Нейротоксин

      С момента перестройки еще во времена Советского Союза населению здесь пришлось несладко. Массовая безработица, нищета, товарный дефицит, эмиграция… Застать девяностые в юности было не самым лучшим подарком от судьбы. Дима вспоминал эти годы в серых цветах. Насыщенности в природе и городских пейзажах он не видел, да и разве они вообще были? Он не помнит. Не хочет помнить.       В голове его порой появлялись убаюкивающие звуки плещущегося о берег прохладного моря. И ощущения далеко не самого теплого в округе желтого песка, в котором тонули его босые ступни в вечно пасмурные деньки. Летом здесь никогда не было жарко — проложенный в городе асфальт практически всегда пах дождевой водой. Небо стояло серым, архитектуру еще тогда называвшегося Ленинграда словно соткали из дождевых облаков. Дома блестели от воды.       Сходить в булочную за хлебом для Димы тогда казалось настоящим приключением: сначала убеждался, что капли дождя хоть немного стихли, или те исчезли насовсем, потом выбегал из пахнущего подвальной сыростью старого подъезда двухэтажного квартирного дома и не спеша перепрыгивал через маленькие лужи. Порой смотрел на самого себя в грязную воду одной из проделанный в грунте глубоких дыр — косматого, с румяными детскими щечками, в дешевом пальтишко из самых разных по оттенкам кусков ткани, но такого любознательного, такого искреннего! — затем поднимал яркие голубые глазенки и продолжал шагать.       Квартал был неблагополучным, грязным, машины в нем не стояли, даже освещение уличное тогда еще далеко не во всех районах имелось. Только на центральной площади, на набережных и вдоль каких-то неизвестных ему тогда рынков горели оранжевые тусклые огоньки, освещавшие людям путь в темноте. Свет виднелся только в окнах домов, потому восьмилетнего Диму мать отправляла в магазин только поутру или днем.       Гулял он редко: только по воскресеньям. Выходной день казался ему тогда каким-то сказочным, настоящим праздником в суровые времена, ведь именно в воскресенье он отправлялся с матерью на рынок за продуктами. Народу в эти дни всегда было много, и раскупали продукты поэтому тоже быстро.       Покупали они обычно фрукты, овощи, горячую выпечку, ради которой Дима готов, казалось, душу продать в те секунды. В теплые дни мать спускала копейки Диме на мороженое. Не часто покупала сладости: украинские конфеты, пряники, пряный рахат-лукум с щедро посыпанной на его кусках сахарной пудрой или овсяное печенье. А сам Дима еще в раннем возрасте проявлял ангельское терпение — не капризничал, не просил чего-нибудь сладенького, молча наблюдал за продавцами и другими, такими же покупателями, как и его мама, людьми, которые жадно хватали табак в мешочках, американские сигареты, липовый мед литровыми банками или вовсе крупно порезанную домашнюю птицу с кровавыми следами на мясе.       На рынке пахло сухофруктами. В отдельных местах ужасно воняло рыбой и тиной — мать, вроде как, даже не покупала рыбу никогда, Дима не мог припомнить, чтобы когда-нибудь пробовал ее до десяти лет. Колбасу и мясо также покупали по мере возможностей: где-то раз в две недели. И он не смел жаловаться на такую жизнь. В то время парень не знал излишеств.       Мать у Димы во многом казалась совершенно безразличной к сыну. Ходила нахмуренной, как Дмитрий сейчас, злые серые глаза отливали свинцовым металлическим цветом, опущенные губы с морщинками придавали ей особенно серьезный вид, темно-русые волосы собраны в пучок, одевалась далеко не пестро, выглядела чересчур уставшей даже в выходной день.       Он прекрасно помнил ее лицо, прекрасно помнил передавшиеся ему по наследству серые ледяные глаза, и впадины возле верхнего века от скошенных бровей, которые стали прослеживаться у Димы на тех же самых местах, что и у матери. В детстве он ее не всегда понимал, не всегда мог прочитать на ее гримасе какую-то конкретную эмоцию, но слова ее впитывал тщательно, наивным взором прожигал чуть ли не насквозь, беспрекословно слушался.       