее мать не орет каждый день! – Дубина, – вздохнула Мицуки. – Взгляни на нее хорошенько. – Не буду! И чего ты... нормально живем же! – Кацуки. – Женщина положила руку ему на затылок, и Бакуго заиграл желваками – обычно, когда к ним приходили из школы (жаловаться), Мицуки заставляла его кланяться по-японски вслед за собой и Масару. – Отстань, – насупился юноша. – Знаешь, она из очень богатой семьи. – Мицуки помолчала. – Вчера я видела ее здесь – точно в той же одежде, только... у нее на шее были бусы из настоящего жемчуга. – Откуда ты знаешь, что настоящего... – Заткнись. – Мать все-таки пригнула ему голову, будто заставляя извиняющеся поклониться красавице. – Знаешь, что она с ними сделала? – Плевать! Знать не хочу... Мицуки отпустила его, чуть сжала пальцы и опустила руки. – Она отдала их. Я видела. Какому-то бедному юноше. Разговаривала с ним, а потом отдала. И долго уговаривала, выставив ладони – вот так. – Женщина показала. На душе у Бакуго стало тоскливо и стыдно. – Ну, и что с того? – протянул он. – Я бы не принял! Еще чего, какое позорище... – Я бы тебе врезала, если бы принял, – тут же заверила его женщина. – Но дело не в этом... Взгляни на нее, она... по-настоящему благородная. И, – Мицуки очень внимательно, серьезно и грустно посмотрела на юношу, – я бы очень хотела, чтобы и ты стал таким, Кацуки.