***
Они с Ганмой смотрели друг на друга всего лишь мгновение – даже меньше мгновения, показалось молодой женщине. Вспыхнув, как клюквина, она отвернулась и опустилась на подстилку из еловых веток. Протянула Пелли деревянную мисочку с дымящейся пищей – и, не выдержав, бросила отчаянный взгляд в сторону костра. – Что ты там такое увидела, моя милая? – поинтересовалась старушка. Белл лихорадочно помотала головой. «Наваждение, конечно же, – сказала себе она. – Просто мечта. Красивый, необычный белый путешественник... А его взгляд я выдумала! Вообразила себе!» Горько вздохнув, молодая женщина опустила голову и оттопырила губу. Весь остаток праздника прошел для нее, как в тумане. Звуки песен доносились до Белл гулко и приглушенно, будто она слушала их, опустив голову в воду. Ей хотелось плакать, хотелось убежать и побыть одной. Полежать, глядя в потолок вигвама. Ей было грустно и больно – ведь впервые в жизни женщина столкнулась со сладким, загадочным чувством... Мыслями она была вовсе не в лагере, не в круге тепла и искр, фонтанами поднимающихся над сосновым костром, и не рядом с Пелли. Нет, она уже шагала на снегоступах по тихому, залитому вечерними красками лесу, волоча на спине мешок с припасами. Белый путешественник шел рядом, молчаливый, доброжелательный. Белл мечтала: они с ним выходят к замерзшему Юкону, и мужчина ведет ее прочь от знакомых мест, на юг, на далекий юг, к Соленой Воде... Они садятся на пароход вместе. Их ждут белогривые волны и серые тучи, а затем – песчаный берег земли под названием Штат-Вашингтон... «Оттуда должно быть недалеко до Палуса!» – подумала Белл. Воспоминания заполнили сознание женщины. Светлые, зеленые холмы, поросшие колышущейся под теплым ветром пшеницей. Высокая трава, и нагретые скалы, и яркие цветы прерии. Прыгучие олени и стада коров. Такие далекие, такие любимые... Со всеми ними она давно попрощалась. Теперь же... не может же быть, что у нее есть шанс вернуться? Белл прижала ладони к губам. Взгляд путешественника все никак не шел из ее головы. Она смотрела ему в глаза всего лишь мгновение – но видела, как флегматичное, удивительно-белое лицо мужчины преобразилось, оживилось внутренним светом...***
– Я так и просидела весь праздник, – сказала Белл дочери. – Мне было радостно и горько... Ведь даже если это было правдой... даже если бы он действительно влюбился в меня... – Женщина закрыла глаза и вздохнула. – Я ничего не могла сделать. Ни подойти к нему, ни заговорить. Не потому, что боялась насмешек – если бы только это... я бы рискнула даже тогда. Цую слушала, затаив дыхание, совершенно забыв о своих волнениях, целиком сосредоточенная на истории матери.***
В тот вечер – а потлач продлился допоздна – Белл так и не привелось больше увидеть белых путешественников. Она сидела, молчаливая, задумчивая и одинокая, и даже Пелли, почувствовав ее настроение, не приставала с расспросами. В голове молодой женщины сменяли друг друга беспокойные мысли. «Что я могу сделать? Совсем ничего... Только сидеть и надеяться!» «Надеяться на что? Что он подойдет ко мне?» «Я не хочу, чтобы меня выкупали! Даже так... Не хочу!» «Я планировала отправиться к Соленой Воде самостоятельно!» «Но это же все... Так я никогда не соберусь...» «Люблю его! Люблю! Он такой необычный!» Белл уронила голову в ладони. «Строптивая скво? – недоверчиво повторила она свое прозвище. – Скорее, глупая скво... Самая-самая глупая! Какое еще «люблю»? Я же ничего не знаю о нем... Даже имени! Это просто проходящий путешественник!» Когда праздник закончился, и все начали расходиться по своим вигвамам, молодая женщина вызвалась проводить Пелли к ее жилищу. Мысль о том, что можно было бы остаться и, возможно, еще раз увидеть белого человека, холодила Белл душу. «Мой единственный шанс... Они же уйдут завтра! Наверняка уйдут! – Подставив плечо своей старой спутнице, она не сдержалась и затравленно оглянулась. – Я выбрасываю его... – На глаза женщины навернулись слезы. – Но... но это же все неправда! Он же не любит меня, это просто мечта!» – Миленькая, ты не хочешь остаться? – спросила Пелли. – Я могла бы сама дойти... – Нет! – Белл ответила неожиданно громко, но ее голос дрожал. – Нет, Пелли, я отведу тебя. Мне здесь... нечего делать.***
