***
– Ч-что? Бакуго моргнул. Глаза слипались, свет звезд заставлял их немножко слезиться. Такой яркий и чистый. И холодный. «И в воздухе чувствуется...» – Подросток шевельнулся на еловой подстилке. – Кацуки... за что «спасибо»? – Цую, недоуменная, чуть обеспокоенная, наклонилась над ним. Юноша вдохнул носом. «Бледненькая еще, – с замиранием сердца отметил он. – И... несчастливая». Отчаянный порыв немедленно обнять ее, поцеловать в белую щеку, запустить пальцы в эти густые, гладкие волосы, и не отпускать, пока не почувствует, что девушка этого хочет – вот, что почувствовал Бакуго. – Лягушка, – беспомощно прошептал он. Вчерашнее чувство уязвимости, открытости, слабости никуда не делось. – Лягушка, который час? – Нужно было сказать что-то обычное. Спрятать куда подальше эту постыдную робость. Быть уверенным, сильным – ради Цую. Ради любимой... «Полюбила бы она меня слабого?» – с горечью подумал Бакуго. Но какая-то часть его подсказала вдруг: «Да». «Я бы себе этого не простил!» – не очень уверенно воскликнул про себя юноша. Быть с Цую рядом – вот и все, что ему хотелось. Если это было унизительной слабостью... «Пусть будет так». – Подросток улыбнулся девушке уголками губ. – Сейчас половина шестого, – сказала между тем та. – Хотела разбудить тебя раньше, но ты так устал... – Не жалей меня, – на автомате выпалил Бакуго. И тут же добавил мягко: – Половина, так половина. Завтрак-то есть? – Обязательно будет. – Цую склонила голову, о чем-то раздумывая. – Это не займет много времени... – наконец продолжила она. – Ты... я оставлю тебя... одеваться и умываться. – Ага. Юноша сел на подстилке из хвои, первым делом проверяя натертое плечо. Царапины на ладони все еще немножко болели. Воспоминания о вчерашнем дне накатили на Бакуго. «Длиннющий день!» – покачал головой он. Полузабытые образы вновь стали близкими, яркими. Пробуждение и поход в отель. Допрос и попытка побега от мистера Айзавы – позорная, неудавшаяся! Уговоры, едва не срывающиеся в мольбы. Слезы Цую. Нелепая, горькая правда. Объятия на берегу. Испытание. Первые ходки. «Она не моя пассия!» Сердце жмется, щеки горят. Обед, рассказы, признания. Застывшая в прочувствованном мгновении лягушачья семейка. Беззащитное «Ты красивая!..» Дождь. «Что я сделал не так?» «Он влюблен...» «Вы, что, во сне разговариваете?!» Выматывающая работа. Падение в лужу. Рациональный обман. Обморок... – Эй. Цую! – Губы шевельнулись сами, Бакуго даже не успел осадить себя... Девушка, уже отходившая от него тихенькими (чтобы не разбудить остальных) шагами, помедлила и обернулась. – Есть, что сказать. После завтрака! – Язык словно стал деревянным. Поморщившись от собственной грубости и неловкости, подросток опустил глаза, давая понять, что разговор окончен. «Слишком по-старому у меня выходит, – укорил себя Бакуго. – Я... не хочу так... с ней». – Извини, – выдохнул он. Щеки загорелись, сердце замерло. Цую не нашлась, что ответить. Лишь приоткрыла рот на мгновение, потупилась, и улизнула.***
«Что же мне теперь? Как же мне с ним?..» – Лицо Бакуго, такое беззащитное спросонья, не шло из головы девушки. Цую представляла его, замирая сердцем: опущенные уголки губ, такие грустные и мальчишеские; чуть нахмуренные, идеальной ширины брови... У Мидории были тонкие, чернильные – а у Бакуго густые и светлые. У ее суженого они приподнимались дугой, такие недоуменно-удивленные, словно подчеркивающие тот искренний, доброжелательный интерес, с которым Изуку смотрел на мир. Бакуго же защищался бровями от мира. Они были постоянно сдвинуты, сведены к переносице – будто юноша предупреждал: «Не