***
Поднявшись наконец по крутому восточному берегу, путешественники оказались перед обитаемым жильем. Форт-Релайанс подмигивал им своими теплыми огоньками, вблизи превратившимися в прямоугольники окон. Всего несколько зданий, деревянных, одноэтажных – но посреди дикой глуши и они выглядели, словно памятник человеческому упорству, неугасимому исследовательскому духу. Белл дома показались огромными. Над крышами, будто чуть светясь в непроглядной февральской ночи, поднимались облачка дыма. Внутри была жизнь, упрямая, отважная и в глубине своей неисправимо оптимистичная – как же иначе могла она теплиться здесь, среди вьюг, темноты и безмолвия? Кто, если не самые смелые, остался бы зимовать на замерзшей реке, в тысячах миль от цивилизации, за занесенными снегом тропами? Но, бросив взгляд через плечо, женщина увидела свет и на западном берегу. Где-то вдали, на фоне спящего леса, трепетали костры, а вьющийся дымок обрисовывал до боли знакомые конусы. – Что это? – спросила Белл, прикрывая губы рукавицей. – Нуклако, рыбацкая деревушка, – выдохнул Стенли. В дороге ей объясняли, что форт предназначен в основном для торговли. На безопасном расстоянии от воды, чтобы не смыло разливом и не задело бы ледоходом, возвышались деревянные здания – а напротив жил своей жизнью поселок, и населяли его те, кто пришел обеспечить эту торговлю, герои другого рода. Те, кто не знал другой жизни и не хотел ничего другого – только лишь передать дальше свою упрямую силу, ровно горящую даже в лютый мороз, силу радостного бесстрашия. Все равно, что звезды, мерцающие на небосклоне за занавесью северного сияния: такие разные, но равно прекрасные. Одни – словно снежинки, едва видимые на фоне черного бархата ночи, и в то же время каждая – как холодный, сверкучий алмаз. Дрожат, но не гаснут, а лишь разгораются ярче! И рядом же – медленно переливающиеся полотна волшебного, неземного света. Не уловить ни начала, ни конца, ни границ – лишь свечение, желтое, как мякоть яблока, и зеленое, как весенние почки – и оттенки листвы, и золото осени, и речной песок под полуденным солнцем, и мягкие краски рассвета... На тропе, в кажущемся вечным, вселенском, безмолвии, в голову приходят самые разные мысли, но тропа подходила к концу. Последний ее участок был накрепко утоптан – настоящее избавление для уставших ног. Преодолев последние футы, путешественники добрались до надежной стоянки, до цели, к которой шли целый месяц и одну неделю. Белл, заставшая только эти последние несколько дней, не могла себе даже представить, что должны были чувствовать Джо, Ганма и Стенли. Навстречу им вылетела стая местных собак, и безмолвие отступило. Сонно моргая, Белл смотрела, как уже ставшие ей знакомыми лайки отстаивают свое песье достоинство, рвясь с постромков. На звук распахнулась пара дверей, и путешественников вышли встречать люди в теплых меховых парках. Шапки с растопыренными ушами, напяленные наспех. Улыбки и рукопожатия. Суровые окрики, предназначенные собакам – и снова улыбки, и слова, слова на английском... За время пути Белл стало казаться, что она вспомнила достаточно, но теперь женщина поняла, как же сильно она заблуждалась. Казалось, встречавшие сговорились употреблять как можно больше забытых ей слов. «Почта», «граница», «полиция», «оттепель», «фактория», «перепись», «флаг»... Женщина ухватила за руку своего мужа и прижалась щекой к его плечу. Ганма ласково приобнял ее и улыбнулся сухими от мороза губами. Стенли, как хозяин упряжки, остался кормить собак и устраивать их на ночлег, а остальные немедленно направились во второе по размеру деревянное здание, то самое, что горело самыми яркими и большими огнями. Подойдя поближе, Белл увидела окна, вот только стекла в них были какие-то странные. «Слишком мутные и толстые, и покрыты инеем, – отметила она про себя. – Совсем не такие помню!» Отворив дверь и откинув занавешивающий проход парусиновый полог, путешественники зажмурились от ударившей им в лицо волны животворного тепла. Белл осторожно, боясь обжечься, втянула носом горячий воздух, полный полузнакомых, волнующих сердце запахов. Пахло нагретым камнем и сухой глиной, и вытопившейся из еловых бревен смолой, и углем, и какими-то травами... И едой! Питательные запахи жира и теста, крупы и мяса закружили ей голову. Одними ими можно было насытиться! Проморгавшись, Белл поняла, что потеряла Ганму среди радостно толкавшихся в тамбуре людей. Кто-то сунул ей в руку веник – на счастье, женщина разобрала среди говора слово «мокасины» и поняла, что от нее хотят. Тщательно смела снег с обуви и прошла вперед, прислушиваясь к своим ощущениям. «В таких домах я еще не была», – отметила она про себя. В Палусе все было иначе. Пол в этом здании оказался земляным. Его покрывал слой