***
Бакуго в последний раз плеснул себе в лицо теплой водой, зачерпнутой из ведра, протер отчаянно слипающиеся глаза локтем. Затем накинул на плечи свежую рубашку. Кое-как распрямился. Мускулы уже отказывались слушаться от усталости. «И это только первый день!» – напомнил себе юноша. К счастью, у тяжелой работы было и свое преимущество. «Как же хорошо-то...» – вздохнул парень, ступая босыми ногами по холодной, обжигающе-осенней гальке. Обуваться, как следует, было не обязательно: все равно лишь в десятке шагов, как скальный гребень, темнел знакомый тент. Где-то там, по другую сторону стены из парусины, догорал костер, освещая дом на природе. У берега же было почти темно: лишь редкие отсветы добирались досюда. Но их, и звезд, и мягкого, голубого мерцания вод залива было достаточно, чтобы умыться. Надев ботинки, но не завязывая шнурки, Бакуго снова поднялся и размял шею. Горячая вода из ведра была настоящим спасением. Юноша просунул пальцы под расстегнутый воротник, чтобы в очередной раз ощупать саднящее, натертое лямками от тюков плечо. «Все-таки сейчас уже лучше!» – с удовлетворением отметил он. Как приятно было смыть с себя всю пыль, пот, остатки глины! Подросток сощурился и посмотрел на ладонь. Ссадины снова щипало – не надо было мочить их... Но это был единственный способ. «Угораздило же меня поцарапать именно правую руку», – вздохнул Бакуго. Постыдное падение посреди ходки казалось очень далеким, почти нереальным. Только травмы и напоминали о нем. «Тоже мне, травмы!» – Юноша фыркнул, а затем опустил голову. Стоило лишь умыться, ежась на северном воздухе, и в сознании прояснилось. Спать, конечно, хотелось не меньше – но теперь Бакуго словно ожил. «На боковую, набираться сил – а завтра все будет!» – сказал себе подросток.***
Завернувшись в одеяло, Цую лежала и прислушивалась к окружающим звукам. Вот раздался шорох знакомых шагов по гальке. Где-то в другом конце тента щелкнул замок саквояжа и началось шуршание. «Кацуки!» – с замиранием сердца отметила девушка. «Ты же вспомнишь? Ты же обязательно вспомнишь?.. – Она закусила губу. – Завтра!» Шорох прекратился. Должно быть, юноша просто мгновенно должен был провалиться в сон. «Я бы немедленно отключилась!» – подумала Цую с сочувствием. Теперь до ее слуха доносились лишь отдаленные звуки волн, перекатывавших легкую гальку. Потрескивание костерка. И шепот родителей. Белл и Ганма еще не ложились. Приподняв голову, Цую увидела, как они сидят около еле теплящегося огонька: лица серьезные, озабоченные. От костра поднимались в ночное небо редкие искры. Отсветы красили щеки румянцем. – Мы пойдем завтра, родной, – полуспрашивала, полуутверждала Белл. Мужчина вздохнул. – Нужно будет забрать жалование из «Бауэра». Это не займет пару дней? С этим бывает небыстро... – Рассчитали нас за пятнадцать минут, – напомнила женщина. – Значит, с утра. Или когда? Англичанин к обеду придет? – Скорее, к обеду. Но можно попросить и администратора. Ганма помолчал, а затем Цую услышала короткий шорох: мужчина мягко взял жену за руки. – Я мог бы еще попытаться. Ты уверена, что нам нужно идти? – Да... – Белл втянула носом воздух. – Здесь слишком шумно. Ты же знаешь. Бедный Самидаре места себе не находит. Нам лучше там, милый. Мужчина удивленно хмыкнул. – Разве... не этого ты хотела? Белл... У Цую, лежавшей под одеялом, похолодело в груди. – Это... не важно. – Голос мамы доносился до нее, такой тихий, грустный и искренний. – Так будет лучше для них. – Женщина помолчала. – Для Цую. Девушка замерла, забыв дышать. В уголках ее глаз щипало. – Цуенька хочет отправиться с Кацуки, – продолжала между тем Белл. – Ты видела, как она на него смотрит? А он – на нее... Родители говорили еще, но так тихо, что ничего нельзя было разобрать, кроме отдельных фраз: – Разве ты не хочешь, чтобы она... Ведь это было бы замечательно!.. – А как же маленькие? – Милый... ты же знаешь... так нужно... так происходит... – Белл всхлипнула и еле слышно заплакала, глотая слезы. – Они улетают из гнездышка... всегда... Так и