шутите со мной!» Или... просил о помощи? Цую помнила, как он расплакался тогда, на берегу, в ожидании лодки на пароход. Помнила, как подросток смотрел на нее, спросив: «Может, тогда пойдем к Чилкуту вместе?» Как шепнул ей: «Лебедушка!» Подойдя к дровнику, она взяла несколько расщепленных полешек и тихо вздохнула. Приготовить завтрак было несложно. Но руки у Цую дрожали. «Он вспомнил! – улыбнулась девушка, и тут же сжала губы в волнении. – Вспомнил... Что же ему сказать?» Воспоминание о поцелуе похолодило ей кожу, как дыхание бриза с залива. «Как я теперь?» – Руки Мидории, такие мягкие и заботливые, казалось, вновь сжимали ее пальцы, успокаивая обещанием. Надеждой. Сочувствием. «Да, мы обещали друг другу!..» – Цую потупилась и закусила губу. «Я должна сказать Кацуки правду... – Она сложила из дров основу для костерка. Потянулась за лежавшим на чурбаке огнивом. – Всю правду, обо всем!»***
Умывшись ледяной водой из залива, Бакуго с облегчением опустил отяжелевшие руки. Тело, измотанное тяжелой работой, протестовало, мышцы ныли при каждом движении. Подросток промокнул глаза, распрямился, играя желваками, и отправился к костру. Огонек уже потрескивал над полешками. На нем кипел маленький котелок. Цую сидела рядом, следя, чтобы варившаяся каша не убежала. Пламя бросало мягкие, светлые блики на лицо девушки. «Такое круглое, – с уже привычной нежностью отметил Бакуго, – и такое... задумчивое». Глаза Цую блестели. Губы были плотно сжаты. «Чего ж ты печальная-то какая, лягушка? – Юноша подошел к костру и помедлил. – Нет... Забудь это слово! Лебедушка. Она – лебедушка!» Присев на чурбак рядом с девушкой, Бакуго опасливо зыркнул на нее из-под бровей и пробормотал: – Скоро там? Цую кивнула, отводя взгляд. «Виноватая. – Парень задержал дыхание. – Из-за вчерашнего, что ли? Поняла, о чем разговор будет, и застыдилась...» Он до сих пор не знал, как ему реагировать. С одной стороны, девушка определенно была к нему неравнодушна. Но вот что именно она чувствовала, и что решила, Бакуго было неясно. Уже знакомое чувство беззащитности накатило на юношу. – Эй, – позвал он. Цую подняла взгляд, но тут же потупилась. – Кажется, уже... – выдохнула она, порываясь снять котелок с огня. – Уверена? – Бакуго чуть сощурился. Отравиться недоваренной кашей перед днем тяжелой работы вовсе не входило в его планы. – Ой. То есть, нет. Извини. – Девушка села, глядя на свои колени. Сегодня она снова была в обыкновенном сереньком платье. «Но вот алый платок повязала, как и вчера», – машинально отметил юноша. – Ты решила? Насчет Чилкута. – Ходить вокруг да около ему совсем не хотелось. «Чем быстрее разберемся, тем лучше», – сказал себе Бакуго. Сердце у него трепетало. Он сам еще не до конца осознал, что все, ради чего он работал вчера, ради чего убивался, терял сознание, решится сейчас – а Цую уже подала голос. Тихонечко охнула и сжала губы. В груди у юноши стало так тесно. «Подожди, я еще не готов! – хотелось выпалить ему. – Я... поспешил!» Подросток вмиг пожалел о своей прямолинейности – должно быть, впервые в жизни. Но отступать было некуда. Приподняв взгляд, он исподлобья уставился на девушку. Желание втянуть голову в плечи было невыносимым. – Решила, – едва слышно ответила Цую. – Да. – Она отвернулась, отчаянно засопела – и снова подалась снимать котелок с огня. Звякнув ручкой, она поставила чугунок на чурбак. Огляделась в поисках посуды. Затем посмотрела на Бакуго расширенными от эмоций глазами. Ее бровки были подняты так высоко, что терялись за челкой. – Сейчас, – выдохнула Цую и ускользнула из круга света. Бакуго оттопырил губу. Сгорбился. Сощурил глаза. Ждать вот так, в неизвестности, было унизительно. «Но она... так боится. – Волна сочувствия захлестнула его сердце. – Цуенька... Ну пожалуйста!..»***