Дима был всего-навсего ребенком. Он не понимал многих вещей, некоторые аспекты не замечал в принципе или позабыл о них; например, его отец. Дима его не видел. Не знал в лицо, даже от матери своей не слышал малейшего упоминания о нем. Парень и сейчас-то не особо знал, где отец, что с ним, и как так получилось, что все детство его не было рядом. Весь груз ответственности свалился именно на мать.       Она тащила на своих плечах ужасно тяжелую работу — была специалистом по холодной обработке металлов, трудилась на заводе, и платили при всем при этом ничтожно мало, завод был на грани полного закрытия и увольнения всех рабочих. При этом и сына нужно воспитывать, и бытовые вопросы решать собственными силами.       Кричала на Диму только по мере необходимости — да и ей самой не очень хотелось тратить драгоценную энергию на эмоции. Воспитательных бесед не проводила, чуть что, готова была дать ремня, нежности в ней не прослеживалось. Она была черствой, как кусок ржаного трехдневного хлеба, пролежавшего на подоконнике. Но ее можно понять. И Дима осознал это все, к сожалению, слишком поздно.       Нет, он не таил обиды. Не полыхал яростным огнем внутри, не хотел мести за не оказанную в детстве достойную заботу — напротив, испытывал даже какую-то жалость к ней. Однако безэмоциональность преследовала его, как фантом в пустыре, и господствовала над ним. Она тоже передалась ему от матери. И стала, кажется, его роковой ошибкой.       Наверное Дмитрий все-таки любил маму. Он сам точно ответить на вопрос о светлых чувствах не мог. Умеет ли парень вообще любить так, как дети любят своих родителей? Возможно. Просто он не умел выражать эмоции правильно. Не знал о нежности и заботе в принципе. — Опять… — прошептал он. — Да чтоб их всех.       У него задрожали губы. Дима достал сигарету и торопливо зажег ее, прикрывая ладонью зажигалку от ветра. Он снял шапку. Когда прошлое наконец отпустит его? И почему хочется хвататься за мысли именно в этом спокойном месте? Как давно набережная успела стать для него своеобразным алтарем для раскаяния за то, в чем тот виноват не был?       Многие бы посчитали подобное как минимум странным. В воображении снова выстраивался подробный образ матери, зачастую с каменным безразличным лицом или яростными глазами, другую он ее попросту не помнил. Но даже такая мать оставалась для него единственным человеком, которому было не все равно на Диму. Которому важно, чтобы сын стал в будущем достойным членом общества.       Она, конечно, никогда в лицо ему об этом не говорила — не успела — и Дима точных мотивов ее знать не мог, однако теория эта так сильно вжалась в его отравленную ненавистью и жадностью душу, что тот уже верил в придуманные им самим гипотезы. Может правду еще можно разузнать? Даже если так, Дмитрий не полезет в мертвые архивы матери. Слишком боялся. — Ну и скатился же я за двадцать пять лет, — Дима моргнул и посмотрел на свое отражение в воде.       Что же с ним стало… Лицо с годами побледнело, точно как у альбиноса, взгляд окончательно превратился в крепкий лед, а на левом глазу его вовсе застыло время. Зрачок помутнел, превратился в бесполезное отверстие, которое уже не способно пропускать фотоны к зрительному нерву. Он уже не расширялся, не сужался — физически глаз потерял способность к восприятию света. А белый шрам… Он далеко не украшал Диму. Напротив, отпугивал людей. Веки наполовину оставшиеся без ресниц выглядят очень уж некрасиво. Смазливым личиком Дима не отличался.       Отражение вдруг стало неясным. Голова стала расплываться от резкого всплеска в воде. Федотов прищурился, поднял голову и приоткрыл рот, чтобы лучше уловить запах сырости в воздухе. Дождь. Как же он надоел. Может в Питер наконец придут настоящие холода, а не их жалкое подобие на фоне всей остальной России?       Сам он, кстати, прогуливался по центральным улицам без особого риска быть замеченным полицией или особо внимательными прохожими — нет, его жизнь в целом мало чем отличалась от любой другой даже с учетом того, что был Дима не честным рабочим, а самым настоящим преступником. Неужели после полученного шрама на пол-лица его действительно кто-то узнает? И в паспорте тот фамилию изменил, и организацией своей управляет аккуратно, чтобы точно никто с вопросами к нему в команду не заявлялся.       