***
Около пяти лет назад, в две тысячи двести восьмидесятом году, ненастной осенней ночью Арис проснулся от жалобного вскрика, прозвучавшего из соседней комнаты. Практически не соображая, что происходит, с затуманенными сном глазами он поспешно встал, не без труда зажёг свечу подрагивающими руками и с тревогой направился на звук. Ксандер, тогда ещё совсем маленький и сильно отличавшийся от себя в настоящем, не спал, он смотрел на отца со страхом, и всё его тело сотрясала нескрываемая дрожь. - Что случилось, Ксандер? - Арис шагнул в комнату, обеспокоенно глядя на сына, однако тот лишь глубоко вздохнул и отрешённо помотал головой. Казалось, что он с трудом сдерживает слёзы, и причина могла крыться лишь в одном. - Тебе что-то приснилось?.. - осторожно поинтересовался генерал, уже зная наверняка, каков ответ. - Страшный сон... - едва слышно пролепетал в ответ Ксандер, заикаясь от страха. - Как будто...ты исчез... Сердце Ариса невольно дрогнуло. Не раздумывая, он отставил свечу, сел рядом с сыном и обнял его. Некоторое время они сидели молча, слушая, как колотится в окно разбушевавшийся ливень. Где-то вдалеке протяжно прорычал гром. Ксандер вздрогнул и теснее прижался к отцу, и тот почувствовал, как часто бьётся его сердце. - Всё хорошо, - ласково проговорил Арис. - Теперь я рядом. Я всегда защищу тебя. В ту ночь генерал твёрдо решил для себя: у его сына доброе сердце, которое ничто не должно охладить с годами, но в то же время он обязан воспитать Ксандера сильным и стойким, научить его самостоятельно бороться со страхом и сомнениями. Со следующего же дня Арис начал обучать сына искусству рукопашного боя - каждое утро они тренировались по нескольку часов, и каждое новое достижение заметно придавало Ксандеру уверенности. Все разученные движения навсегда остались в его теле, он на удивление быстро научился мгновенно и безупречно реагировать на каждую из многочисленных отцовских команд во время поединков. Вне зависимости от того, когда и при каких обстоятельствах он слышал такие команды, нужные движения, казалось, в ту же секунду удавались ему как по велению инстинкта. Но всё-таки, пожалуй, временами он теперь становился чересчур уверен в себе. Несколькими годами позже, в середине необычайно холодной зимы, случилось так, что неугомонные мальчишки из деревни задумали пробраться втайне от взрослых в лесную рощу на границе Рэйвенскилла. И конечно, Ксандер без тени сомнения направился с ними, с неугасимым детским азартом приветствуя новую опасность - всем деревенским детям было известно, насколько рискованно уходить в неизведанный лес в мрачные морозные сумерки. Впрочем, к счастью, многие из них уже были знакомы с частью леса и каким-то чудом смогли вернуться в Рэйвенскилл спустя около часа, совсем не чувствуя холода после долгой ходьбы. Однако Ксандеру тогда не повезло. Когда начало темнеть, в окрестностях деревни разыгралась сильная метель - она задела Рэйвенскилл самым своим краешком, но этого оказалось достаточно, чтобы Ксандер сбился с пути и отстал от товарищей, затерявшись в жестоком ледяном буране. Невольно на мальчика напал жуткий страх, и он долго блуждал, отчаянно пытаясь найти дорогу домой, но безуспешно. Когда шокирующие вести о том, что Ксандер так и не вернулся из леса, достигли Ариса, этот страх стал и страхом генерала. Не медля ни минуты, он ринулся в лес на поиски и не сдавался до тех пор, пока наконец не нашёл сына, продрогшего до костей и совсем выбившегося из сил, в самой его глубине. Сложно описать словами то счастье, что почувствовали оба, наконец-то снова увидев друг друга. И хотя Арису следовало разозлиться на сына за безрассудство, в ту же минуту он решил, что ночные скитания по лесу в лютую пургу послужат Ксандеру лучшим уроком на будущее. Метель явно усиливалась. Вдвоём они долго пробирались сквозь лес обратно к деревне, борясь против безжалостного режущего ветра и снега, непрерывно летевшего в глаза. В какой-то момент Ксандер, совсем потеряв надежду, просто остановился, неистово дрожа всем телом и чуть не плача, и пробормотал сквозь стук зубов что-то о том, что спина и плечи совсем