стружки и хвои. Комнат не было – лишь одно общее помещение, в данный момент настолько запруженное людьми, что разглядеть толком ничего нельзя было. Лампа под потолком после долгих часов на ночном морозе казалась яркой, как пламя костра. У дальней стены была печка, сложенная из камней. На ней свистел чайник, рядом же шипели на сковородке какие-то золотые круги. Внутри, на огне, пекся закрытый горшок. Это было чье-то жилище – небольшое, простое, гостеприимное. Насколько гостеприимное, Белл поняла только потом. В ближайшие дни ей предстояло познакомиться с обитателями Форт-Релайанса и осознать, что в деревянном домике их собралась добрая половина! Тяжелые, заиндевевшие куртки отправились в сторону, и большинство мужчин осталось в теплых клетчатых рубашках. В небольшом помещении было тесно от гомона. Оказавшись в тепле и безопасности, путешественники и обитатели форта разговорились по-настоящему. Сыпались непонятные для Белл новости и сообщения – о недоставленной почте, о голоде где-то внизу по течению, что-то о «Большой земле», драгоценном юге! Среди местных было и несколько женщин. Молодая скво отчаянно отводила глаза, стараясь не привлекать к себе их внимания, но не могла при этом не подглядывать за ними украдкой. «Какие они? Как я выгляжу по сравнению с ними – совсем уродина? – думала она. – И где Ганма?» Высмотрев его в окружении каких-то мужчин, Белл поспешила к своему мужу. Молча схватила его за руку, прося защитить. Свет, шум и теснота после долгой, изматывающей дороги, после ледяной тишины и ночных далей просто потрясали. «Ведь этого не может быть, – кусала губу женщина. – Как так, без предупреждения, без... перехода?» Ей даже не верилось, что всего один шаг – всего лишь один шаг за дверь – отделяет мир февральского безмолвия, мир неподвижности и сыпучих кристаллов от этого пугающего, пахучего, шумного места, где все так рады друг другу, и не скрывают этой радости, и не берегут ни сил, ни дыхания! Ганма сочувственно взглянул на нее и приобнял, защищая. – Кто эта красавица будет? – спросил у мужчины один из его собеседников. Белл замерла. «Красавица?» – мысленно повторила она и почувствовала, как и без того разогревшиеся щеки густо краснеют. – Это моя жена, Белл, – представил ее Ганма. Словно во сне, молодая скво приняла протянутую ей руку и вдруг поняла, что незнакомый мужчина галантно целует тыльную сторону ее ладони, щекоча кожу колючими усищами. Затем было много смеха и замечаний про канадских французов, но Белл мало что понимала. Старалась молчать, отводила глаза. Кто-то спрашивал у нее что-то, заглядывая в лицо. Главное было, что Ганма держался рядом. Чувствуя его руку у себя на плече, женщина не боялась. Муж выручал ее ответами, вызывая у собеседников понимающие кивки и дружелюбные замечания. Подходили и жены оставшихся на зиму первопроходцев. Одна, уже в возрасте, с тронутыми инеем волосами цвета темной стали, ласково погладила Белл по макушке. Другая, очарованно сложив ладони, назвала ее «очень миленькой скво». Уставших путешественников усадили поесть, и было еще много смеха, звона стаканов, и пышущих жаром тарелок, и удивительных запахов, и воспоминаний.Часть 73. Воспоминания
17 октября 2021 г. в 21:15
Они прибыли в Форт-Релайанс через неделю пути, под самый вечер. Над Юконом опустилась непроглядная темнота, и лампа, болтающаяся на рулевой дуге, едва освещала бредущих по снегу собак. Но путешественники не останавливались, как обычно, на ночевку, а продолжали двигаться дальше, и их взгляды были прикованы к заснеженному полотну реки.
Наконец впереди показались огни – яркие, оранжевые, как весеннее солнце, они становились все ближе. «Словно гроздь винограда! – подумала Белл, улыбнувшись. – Ну, вот, вспомнила еще одно слово!» Огни, словно маяк в грозу, звали к себе и дарили надежду. Путешественники ускорили шаг, собаки тоже приободрились и потянули сани живее. Возможность как следует отдохнуть, поесть и погреться в уюте и безопасности была манной небесной.
Ведь они шли целую неделю! Целую неделю провели в снежной тиши, в окружении одних только сугробов, и высоких деревьев, и далеких, поднимающихся над горизонтом, словно края гигантской котловины, облачных гор. Вставали затемно, шатаясь и дрожа спросонья, жадно ели горячий завтрак, растирали задубевшие за ночь пальцы. Обжигались горьким кофе и отправлялись в дорогу – шагать, шагать, шагать целый день с редкими остановками. Шагать, глядя, как возвращаются в мир ушедшие краски, как поднимается солнце. Подставлять его лучам щеки, ловя каждую кроху тепла.
Но не все дни были погожими. Иногда идти нужно было, отчаянно щурясь от ветра. Закрывать носы рукавицами. Тонуть в глубоком снегу, прокладывая дорогу упряжке. Выбиваться из сил и лежать, сипло дыша.