Большинство до сих пор уверенно стоит на позиции, что подобным опасным и разыскиваемым преступникам чисто теоретически нельзя находиться в таких местах, как центр крупного промышленного города с полицейскими участками в каждом из существующих районов. Его ведь тотчас могут поймать! Да если бы все было так просто… В Питере четыре с половиной миллиона человек, и Дима в таком количестве — иголка в громоздком стоге сена.       Ходил Федотов постоянно в бежевом плаще. В целом одевался со вкусом, любая одежда на его достаточно крупном телосложении смотрелась хорошо. Излюбленных вещей в гардеробе не имел — можно сказать, любил все. Что бы тот на себя ни надел, выглядит всегда одинаково, словно Дмитрий никогда одежду и не сменяет.       Свою любовь к длинным плащам и пальто объяснить вряд ли бы смог, хотя парень питал слабость к таким вещам еще будучи восьмилетним мальчиком. Пусть прожил он детство далеко не в роскошном доме, и одежду покупали ему только в случае крайней необходимости, но пальтишко, сшитое его матерью вручную, он носил в свое время с какой-то особенной гордостью то ли за свой необычный вид, то ли за собственную маму.       Сложно в Санкт-Петербурге будет забыть свое детство. Нет, эти воспоминания должны покоиться на дне его головного мозга. Но полностью выбросить из головы их не удастся. Нельзя бежать от правды.       Дима встряхнул головой. Грязные волосы намокли от дождя. В последний раз осмотрев свое утопающее в редких каплях отражение, Дима поправил кожаную тактическую перчатку на правой ладони, глухо кашлянул и отошел к деревянной лавке. «Скоро стемнеет. Нужно возвращаться».       Гольфстрим¹ не собирался дать снегу ворваться в город. Все хлопья от теплых потоков воздуха превращались в капли. А Нева, кажется, плевать хотела на этот Гольфстрим, ибо уже три дня как частично покрылась тонкой корочкой прозрачного льда. Ветер обжег Димино лицо.       Федотов осмотрелся по сторонам и шагнул вперед. Кроссовок его наступил прямо в лужу. Он озлобленно фыркнул на свою же невнимательность, сжал зубы и закрыл слепой глаз. Зрячее око уловило движение какого-то транспорта с правой стороны. Ему нужно поймать какой-нибудь троллейбус. На автобусе добираться будет не так быстро и безопасно.       Ступив к остановке, Дмитрий ухватился одной из рук за железный столб, после прокрутил головой на сто восемьдесят градусов, дабы осмотреть каждую сторону дороги одним глазом, и принялся терпеливо ждать, облокотившись на столб спиной. В такие моменты Дима, наверное, вообще не двигался, ни ноги не переставлял, ни пальцами не стучал, казалось, даже не моргал.       Минут пять ждал троллейбус, потом еще полчаса в утомительной дороге в абсолютной тишине. Нельзя было достать книжки или газеты — в такие моменты стоило оставаться начеку как минимум из желания не быть замеченным каким-нибудь сомнительным лицом, коих в транспортах было предостаточно в нынешнее время. Январь в этом году задался не слишком благоприятным.       Дмитрий на пару секунд закрыл оба глаза и устало выдохнул воздух из широкой груди. Стук колес троллейбуса о рельсы раздавался протяжным эхом от стенок вагона. Людей вокруг сидело мало, поводы для беспокойства у Димы отсутствовали. Расслабленные руки легли на черные брюки.       Когда серые глаза его вновь распахнулись во всю, Дмитрий вдруг резко поник. Стемнело. И без того мутные окна троллейбуса стянулись полупрозрачной пленкой от холода снаружи. С улицы наконец стали видны загоревшиеся огоньки фонарей, установленных вдоль дороги.       Вскоре Федотов сошел наземь и снова оглянулся, охватив глазом половину находящейся в зрительной досягаемости площади. Совсем никого. А ведь только пять часов вечера! — Припозднился, — подметил кто-то, явно стоявший сзади Дмитрия. Парень посмотрел на говорящего в профиль, выгнул рассеченную бровь и слегка приподнял вечно сомкнутые в напряжении уголки губ. — После праздников стало тихо. Обстановку в городе в любом случае пришлось бы проверить; ты же знаешь, сейчас нужно учитывать каждый фактор, — промолвил Федотов.       