правильно!.. – Как же Изуку? Щеки у Цую вспыхнули так отчаянно. «Нет, нет, что же... нет, это не то!.. – лихорадочно зачастила она, прекрасно поняв вдруг, что и как думала мама... – Я... мы...» Ей представился взгляд Кацуки. – Нужно дать ей эту возможность... – шептала, справившись с рыданиями, Белл. – Пусть она сама выберет... Пусть будет, из чего выбирать: пойти или остаться... Пожалуйста, давай дадим ей это право, без оглядки на нас... Ганма вздохнул, и Цую поняла по звуку, что он обнимает Белл. – Милая... – Голос отца дрожал. Девушка никогда не слышала его таким. «Но... я и не знала... до сегодняшнего дня... о том, как они встретились!» – Милая, – повторил Ганма, – Бэру... Пожалуйста, прости меня! Цую понимала несколько японских фраз. Единственное, что осталось у отца от далекой родины. – Мне не за что... ты же знаешь... – выдохнула между тем женщина. – Есть, за что. – Ганма говорил тихо и очень серьезно. – Ты как раз знаешь. – Я никогда не винила тебя... – Белл шмыгнула носом. – Мы оба приняли это решение. – Женщина чмокнула мужа. – Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить. И никогда не оставлю! Просто... давай забудем обо всем... и дадим нашей доченьке шанс. Вернемся в Кармакс! Самидаре и Сацки там будет спокойней. Я бы хотела другой жизни для них... но не этого всего!.. – Женщина вздохнула. – Здесь не Палус. Просто шумно и много народу, и все спешат, никому нет до других дела... – Ты ошибаешься. Вспомни мистера Яги. И других путешественников. Бэру, ты... просто очень расстроилась, и я тебя понимаю... Цую снова задержала дыхание. – ...И мы сделаем так, как ты хочешь. – Ганма помолчал немного. – Я бы так хотел, чтобы ты была счастлива, Бэру. – Он добавил еще что-то по-японски, и девушка услышала, как мама всхлипывает, уткнувшись в рубашку отца. «Я не должна была! – воскликнула про себя Цую. – Это... все равно, что подслушать!..» Но по крайней мере, теперь в ее жизни вновь была какая-то определенность. И шанс. Шанс на что-то. «На выбор», – подумала девушка, выдохнула, и провалилась в глубокий сон.***
Она не знала, как оказалась в Кармаксе – но это было неважно. Значение имело лишь то, что звезд в небе над головой было больше, чем дымчатой, турмалиновой тверди. Звезды сияли голубовато, по-летнему. У Цую заболело сердце. Такими она их запомнила в тот вечер. В теплый, августовский вечер, когда они целовались с Мидорией. Ощущение, что она снова там и держится с юношей за руки, было таким сильным, что воды Юкона, открывающиеся перед Цую, превратились в гладь залива. Волны снова накатывали на берег, перебирая обточенную за века гальку – хотя девушка помнила, что в Кармаксе берег должен быть земляным, глинистым... Она спустилась по пологому, поросшему мягкой травой склону к кромке воды. Теплая вода окатила босые ступни. Цую оглянулась, рассчитывая зацепиться взглядом за дом, за хижину, в открытых окошках которой мерцают уютные огоньки – но теперь позади был лишь лабиринт палаток и куч груза из Дайи. Где-то там должен был быть Кацуки. «С утра он отправится в путь, – пронеслось в голове девушки. – И пойдем ли мы вместе, зависит... от нас двоих. Что я скажу ему? Как он ответит мне?» Единственное, что она знала наверняка, так это сердечное томление. Душа болела и тосковала, и стремилась к юноше каждый раз, когда Цую вспоминала о нем. Его взгляд. Его улыбка. Его отрывистая, хрипловатая речь... В груди было тесно. Дышать – трудно, будто сейчас заплачешь. В горле копился комок, сердечко сжималось. «Я не должна. Я... Мидория!» – Ей вспомнились перчатки и колосочек кипрея. Но то, как Изуку смотрел на нее... «Прости... прости, пожалуйста!» – Цую глубоко вздохнула. Вода защекотала ей икры, затем колени: сама того не заметив, девушка сделала несколько шагов вперед, по рассыпчатой гальке. Волна тронула подол ее белого платья, и тот тут же отяжелел, прилип к ногам. Опустив руки, Цую продолжила идти, пока полная звезд поверхность не поднялась до кончиков пальцев. Девушка посмотрела на свои ладони. Неловкие, глупые, они