Цую сочувственно посмотрела на маму. Она могла понять ее – не только потому, что сама отчаянно волновалась и долго не решалась выходить, когда Мидория с мистером Яги пришли к ним на ужин. Положение скво в индейских сообществах было ей примерно знакомо. «Конечно же, мама не могла ничего сделать!» – Даже зная, что все должно было закончиться хорошо – ведь Белл с Ганмой были женаты уже пятнадцать лет – девушка чувствовала холодок на сердце. «Все, что она могла – это постараться попасться ему на глаза, – вздохнула Цую, – и надеяться, что... что он ей что-нибудь скажет».***
Но Белл лишила себя этой возможности. Отведя Пелли к вигваму, она погладила старушку по плечу легким, дрожащим движением, и сделала шаг назад. – До завтра, – сказала молодая женщина ломким голосом. – Нет, стой. – Пелли ухватила ее за рукав куртки. И Белл, не вынеся больше, обняла свою единственную подругу и горько, сдавленно разрыдалась. – Ты была права... – всхлипнула она, уткнувшись носом в плечо старушки. – Я не могу скрывать от тебя... Сегодня я видела того мужчину, который... Нет, я все себе напридумывала! Пелли, милая, родная, что же мне делать? Что, если я теперь буду видеть такой взгляд у других? И что... если я неправа... и больше никогда его не увижу? – Пойдем. – Пелли потянула ее за собой. Оказавшись в тепле бедного, но уютного вигвама, молодая женщина выдохнула и позволила усадить себя на лежанку из лапника. – Ты уверена, что все выдумала? – спросила у нее Пелли. – Да! Нет! Не знаю... – Закрой глаза и представь его. Что ты видишь? Белл тихонько сказала: – Он... не такой, как те белые, которых я помню. Пелли была единственной, кому она рассказывала подробности о своем детстве в Палусе. Единственной, кому можно было это доверить. – У него волосы, как у индейца, – продолжила молодая женщина, – только короткие и... лохматые. Необычные... Мне хочется... хотелось бы... погладить его по макушке. – Открыв глаза, она коротко взглянула на Пелли и отчаянно покраснела. – Дальше. – Старушка приглашающе повела своей палочкой. – Глаза у него, – Белл снова зажмурилась, – тоже индейские. Немножко раскосые. Голова большая... то есть, маленькая, если смотреть на плечи... у него широкие плечи... но так-то его голова не меньше моей. – Она смущенно усмехнулась. – Продолжай. – Он не отсюда. И не из Штата-Вашингтон. Он такой удивительный. Забыв обо всем, обо всех своих сомнениях и тревогах, молодая женщина рассказала Пелли про то, что хотела бы отправиться к Соленой Воде вместе с белым путешественником. И про то, что под лежанкой в ее вигваме лежит небольшой сверток, в который она потихоньку складывала вещицы, который понадобились бы в дороге – обломок огнива, лезвие от перочинного ножа, лучины, несколько полос бересты... – Я уже несколько лет собираю, – поделилась она с Пелли. – Но сегодня я поняла, что... боюсь одна. И откладываю. И никогда, наверное, сама не пойду... – Белл вновь обняла свою подругу. – Ох, Пелли, я даже не знаю дороги! И как добраться до Палуса, мне неизвестно... Куда я со своими запасами?.. Остается только мечтать! Говорить себе: «когда-нибудь»... Старушка обняла ее в ответ, сжала крепко-крепко, и сказала: – Белл, я думаю, что все настоящее. Твои чувства – и его чувства тоже. – Голос у Пелли дрогнул. – Ты хорошая, добрая и красивая, и тебе не суждено всю жизнь провести здесь, в глуши. Женщина поднялась на ноги. – Ты... так считаешь, Пелли?.. Все... настоящее? – повторила она, краснея. Ее подруга кивнула. – Так... что же мне делать? – Белл заходила из стороны в сторону. – Они же завтра уйдут? Наверняка уйдут! Как же мне... показаться ему на глаза? На что надеяться?.. – выдохнула она и уронила руки. – Иди спать. Утро вечера мудренее. – Спать? – Женщина покачала головой. – Пелли, я не смогу! Как? Это же... это... – На ее глаза навернулись слезы. – Моя жизнь, Пелли! Моя судьба... Кряхтя, старушка встала с лежанки и положила руки на плечи Белл. – Не волнуйся. Я помогу тебе. Обещаю: все, что в моих силах, я сделаю... Не думай об этом, милая моя... Не терзай себя попусту. Благодарно улыбнувшись сквозь слезы, женщина снова обняла Пелли. – Спасибо тебе.***