Силуэт в темноте был еле различим, и все же Дмитрий без труда смог узнать по голосу в нем своего напарника — Кирилла. Как только он вышел на освещенное одним единственным горящим фонарем в округе местечко рядом с Федотовым, время остановилось. Сквозь фотоны прорезались капли ледяного дождя, со стороны казалось, будто парни пришли устроить дуэль или передать друг другу какую-нибудь важную вещицу. Так, три секунды они просто глядели в глаза одним другому, затем одновременно моргнули, подняли головы и протянули одну из рук вперед. Двое переплелись пальцами, крепко сжали чужую ладонь и кивнули. — На Сенатской спокойней, чем обычно. Пристань пустует. Уверен, всему виной мразотная погода. — Ошибаешься, — возразил ему Кирилл. — Ты всю жизнь здесь прожил и все еще думаешь, что наших какая-то слякоть остановит? Она почти полгода тут на улицах лежит, и ничего, — Кирилл прищурился, темно-зеленые глаза его отлили каким-то отдаленно напоминающим уличную грязь цветом, и опустил руку. — Пока у всех выходные, по улицам в любом случае будут люди правопорядка. Я бы так не осмелился прямо в сердце Питера ехать… — Да кому я нужен? — процедил Дмитрий. — Раз такие умные, давно бы поймали. — В твои лучшие годы… — Кирилл хотел продолжить свой монолог, однако Федотов оголил свой волчий оскал и сказал: — В мои лучшие годы я и видел лучше.       Кирилл покорно опустил взгляд. Перечить Диме, видимо, не осмеливался. Ну, причин на это было много: возможный страшный гнев лидера, очередные бессмысленные споры, от которых, кстати, Кирилл старался отучать товарища, а также ненужные в такое напряженное время конфликты. Все межличностные разногласия полегли на дно. И Дмитрий не сможет даже примерно спрогнозировать, сколько этот период будет длиться. В организации прибавилось проблем.       Последние несколько месяцев Дмитрию и всему его коллективу приходилось очень несладко. Поставки медикаментов сократились на тридцать процентов, большое количество паленых лекарств, полное разорение одного из главных поставщиков мощных антибиотиков… Приходилось выкручиваться, потому что крупных потерь Дима допустить не мог.       И справлялся он, конечно, не в одиночку. Один лидер никак не сможет тащить на себе абсолютно всю организацию с количеством в сотню человек. Без помощи здесь не обойтись: для этого Дима и держал при себе «десницу» и «советника». Как таковых должностей в мафии у него не существовало, наверное так было проще скрывать существование организации от полиции — никаких голосований, никаких громких грабежей, никаких убийств. Классическая торговля.       Благодаря такому не слишком броскому на первый взгляд устрою синдиката выстроилась частично безопасная экономическая лестница, которую держали при себе несколько подгрупп. В каждой из них есть свои кураторы, а сами подгруппы содержали и управляли одной из назначенной торговых точек, откуда уже и поставлялись все необходимые товары. Цены устанавливать на продукты подгруппы права не имели — эта обязанность лежала на Дмитрии и его «деснице». Члены мафии были без экономических свобод: действовали строго в соответствии с постановлениями свыше, от лидера.       «Десницей» Димы на сегодняшний момент являлся Кирилл. На вид возраста как Федотов, может чуть старше, лицом не выделялся из толпы, атлетического телосложения с выпирающими на руках мышцами, мощными ногами, длинной толстой шеей, широкими как у Дмитрия плечами и среднего размера черепом с небольшой челюстью. Смуглый, с короткими черными, точно осевшая на подсвечники копоть, волосами, взглядом больше напоминавшего другим разъяренного быка, а не человека, остер на язык, но максимально немногословен.       Фамилию свою Кирилл старался не оглашать даже в кругах мафии, потому точно ее никто не знал, хотя за все полтора года за парнем закрепилась фамилия Светский. Дмитрий не слишком понимал, почему именно на такое причудливое прилагательное пал выбор других людей и самого Кирилла. Может все-таки «Светский» и было его настоящей фамилией? Не исключено.       