Белл шла наравне со всеми, без возражений уступая свое место на полозьях саней, как только приходила очередь Джо или Стенли. Надев широкие деревянные лыжи, пробивала снежную целину, несмотря на обеспокоенные взгляды Ганмы, которыми он ее награждал поначалу. Работала, как и все, когда наступало наконец время привала – пилила дрова, собирала лапник, кормила собак. Училась готовить кашу, заваривать чай.
Страх перед Ток-На выкипел, как вода, к третьему дню пути. Дядя так и не объявился, и в какой-то момент Белл, шагая на лыжах и жмурясь на солнце, поняла, что не думает больше о нем. Обещание, которое ей дал Ганма, успокаивало любые тревоги, а трудная дорога не оставляла ни времени, ни сил, ни желания трястись над чем-то столь... далеким, столь... прошлым. С каждой милей, пройденной по замерзшему Юкону, четырнадцать лет жизни среди индейцев становились все больше похожими на сон, эфемерный, легко забывающийся.
Единственное, молодая женщина скучала по Пелли. Поплакивала в подушку по вечерам – тихонько, чтобы Ганма не видел, как она тоскует. Это была ее глубоко личная, безутешная печаль, единственное, с чем мужчина не мог помочь ей, не мог прогнать усталыми объятьями и поцелуем в лоб... Даже Палус казался Белл совсем близким и легко достижимым, когда она ложилась спать на еловых ветвях, глядя на Ганму.
Каждый вечер она устраивала свою подстилку чуть ближе, чем в прошлый раз, пока наконец мужчина не посмотрел на нее внимательно – и не позволил ей устроиться совсем рядом. Прижимаясь носом к его потрепанной куртке, пережившей бессчетные заморозки и оттаивания у костра, Белл засыпала в тепле, уюте и полнейшей, совершеннейшей безопасности, и ее не тревожили страшные сны. Сжав кулачки, она куталась в свое одеяло, чувствуя на плече его руку. Утыкалась ухом в его грудь и слушала, как бьется сердце. Как черепашка, пряталась в миниатюрной, защищенной вселенной, где были только они вдвоем – и никаких ветров, никакого снега... ни скрипа ветвей, ни вьюги, ни холода – только два сознания, два сердца, как подходящие по цвету бусинки.
Ганма заботливо накрывал ее своим одеялом. И, усыпая с его рукой на плече, Белл чувствовала, что все в порядке – она в безопасности. Мужчина защищал ее не только своим присутствием, и теплом, и объятьями. С сердцем, сжимающимся от счастья, молодая скво повторяла про себя: «Белл Асуи». Своей прежней фамилии она не помнила – подзабыла даже, что когда-то та у нее была. «Асуи», – улыбалась женщина, ощущая, будто вовсе не залатанное одеяло муж набрасывает ей на плечо – а рыцарский плащ.
«Муж!» – С этим было так сложно свыкнуться. Ганма так поначалу ужасно стеснялся называть Белл женой. Запинался и отводил глаза. Старался избегать этого слова. Но в конце концов признался ей: «Мы... просто... так и не сказали друг другу... ничего. Поэтому я... как будто и не имел права».
Женщина положила руки ему на плечи. «Ты мой муж», – подтвердила она. Ганма долго молчал, опустив голову. Затем накрыл ее ладони своими, натруженными, широкими. Шепнул голосом, дрожащим от счастья, полнейшего, прекраснейшего, самого-самого настоящего: «Ты моя жена», – и прослезился. А Белл поцеловала его в уголок губ.
Она знала, что только на Аляске это может быть так. С детства помнила, что в штате Вашингтон порядки другие. Должен был быть торжественный день. Какие-то люди – много, много разных людей. Книги, и украшения, и какие-то записи. Но здесь, в северной стране, все было просто. Они сказали друг другу заветные слова на четвертый день пути, но женой Ганмы Белл считала себя с того момента, как бросилась за ним в дорогу, оставив вигвам.
Однажды, подав мужу кружку с чаем, она спросила, что значит фамилия «Асуи». «Это зависит от того, как записать ее, – ответил ей Ганма. – В Японии используют много иероглифов, и многие из них звучат одинаково, а значат разное». Белл недоуменно моргнула, и мужчина принялся объяснять.
Он рисовал для нее иероглифы палочкой на снегу, а женщина приглядывалась и отчаянно соображала. Потом прошептала: «А как же... буквы?» Ей ведь помнилось что-то совсем другое! Ганма объяснил и про буквы. Тут Белл счастливо заулыбалась. Память возвращалась к ней, а вместе с ней и соленые слезы...
«А по-японски твое имя звучало бы, как «Бэру», – сказал ей мужчина. – Потому что между «эр» и «эл» нет различия...»
«Бэру Асуи, – мысленно произнесла молодая скво. – Так меня зовут, это мое новое имя!» Хотя, конечно, сердце ее лежало к «Белл», «колокольчику». Так называли ее родители. Да и Ганма влюбился именно в этот вариант. Но «Бэру» звучало для нее, как обещание – защиты, надежды и будущего.