Цую взяла миску и замерла, борясь с собой. Нужно было вернуться. Ответить единственное, что можно было... Дыхание у нее участилось. Вовсе не путешествия в компании Бакуго боялась она – а того, что еще требовалось сказать. Но сделать все нужно было по правде. «Всегда говорю, что думаю!» – отчаянно повторила девушка. Бросила взгляд на спавших под тентом родных. И вернулась к костру. Бакуго сидел, нахохлившийся, как ежик – недовольный и чуть взволнованный. Их взгляды встретились, и Цую прочла в глазах юноши потаенную мольбу... и ту самую, солнечную любовь. – К-конечно, я... мы... мы пойдем в Кармакс, – выпалила девушка. Уголки ее губ дрогнули. – Я имею ввиду... вместе с тобой! Бакуго приподнял бровь. – Не знаю, что за Кармакс, – глухо пробормотал он. – Ну да ладно... – Это за Чилкутом! – Цую сама не заметила, как перебила его. – Ой. – Девушка загородилась от юноши пустой миской – а затем, подумав, протянула ее ему. Подросток принял глиняную плошку, не отрывая от Цую взволнованного, полного радости взгляда. – Не буду мешать тебе. – Она поискала глазами половник. – О... Извини! Забыла! Сейчас... принесу. И еще... «Еще ложку забыла!» – Девушка отвернулась, прижала к щекам ладони. «Какие... холодные, – пролепетала про себя Цую. – Или... это... лицо?..» Вновь улизнув в предрассветный сумрак, она по памяти нашла сверток с приборами, взялась за тесемку. Знакомый узелок, которым была завязана мягко-шершавая лента, вселил в девушку немного уверенности. Ей вспомнилось, как достался их семье этот сверточек: родные Маленькой Змейки подарили его на прощанье. «Когда мы уходили из Сороковой Мили в Кармакс...» – Цую задержалась над тускло поблескивавшими ложками, вилками и ножами. Приборы, конечно, были их собственные, выменянные у проезжих торговцев. Но свиток для них, сделанный из расписной, мастерски выделанной оленьей кожи, напоминал о былых днях... Единственное, в Сороковой Миле не было лебедей – слишком далеко от их привычных маршрутов, слишком северно... Хотя, Цую слышала, что еще дальше, за хребтом Брукс, в оттаивавшей к лету тундре, гнездятся птицы с Восточного побережья. Но что это за побережье, и где оно расположено, девушка представляла весьма смутно, и никогда не спрашивала. Повода все не находилось. «Можно спросить у Кацуки», – подумала она, беря вилку. Потом, тряхнув головой, положила ее обратно и взяла ложку. «Половник еще не забыть!» Тот находился в мешке с утварью покрупнее. Найдя и его, Цую глубоко вздохнула, закрыла глаза. И сказала себе: «Все... Пора!» В конце концов, путь был уже наполовину пройден. Они с Бакуго почти все равно, что шли вдвоем по тропе. «Папа сказал, там можно найти работу, – вспомнила девушка, возвращаясь к костру. – Конечно, она гораздо сложнее, чем здесь, в Дайи... Бедный папа! Он и на это готов ради нас всех... Ради мамы... Меня, получается, тоже...» Шумно вдохнув, Цую подняла глаза на сидевшего Бакуго и протянула ему половник. – Ой! Извини. Вот. – Она тут же поправилась, отдала ему ложку, и, потупившись, зачерпнула каши из котелка. – Не прошло и года! – выдохнул юноша, отдергивая руку от задевшего ее черпака. Цую поняла, что обожгла его – по тому, как Бакуго спрятал ладонь за коленом, потер тыльной стороной о штанину, а затем, как будто бы совершенно случайно, приложил тем же местом к щеке. К губам. – Все! Теперь не буду мешать! – сказала девушка. – Опять сбежишь? Сердечко у нее