Сторонним взглядом Дима с Кириллом походили на хороших друзей. Федотов же на такое обозначение реагировал не слишком позитивно; предпочитал использовать слово «товарищ» или «коллега». Друг… звучит как-то чересчур многообещающе. Кирилл с Дмитрием вряд ли вспомнят о существовании друг друга вне их рабочего места, в какой бы трудной ситуации те ни оказались. Для Дмитрия все были лишь знакомыми. — Твой дружок новенький — ходячая язва, — Кирилл шагнул к серой двери большого кирпичного сектора. — Никого не принимает к себе, слова мои так вообще игнорирует. — Он тебе не «солдат», — Дима сунул сигарету в рот. — Считай отдельная ветвь в этой чертовой иерархии. Пусть занимается своим делом. — Согласно иерархии перечить мне может только лидер, — стоял на своем Светский. Дмитрий переставил ноги и прикрыл веки, после достал зажигалку. — Ты ему хоть про нее рассказал? — У меня в синдикате нет строгих ролей, — выдохнул Дмитрий. — Я бы на его месте сам давно бы послал тебя куда подальше, если бы меня от работы отвлекали. Так еще и такой кропотливой, требующей усидчивости, терпения и концентрации… Неужели он тебе так принципиален? Что ты от него хочешь? — Точного разъяснения текущей ситуации, — злобно прошипел Кирилл.       Дима выпустил дым из носа. Сигарету он так и не докурил: выкинул ее, горящую оранжевым огоньком, а после ступил влажной подошвой и провернул ступней, чтобы та точно погасла. Кирилл молча пялился на чужой шрам. — Ты требуешь от людей слишком много, — не стесняясь промолвил Дима и потянулся к ручке двери. — Они ведь не машины: все хотят отдохнуть, все устали от этой серости. — Их чувства на работе никого не интересуют, — парировал Кирилл. — Ровно также, как и меня не интересует твое недовольство ко всему на свете, — прорычал Федотов, глаза его вдруг распахнулись во всю силу, так что даже слепой глаз стал отражать закипающую внутри него ярость. — Уймись, Светский.       Кирилл стянул губы. Раздражение могло в любую секунду выйти наружу, Кирилл как-никак был человеком достаточно вспыльчивым, но парень издал только тихий недовольный вздох.       Дмитрий шагал вперед, попутно отряхивая намокший плащ от капель воды и поправляя спутанные волосы, укладывая их на бок. Каждый стук подошвы о пол отражался от стен протяжным эхом, в носу снова появился резкий запах вымокшего картона. Коробки в этот день пришлось перетаскивать под дождем, вонь клея и бумаги заставила Диму на время задержать дыхание.       Федотов на секунду опешил. Александру пришла уже вторая поставка на проверку. Может нужно последовать примеру Кирилла и проверить результаты исследования лично? Точнее нет… стоит ли вообще отвлекать его от работы? Но с другой стороны его трудовой день скоро закончится… Дима выгнул шею и повернулся назад. Кирилл склонил голову, пока Дмитрий разворачивал все тело к старой обшарпанной двери. — Можешь идти в кабинет без меня, — выдал Федотов. — Я задержусь ненадолго. — Ну уж нет! — огрызнулся Кирилл. — К Мельнику в этот раз я однозначно пойду с тобой.       Дима закатил глаза, обессиленно махнул ладонью в знак своего колеблющегося согласия и встряхнул обеими руками. Как только парень отворил дверь, в голову его врезалась мысль: «Может оставить Александра в покое?» Однако к Дмитрию осознание этого пришло слишком поздно, и покой химика был мгновенно нарушен чужим приходом. Пол неприятно скрипнул, Мельник медленно оторвался от микроскопа, облокотил ладони на деревянный стол и злобно взглянул на непрошенных в комнате людей. — По-моему вы, Дмитрий, обещали обеспечить мне тишину в лаборатории, — Александр поправил рукава своего белоснежного халата, похлопал три раза глубоко посаженными змеиными глазенками и облизал сухие губы. — В обстановке химических экспериментов, так еще и при исследовании веществ под микроскопом в искусственно заданных лабораторных условиях в кабинете по пунктам общепринятого