– Я ушла в свой вигвам, – сказала Белл, – не зная, что думать, что чувствовать. Радоваться или грустить... Цую лежала затылком на маминых коленях, и слушала, позабыв обо всем. Ее собственные переживания теперь казались такими далекими. «Ты для меня, как Пелли, – подумала девушка, глядя на грустное лицо мамы. – Поговоришь с тобой, и становится легче... проще. Понятней». – Пелли дала мне надежду, – рассказывала между тем женщина, – пусть и хрупкую, но настоящую. Она могла сделать немного... Но немного – все же больше, чем ничего. Она была моим единственным другом, Цую... Единственной доброй скво, с которой можно было поговорить. На которую можно было положиться. Знаешь... – Она закрыла глаза, раздумывая, сказать ли. И в конце концов заключила: – Не буду торопить события... Слушай, что случилось на следующий день...***
Белл открыла глаза и какое-то время полежала в прохладной темноте, собираясь с мыслями. В зимние месяцы вставать нужно было задолго до восхода солнца. Женщина повернулась на бок, вспоминая о вчерашнем происшествии, и тихонько вздохнула. С тех пор, как она сделалась сиротой, Белл жила в вигваме своего дяди – маминого брата. Жила на птичьих правах. Ток-На не был плохим человеком, даже наоборот – любой мужчина в племени поручился бы за него: «Отличный товарищ, охотник и друг». Но ни о какой «строптивости» в его присутствии не могло быть и речи. – Принеси дров и воды, – сказал он Белл вместо приветствия. Женщина опустила голову. – Поторопись. Утро сегодня морозное. Белл и сама почувствовала это. Даже в вигваме ее дыхание серебрилось облачком пара. В зимние холода спать приходилось, не снимая куртки, а чересчур тонкое, залатанное одеяло удерживало лишь намек на тепло. Выбравшись под ледяные звезды, Белл взяла пару полешек из тех, что притащила вчера перед праздником. Захватила и кусок льда из припорошенной снегом кучи осколков. Собирать хворост, рубить дрова, дробить речной лед – все это были «занятия для скво». Ни один мужчина никогда не «опустился» бы до такого. А Ток-На был хорошим охотником. Жены у него не было, так что, стоило ему уйти, как весь вигвам оставался на попечении Белл, если только женщина сама не отправлялась в лес или на реку. – Погреть воду? – спросила она, вернувшись в полутемное жилище. Дядя не удостоил ее ответом. Зачем, если все само собой разумелось? «Он не плохой человек», – часто напоминала себе Белл. Любой индеец согласился бы с ним – скво не должна быть болтливой. Желательно, конечно же, было бы начинать работу по хозяйству еще до того, как в этой работе возникнет нужда, и исполнять повеления мужчины прежде, чем они будут озвучены – приносить дрова, разжигать и гасить огонь, готовить еду, чинить, точить, убирать, и, разумеется, не жаловаться. Чиркнув огнивом – хорошим, не сломанным, и потому принадлежавшим Ток-На – Белл положила кусок льда в купленную у белых металлическую кастрюльку. В неровном свете костерка стало видно покрытые инеем стенки вигвама. На них заплясали тени, а холодные кристаллики заискрились оранжевым, рассветным огнем. Ток-На сидел на своей лежанке, набросив одеяло поверх теплой куртки с деревянными пуговицами, и перебирал пальцами наконечник стрелы. Лицо у него было вытянутым и сосредоточенным. Неподвижным, загорелым от холода. Белл никогда не видела в нем брата матери. Конечно, фотографий мамы у нее не было, а память, пусть и обостренная горечью и болью сиротства, за девять лет изменила воспоминания, сделав их похожими на отражения в хрустальной воде – сверкающие, прекрасные, но такие колеблющиеся...***
Белл поджала губы. – Утро прошло как обычно. Дядя собирался пойти на охоту, что значило несколько свободных часов для меня... – Женщина вздохнула. – Я не могла дождаться. Мне хотелось поговорить с Пелли. Проверить, не ушли ли еще путешественники. Что-то придумать. – Она улыбнулась. – Я чувствовала себя такой глупой... влюбленной. Несчастной... но почему-то счастливой. Цую закрыла глаза. «И я... такая же, – подумала девушка. – Точнее не скажешь».***