окоченели и каждый шаг даётся всё с большим трудом. И Арис, не колеблясь, снял тёплую куртку и накинул на плечи сына, силясь не обращать внимания на острый ледяной холод, мгновенно закравшийся под кожу. Мороз не позволил передохнуть и нескольких минут, и отец с сыном продолжили путь - на этот раз Арис едва справлялся с дрожью, завывающий ветер снова и снова пронзал его, однако он стиснул зубы, твердя себе, что бывал и не в таких ситуациях, что всё это - пустяки и он обязан не останавливаться ни на минуту, пока не достигнет деревни, хотя бы ради сына. - Тебе холодно, - вдруг робко проговорил Ксандер. Вновь прислонившись к ближайшему дереву, он начал было стаскивать с себя куртку, однако Арис остановил его, ответив как можно твёрже: - Ничего, Ксандер. Я перетерплю. Надень, тебе нужнее. После короткого колебания Ксандер нехотя подчинился, не переставая бросать беспокойные взгляды на отца. И всю оставшуюся дорогу Арис думал лишь об одном: однажды его сын станет по-настоящему достойным предводителем Рэйвенскилла - уже сейчас, в такую нелёгкую минуту, он нисколько не жалеет себя ради других...а тем временем метель понемногу стихала, и когда генерал с сыном наконец достигли заветного выхода из леса, она почти успокоилась. И первым, кого увидел Арис в просвете между деревьев, был ни кто иной, как Габриэль - он стоял с зажжённым ручным фонарём в руках, встревоженно глядя на брата, и с облегчением вздохнул, увидев, что оба путника благополучно добрались до деревни. - Наконец-то! - воскликнул он. - Арис, я так волновался, ты ничего мне не сказал... В его тёмных глазах было живое мерцание отражённого огня фонаря, и их взгляд, казалось, по-настоящему согревал в этот беспощадный мороз. Взглянув на брата, Арис не смог сдержать улыбки. А в настоящем, в судьбоносном две тысячи двести восемьдесят пятом году, генерал с трудом боролся со слезами, перелистывая в памяти страницы прошлого. Что бы ни происходило с ним, Габриэль всегда стремился оказаться рядом, помочь и поддержать, он словно вживую чувствовал, когда брату тяжело... Арис заставил себя отгородить сознание от этих мыслей, теперь причинявших неизмеримую боль. Слишком поздно было о чём-то жалеть. Он принял решение, и пути назад уже не было. Этой ночью чудесная надежда рэйвенскиллцев на Избранного и на жизнь в лучшем мире навсегда исчезнет, а сам генерал проживёт остаток своих дней с невообразимой тяжестью вины и горя утраты - но как бы ни было больно, Ксандер должен жить. Жертва Евангелины не должна стать напрасной.***
Фэйт, попрощавшись с Габриэлем, покинула Рэйвенскилл ещё с приближением утра. Сейчас она держала путь домой, во дворец Северной Империи, и в её сознании прочно крепилась одна-единственная ясная и чёткая мысль - хотя сейчас это и могло показаться невыполнимым, она должна поговорить с отцом. Убедить его прислушаться к Габриэлю. Каким образом, она не знала. Всё, что было перед ней в этот момент - это цель, и то и дело она повторяла про себя: она сильная, и Габриэль надеется на неё, она обязана справиться во что бы то ни стало. Для него и для всех жителей Рэйвенскилла. С этими мыслями дорога пролетела куда быстрее и незаметнее, чем в прошлый раз, и Фэйт показалось, что спустя всего лишь около часа после отбытия она уже стояла у дверей тронного зала. Дворец, освещённый утренним солнцем, то и дело скрывавшимся в облаках, казался пустым, сверкающим и ещё более огромным, чем когда-либо. Фэйт было страшно, мысли путались, и кровь глухо стучала в висках от волнения. Что она сейчас скажет отцу? Как передать словами то, что творится в её душе и разуме? Как он примет то, что услышит от неё? Однако она заставила себя не сосредотачиваться на этих вопросах, чтобы не поддаваться ещё большему страху. Каждая минута промедления делала только хуже. Спустя ещё несколько секунд, каждая из которых отчего-то длилась дольше и дольше, Фэйт вызвала в памяти голос Габриэля, представив, что тот рядом и верит, что у неё всё получится. Затем сделала глубокий вдох, протянула руку и нажала на кнопку, открывавшую дверь зала. - Отец? - окликнула она. - Мы можем поговорить? Он, как