инструктажа по безопасности на территории Российской Федерации я заявляю, что работать в присутствии здесь посторонних личностей качественно не смогу. Причины на то есть веские, и объяснить их у меня не составит труда ни вам, Федотов, ни вам… Светский, — проговорить последнюю фамилию Александру удалось только спустя секунду неловкой паузы, да еще и выдал он это слово с каким-то непонятным отвращением, словно Кирилл уже успел стать ему апатичным. — Слишком много лишних фраз, а толку с речи нет, — подметил Кирилл. Мельник оставался холодным на лицо. — Нужен отчет о подлинности поставленных лекарств. — Пишу я уже ваш проклятый отчет, — фыркнул он, резко разворачиваясь обратно к микроскопу. — Разные вещества по-разному реагируют на катализаторы или ингибиторы² — за чем-то нужно следить пять минут, за чем-то два часа… Я далек от этих ваших мафиозных штучек, и с таким видом торговли не слишком хорошо знаком, так что требовать с меня чего-то сверхъестественного не нужно — я плохо справлюсь со всеми задачами, если они не будут так или иначе касаться биологии и химии.       Александр сел на стул, щелкнул ручкой и принялся торопливо записывать слово за словом. Почерк у него оставлял желать лучшего, издалека буквы больше походили на волны, будто трехлетний ребенок захотел нарисовать водную гладь, ручку он держал причудливо — сжимал только двумя пальцами, пока остальные в свободном положении пребывали навесу. Кирилл с Дмитрием загадочно переглянулись и развели плечами.       Мельник подхватил кусок дешевой желтой бумаги и жадным взглядом пробежался вдоль каждого написанного им предложения. Вскоре тот протянул документацию о своих наблюдениях Дмитрию и закрыл веки. Федотов утвердительно промычал и осторожно взял бумажку. — Скажу сразу: антибиотики на прилавки выставлять нельзя. Мало того, что они полностью не соответствуют указанному составу… в капсулах я обнаружил следы опасных для здоровья токсичных веществ. Такой товар подлежит только правильной утилизации.       Дима сжал зубы. Он чуть не помял полученный кусок бумаги из-за сомкнутых в кулак пальцев, однако сумел расслабить правую руку, убрать документ в карман плаща и яростно блеснуть серебристой радужкой. Эта ситуация была и так очевидна. И все-таки Александр смог предотвратить неизбежное, и никакие паленые антибиотики Дмитрий продавать не будет. Кирилл заметно помрачнел. — С противовирусными ни лучше. В интерферонах разрушена белковая структура и… — Что это значит? — грозно начал Дмитрий. — С антибиотиками мы выяснили, но я не слишком хорошо понимаю вашего научно-химического жаргона. Что не так с противовирусными препаратами? — Разве такая информация действительно поможет вам наладить торговые связи с поставляющей медикаменты кампанией? — невзначай задал вопрос Мельник.       Дмитрий враждебно прищурился. Александр поднял брови и, встав со стула, подошел к полкам с реагентами. Он вытянул обе руки вперед, затем ухватился за две небольшие баночки бирюзового и красного цветов и громко поставил их на стол перед парнями. Пробирки со странной мутной жидкостью в них даже подпрыгнули со своих стоек. Кажется, Александр на мгновение забыл о правилах безопасности, о которых толковал Диме с Кириллом несколько минут назад. Мельник начал: — Давайте сначала разберемся, как действуют противовирусные препараты. Конечно, у них много сегментов, однако в большинстве препаратов все-таки используется один «секретный» компонент, что вырабатывается нашим организмом даже самостоятельно во время атаки вируса. Белок под названием интерферон, — Александр подвинул одну из банок вперед. — Если сравнивать противовирусные с антибиотиками — здесь совершенно разные механизмы воздействия, однако суть остается у лекарств та же: противостоять размножению паразитов. Антибиотики препятствуют размножению бактерий напрямую — убивают их. С вирусами же ситуация сложнее. Они сами по себе не живые, антибиотики для них бесполезны, вирусы не способны к размножению в привычном для нас понимании. Нет, они дублируют себя внутри клеток.       