мелко дрожали. Вода стекала по ним, растекаясь по линиям, теряясь в лабиринтах узорчиков, увидеть которые можно было, только подставив кожу серебристому свету. Закрыв глаза, Цую опустилась в воду по шею. Почувствовала, как влага пропитывает ее густые, все еще завязанные в бант волосы. «Нет... я же распустила их... когда?..» – недоуменно подумала девушка. Волны щекотали ей подбородок. Словно теплые, нежные пальцы, они приподнимали ее за него. В них чувствовалось намерение – и легчайшая шероховатость, которой не ждешь от воды... Цую приоткрыла глаза и увидела Кацуки. Он стоял перед ней, он держал ее за подбородок и улыбался ей той же улыбкой! Сердце девушки заколотилось так громко и сильно. Она ощутила на щеках морскую прохладу – и поняла, что краснеет рассветным багрянцем. «Не надо!» – попробовала попросить Цую. Кого? Кацуки? Саму себя? Но губы ослушались – девушка не могла, не хотела произнести ни слова. Слова были излишни. Слова уже все были сказаны – где-то втайне, в мыслях, наедине с собой. Цую сумела лишь податься вперед, чтобы ухватить юношу за плечи. Вода вдруг начала прибывать, как во время прилива. Девушка поднялась с колен, совершенно невольно, просто потому, что вдруг почувствовала себя легче. Выпрямилась, глядя Кацуки в глаза... А затем ощутила, как он накрывает ее ладони своими. Как он осторожно отстраняет ее от себя. И берет за руки. Девушка уже не чувствовала под собой дна. Вода переливалась вокруг, отражая россыпи серебра. Вытянув шею, чтобы оставаться на поверхности, Цую ткнулась подбородком в подбородок Кацуки. Его губы были совсем близко. Так близко, что она чувствовала кожей его дыхание, ровное, глубокое, полное сокрытых эмоций. У нее защипало щеки. Девушка чуть отстранилась и опустила голову в воду до самых глаз. Сухонькие губы овеяло чистотой и прохладой, и Цую робко заулыбалась. Кацуки тоже улыбался ей – не только ртом, но и глазами. Главное, что глазами... «Я так и не спросила у мамы, – подумала девушка, – как часто она потом видела у папы тот солнечный взгляд! Наверное, часто... Быть может, всегда?» Она сейчас видела этот взгляд у Кацуки. И поняла вдруг, что сердце сделало выбор. Зажмурившись, Цую подалась вперед и приникла к его губам. Вода защекотала ей кожу, остужая поцелуй, но не чувства. Кацуки ответил осторожным движением. В ушах девушки глухо загремела волна. Виски, затылок, макушку обдало холодом – они погрузились в залив с головой. Цую приоткрыла глаза. Их не щипало, вода была совершенно прозрачной. Прямо перед девушкой, взглядом во взгляд, сверкали глаза Кацуки. Серебристый свет озарял их, и, замирая, она рассмотрела их цвет. Их уверенность. Их силу. И... глубокую, потаенную в них мечту... о взаимности. О доверии. Об их чувствах. Девушка вновь поцеловала его. Волны вносили в этот поступок ноты росы, свежести. Не было больше слез, не было сомнений, усталости. Подростки целовались, пока их легкие не сжались без воздуха. А затем Кацуки мягко обхватил Цую за локти – и одним мощным движением поднял их обоих к поверхности. Та серебрилась, искрясь. Воздух обжег кожу холодом, легким бризом. Девушка вдохнула его полной грудью. И проснулась.***
Открыв глаза, Цую долго щурилась и моргала, пытаясь понять, где она: в Кармаксе ли? В Дайи? Девушка присела на постели из еловых веток, поморщилась сухими губами. Смотреть было трудно, роговицы щипало, веки норовили сжаться и снова отправить ее в мир снов. «Снов, – повторила про себя Цую. – Мне что-то приснилось?» Вздохнув, она разлепила-таки глаза и выглянула из-под тента. Звезды сверкали на предутреннем небе. По ощущениям, было часов пять... Горизонт начнет светлеть еще очень нескоро, созвездия еще долго будут гореть кристальными россыпями. «О... ой... – Девушка вспомнила. Зажмурилась и прижала ладони к вмиг порозовевшим щекам. – Целовались...» Она спрятала лицо, отчаянно борясь с участившимся дыханием и сердцебиением. «Что же я... как же так... – Цую легла виском на подушку и переплела пальцы. – Мидория... Мы помолвлены... Что я наделала?»