Но рутина была прервана самым неожиданным образом. Белл и Ток-На вышли из вигвама, когда небо над лесом еще только начало легонько сереть. Мороз был страшным – снег под мокасинами громко, ломко скрипел и крошился. Звезды мерцали в предрассветном сумраке. Женщина подала дяде сверток с припасами на день. «Сейчас он отправится в лес, а я...» – Щеки Белл покраснели не только от холода. Мыслями она уже была с Пелли – выслушивала советы. Ждала с отчаянно бьющимся сердцем. Замирая от нежности, слушала первые слова белого путешественника, с которыми он к ней обратится... И вдруг она увидела его снова. Не только его – всех троих гостей, жалованных на вчерашнем потлаче. Мужчины шли по лагерю, нагруженные тюками с имуществом. Впереди шагал человек с желтыми, как сухая трава, волосами. На нем была тяжелая меховая шапка, но цвет шевелюры все равно можно было разглядеть – по бровям и... Сердце Белл сжалось. Она не видела бородатых людей уже четырнадцать лет, с самого Палуса. Ее ровесницы смеялись над ее рассказами, называя ее выдумщицей. «Надо полагать, до вчерашнего дня...» – с затаенной гордостью подумала женщина. Светловолосый человек, в дополнение к тюку за спиной, нес под мышкой широкие деревянные лыжи. «Они уходят!» – Радость Белл в мгновение сменилась ледяным ужасом. Ведь за первым путешественником следовала собачья упряжка. Даже такое привычное средство передвижения у белых оказалось не таким, к каким привыкли индейцы. Тявкающие от нетерпения лайки шли парами, а не веером. На длинных, пологих санях с блестящими металлическими полозьями стоял второй человек, тоже бородатый, только волосы у него были, как мех медведя, темно-коричневыми. Ее путешественник, тот, в кого Белл влюбилась, шагал последним. В отличие от своих товарищей, двигавшихся скупо и явно экономивших силы для предстоящей дороги, он крутил головой из стороны в сторону, словно волновался и высматривал что-то. Их взгляды снова встретились, и Белл отступила на шаг, немедленно пряча глаза. Щеки у нее защипало намного сильнее, чем от мороза. «Он... искал меня», – поняла женщина. Едва подавила желание броситься в вигвам и спрятаться – или наоборот, поднять голову и... посмотреть на него? Мужчина что-то сказал своим спутникам. Голос у него был... обычным. Но вот слова... Белл закусила губу. Воспоминания накатили на нее волной. Холод перестал кусать кожу. Она снова была в Палусе. Вместо легкого, но пронизывающего насквозь ветра женщина чувствовала тепло. В ушах гудел воздух. Она сидела на очень-очень большом и мягком кресле. Слово всплыло в ее сознании так неожиданно. Дверца. Женщина зажмурилась. «Ну конечно... я держалась рукой за дверцу!» – улыбнулась она. В воспоминаниях было и еще что-то. Мерный стрекот, как от кузнечика. «Это мотор! – Белл глубоко вдохнула. – И... еще колеса... Дорога была вся в рытвинах!» Она открыла глаза и посмотрела на путешественника. Он сказал лишь несколько слов – и даже не ей. Но один только звук его речи вернул... вернул столько поблекшего! Мужчина добавил что-то еще. Белл сделала шаг вперед и внезапно поняла: – Дайте мне десять минут. Мне нужно уладить одно дело. – Но Ганма! Мы и так проспали и выдвинулись позднее, чем решили вчера! – Это важно. Десять минут, прошу. «Это английский. – Сердце у молодой женщины заколотилось так отчаянно. – Это язык моего папы! На нем говорят в Орегоне, и Вашингтоне, и в Палусе! Это... мой родной язык!»***
Пока Белл рассказывала свою историю Цую, погода в Тайской долине переменилась. Над Дайи все еще шел дождь, а в Приятном лагере по палаткам стучали последние, расслабленно-неторопливые капли. Урарака выглянула из палатки. Ей открылось чудесное зрелище: мягкие, серые тучи начали расступаться, и в разрывы хлынул солнечный свет. Девушка подставила лицо его теплым лучам, зажмурилась и глубоко вдохнула. Затем огляделась по сторонам. Дождинки разбивались о тент, поднимая хрустальные брызги. Лужи, мокрый песок, темно-серая галька, примятая трава – все словно светилось. Воздух стремительно согревался. Пахло водой и землей, палой листвой и камнями. Мир словно умылся. Вместе с солнцем в лагерь вернулась и жизнь: парусиновые пологи отодвигались один за другим, и путешественники выбирались из своих убежищ, чтобы вновь приняться за работу. «Пора будить Деку-куна», – сказала себе девушка и улыбнулась.