Возьмем обычный грипп. Вирус так или иначе попадает в организм, а после присасывается к поверхности клетки. После паразит проникает в клетку, где клетка молниеносно реагирует на инородное тело — защитная оболочка вируса разрушается, и клетка наполняется вирусной нуклеиновой кислотой… Клетка полностью меняет свои функции, она сосредотачивается на синтезе вирусных белков — вирус дублируется, после клетка погибает и уже несколько паразитов выходят наружу. И так повторяется раз за разом, пока на помощь не приходит интерферон.       Интерферон напрямую на вирус воздействовать не умеет. Он сможет только остановить репродукцию вируса, перестраивая клетки в нормальное состояние, так что они обретают некий иммунитет и больше не станут вырабатывать новых паразитов. Но интерферон может быть полезен только в определенных условиях: соблюдение нужной температуры, герметичная сохранность белка в анаэробной³ среде.       При нарушении одного из факторов происходит денатурация — белок распадается к его первичной структуре и назад, к сожалению, уже не соберется. В таком состоянии интерферон не сможет защитить организм от вирусной инфекции, — Александр взял банки и поставил их вплотную друг к другу. — Это интерферон, и если температура его содержания повысится или понизится… — он отодвинул их друг от друга и поднял глаза, — он распадется к своей начальной, простейшей форме. То же самое, что происходит с яйцом на сковороде. Белок и желток твердеют на горячей поверхности и назад жидкими уже никогда не станут, а значит жизнь в нем никогда больше не зародится. Теперь вы понимаете, к чему я клоню? Условия хранения интерферона были нарушены, потому и противовирусные препараты стали бесполезными капсулами с белым порошком внутри.       Кирилл со странным выражением лица прослушал монолог Мельника, после помотал головой вправо-влево и напряг плечи. Ну конечно… кампания и впрямь думает, что сможет этим обхитрить Дмитрия? Да ни за что на свете! Федотов хоть и казался на первый взгляд не слишком красноречивым и сообразительным, однако тонкости дела своего знал на отлично. За счет этого Дмитрий не раз ловко обводил людей вокруг пальца. Порой его совсем недооценивали. — Что ж, именно эту информацию мне и нужно было услышать. Дальше ты, Кирилл… справишься с этим? — Дмитрий протянул ему исписанную Александром бумагу.       Светский уверенно взял ее. — К завтрашнему дню доложу обстановку. Нужно будет встряхнуть их хорошенько!.. — Без крови, — грозно напомнил ему Федотов, ухватив товарища за плечо, а после ядовито прошипел: — Иначе шкуру со всей группы спущу.       Кирилл будто не услышал последних слов лидера. Он молча открыл дверь и вышел в коридор. Вскоре раздался негромкий хлопок, за которым в помещение ворвался ветер. Александр поставил баночки с веществами на свое законное место на высокой полке, отряхнул руки и громко кашлянул. — Что-то еще? — поинтересовался Мельник. — Разве что только по техническим вопросам. Твою скорость проверки можно как-то ускорить?       Александр не стал скрывать своего явного раздражения. Глаза превратились в узкие щели, губы стянулись, проявились морщины у нижнего века, сделав парня похожего на злого безумного химика. Взгляд продолжал гореть неистовым бирюзовым пламенем. — Дмитриев, ответь-ка мне на вопрос, — Дима вдруг съежился от пронзившего его тело тысячи раскаленных иголок истинного страха. Откуда Александр знал его настоящую фамилию?! — Как думаешь, Петроград за один день строился?       Федотов лишь недоверчиво мотнул головой и громко сглотнул. Александр сложил руки в замок и вкрадчиво продолжил говорить: — В исследованиях так же, как и в строительстве: бревно за бревном, плитка за плиткой. Реагент за реагентом, катализатор за катализатором… Положенный отдых, ожидание, построение четкого плана, — Александр взял штатив с использованными пробирками, они тут же издали характерный звук удара стекла о пластиковую поверхность. — И если намеренно торопить выстроенный процесс, то здания могут рухнуть. Ты же не хочешь, чтобы мои исследования проходили зря?