подскочило в груди. «Кацуки имеет ввиду мои постоянные уходы за посудой! – запаниковала Цую. – Вовсе не вчерашнее...» – Посиди лучше здесь, – добавил юноша. «Вот. Именно!» – моментально подуспокоилась она. Опустилась на чурбак рядом с Бакуго и уставилась на парня, почти не моргая. «Руки в кулаки – и на колени, – сказала себе девушка, – и не шевелись больше... а то еще котелок опрокинешь!» Юноша бросил на нее выразительный взгляд, покачал головой и со вздохом принялся за еду. – Что, семья-то твоя, не против покинуть Дайи? – пробурчал он через какое-то время. – Нет... Ну, то есть... мама не очень хотела, но... – «Ради нас готова стольким пожертвовать!» – Сердце девушки сжалось от горя и благодарности, но больше все-таки от горя... «Столько мечтала о юге, о Палусе! – осознала она. – Столько страдала ради нас! И теперь, когда мы только начали знакомиться с миром... как только я... Я ведь не встретилась бы ни с тобой, ни с Мидорией, если бы не Дайи!.. Только началось что-то – и возвращаться назад?.. Чтобы дать мне возможность...» Цую закусила губу и всхлипнула. – Эй! – Бакуго уставился на нее исподлобья, весь напрягшись. – Чего... ноешь? Девушка застыла и попыталась взять себя в руки. Вздохнув, юноша опустил голову и добавил: – Ладно... ты, это... извини. – Его голос дрогнул, в нем послышалась хрипотца. – Я... тоже не очень рад был уйти из дома. Цую подняла на него глаза. – Просто... – Подросток потупился, собираясь с мыслями. – Вы же ради правильного уходите. Новую работу найти... – Мы как раз в дом возвращаемся, – призналась девушка. – В Кармаксе у нас есть хижина. – Да? Тем более. – Бакуго поводил ложкой в миске. – Погоди... а что ты тогда про какую-то Милю упоминала? Ты не в Кармаксе родилась? Цую покачала головой, а затем, глубоко вдохнув, начала рассказывать – про Форт-Релайанс и месторождения на реке Стюарт, про летний исход и разобранное жилище. Про Сороковую Милю, названную так по расстоянию от покинутого ими дома. Про ледяные окна и индейскую общину, и долгие зимы, и загадочных, беспокойных искателей с огнем в глазах, растпаливавших мерзлоту и копавших, несмотря на морозы. Про пароходы с припасами, и то, как шахтерский городок превращался в местную столицу. Она сказала и про свою подругу. – Помнишь? Я ее упоминала вчера. Сказала и про тихий, недавно основанный Кармакс. – Он построен у слияния Юкона и реки Норденшельд. Там нашли уголь. Маленькое, но хорошее поселение. Мне там... как в детстве. А летом туда прилетают лебеди... – Цую осеклась и почувствовала, как щеки отчаянно багровеют. Бакуго, выслушав ее рассказ, долго молчал. Затем отставил пустую тарелку и пробормотал: – Интересно, каким бы ты нашла Сан-Франциско. Цую выдохнула. – Ой... Очень интересным, наверное. – Тут, в Дайи, много людей? С твоей точки зрения, то есть. – Очень. В Сороковой Миле было намного меньше. Юноша сочувственно цыкнул. – Перепугалась бы, наверное. Быстро к Дайи привыкла? Цую задумалась. – Мы здесь около трех месяцев, – сказала она, надеясь, что мысли придут в процессе рассуждения. – Самидаре так до сих пор не привык... Ты слышал, как он реагирует на калифорнийцев. А вот Сацки совсем не боялась. С самого начала... Только удивлялась всему. – Девушка улыбнулась. – Ей все было в новинку... На самом деле, я думаю, у нее будет самое необычное детство из всех нас – ну, детей Асуи. Бакуго хмыкнул. – Я про тебя спрашивал. – Про меня... – Цую постаралась разобраться в своих ощущениях. – Я... не знаю. Понимаешь, так вышло, что я... тоже работала, как и мама с папой, с самого нашего прихода сюда. А после работы... сидела с маленькими. Так что... мало видела. – Но все же? – выразительно спросил юноша. – Не боялась. – Сердце у девушки сжалось. – За малышей только переживала. А еще... – Она не договорила. «Очень грустно было!» – призналась самой себе Цую. Вокруг разворачивался такой большой, разнообразный мир, наполненный надеждами, мечтами. Чье-то огромное приключение. Она вспомнила себя моющей пол в «Бауэре», и вдруг ощутила, будто все это время была прикована к швабре. И пока за окном проходили спешащие люди, ее мир был ограничен деревянными стенами и редкими на Аляске стеклянными окнами. В нем была пахнущая щелоком вода и пыль в просвечиваемом солнцем воздухе. Кучи мокрых опилок, которые надо было перегонять из угла в угол. Грубые серые тряпки и ведра – сначала полные чистой, чуть железисто-оранжеватой воды, а затем – воды бурой, с плавающей по поверхности пылью и липнущими к жестяным бортам комками грязи и редких волос. Единственной радостью было то, что все это заканчивалось. Можно было выйти на свежий воздух и вернуться в дом на природе. «Как я не любила его в первые недели!» – вспомнила девушка. Тоска по Кармаксу потихонечку выветрилась просто потому, что было не до нее. Цую ждали дела по лагерю. Стирка, штопка, готовка, уборка. И игры с детьми. Она легонечко улыбнулась. Сацки и Самидаре, конечно, тоже учились выполнять различные обязанности – десятилетнему мальчику поручали дела побольше и посложнее, чем шестилетней сестре – но в этом возрасте, да при наличии трех пар рабочих рук в семье, у них было много свободного времени. И они постоянно делали что-то, заставлявшее Цую улыбаться еще более ранним воспоминаниям. Собирали всякий мусор, выброшенный волнами, и приспосабливали его для игры и поделок. Складывали из прибрежной гальки целые города с лабиринтами улочек. Единственное, в чем приходилось их ограничивать, были прогулки. Сердце у девушки сжалось даже сейчас, при одной мысли о том, что маленькие опять потеряются. Она всегда ходила с ними по берегу, который постепенно заполнялся лабиринтами настоящими – рядами похожих друг на друга палаток, кучами тюков, вытащенными на гальку лодками. Заблудиться здесь не составляло никакого труда: даже отправившись гулять втроем, они не раз и не два метались по берегу, пытаясь понять, когда успели пройти мимо своего нового дома, не осознав этого. А еще они совсем не капризничали. То есть, бывало, конечно, но ни Сацки, ни Самидаре не упрямились, стоило только простенько и спокойно объяснить им, как надо. Должно быть, только такой и могла быть жизнь на севере, полная суровых необходимостей. Или малыши просто были самыми, самыми лучшими – к этому и склонялась Цую. Даже ершистый бука Самидаре был таким лишь на поверхности. «Ему тут так сложно, – вздохнула девушка. – Вот уж кто будет рад, что мы возвращаемся!» Он так страдал здесь. Замыкался в себе. Сильнее всех переживал уход из Кармакса. Так отчаянно плакал, когда они уходили. Стучал кулачками по спине обнимавшего, уносившего его Ганмы. «Рыдал, – вспомнила Цую, – но шел вместе со всеми! И говорить, и кушать отказывался всего один раз... Нужно было только по-хорошему, искренне попросить его». Она любила их так отчаянно-сильно. Любила своих родных, маленьких головастиков. «Я не смогла бы уйти без них. Ни за что», – повторила про себя Цую. Подняв глаза на Бакуго, она виновато улыбнулась юноше уголками губ. – Прости. Я... – Задумалась. – Тот повел плечами. – Да, – краснея, кивнула девушка. – Слушай... – Бакуго чуть наклонился вперед и посмотрел на нее очень серьезно. – Что с тобой, а? Ты еще что-то хочешь сказать, да?