обычно, сидел на троне рядом с императрицей Арабелль, вид у него был задумчивый и даже немного отрешённый, но стоило ему увидеть в дверях Фэйт, как его холодные глаза цвета отполированной стали снова заискрились, мгновенно наполнившись отцовским теплом, таким странным и непривычным для постороннего взгляда. - Конечно, Фэйт, как тебе угодно, - непохоже на себя, почти что с лаской в голосе ответил он. - О чём ты хочешь поговорить? Фэйт заставила себя собраться. Этот момент настал, и она должна быть сильной. Сейчас её голос не должен дрогнуть ни на миг. Она снова глубоко вздохнула, глядя прямо в глаза отцу. - О Габриэле. На несколько нескончаемых секунд повисла пронзительная тревожная тишина. Император смотрел на Фэйт озадаченно. - Боюсь, я неправильно понял тебя... - наконец заговорил он как-то нерешительно, и Фэйт, окончательно отрезая себе путь к отступлению, произнесла, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно и твёрдо: - Нам нужно поговорить о Габриэле, отец. Это на самом деле важно, я хочу, чтобы ты выслушал меня... - Об Избранном?! - Казалось, что Нафариус лишь сейчас осознал смысл сказанного дочерью. Он выглядел изумлённым, хотя и заметно старался ничем этого не выдавать, но в его голосе уже появились пугающие напряжённые нотки: - Стоит признать, я не ожидал этого от тебя. Что ж, я слушаю. - Я понимаю, то, что я говорю, может потрясти тебя, - начала Фэйт, собравшись с духом и осторожно подбирая нужные слова. Её сердце неистово колотилось, несмотря на отчаянные попытки справиться со стахом. - Но пожалуйста, прислушайся ко мне. Я думаю, ты незаслуженно жестоко обошёлся с ним. И со всеми людьми из Рэйвенскилла. Закончив говорить, она судорожно сглотнула - горло, казалось, горело огнём от волнения. Она чувствовала себя так, будто только что сказала непозволительную, преступную дерзость, и не сомневалась, что именно так её слова и прозвучали для отца...император смотрел на неё теперь совсем иначе. Что-то холодное снова появилось в его глазах, хотя он и вкладывал видимые усилия, чтобы выглядеть спокойным. - Что ты имеешь в виду, Фэйт? - Принцессе показалось, что его голос слегка дрогнул на этих словах...от чего? От попытки спрятать пробуждающийся гнев? Фэйт почувствовала, что начинает дрожать, и ничего не могла с этим сделать. Но тянуть было нельзя. Сейчас она обязана была не бояться. Пересилив себя, она наконец ответила отцу: - Ты тогда так разгневался, услышав его песню. Я не думаю, что ты был прав. - И что же заставляет тебя так считать? - теперь уже с нескрываемой резкостью поинтересовался Нафариус, железно выпрямившись на троне. Странно, но этот холод в его облике почему-то ничуть не усилил страха Фэйт - напротив, каким-то образом он придал ей смелости. Отвечая ему в этот раз, она даже решилась повысить голос. - Ты ведь и сам слышал! Я не понимаю, почему ты так поступил с ними! - Почему?! - переспросил император, недобро хмурясь, и его голос так же начал наполняться силой. - Да потому что только такого приговора они и заслужили! Их неповиновение Северной Империи, мерзкие заговоры о музыке...Избранный...ты видела всё это своими глазами, а теперь ещё и спрашиваешь меня, почему я так поступаю? Теперь страх, одолевавший Фэйт, слабел с каждым его словом, сменяясь нарастающим стремлением доказать свою правоту. Она поняла, что не отступит, пока не добьётся своего. Она больше не та, что была прежде, до того, как впервые услышала музыку, и сейчас она просто не позволит себе отступить. - У них есть все основания для этого! - решительно ответила она. - Неужели ты не понимаешь, сколького ты лишил людей, когда запретил музыку? - ЧТО?! - Нафариус рывком поднялся с трона, и его глаза вдруг вспыхнули гневом. Императрица, вздрогнувшая от его крика, переводила тревожный взгляд с него на дочь, но не произносила ни слова. - Как ты можешь не замечать этого?! - горячо воскликнула Фэйт, продолжая храбро смотреть на императора. - Ты и сам слышал Габриэля! - Не ослышался ли я?! Ты на самом деле защищаешь Избранного?! - Потому что он нам не противник! У тебя нет никаких причин так ненавидеть его! Последние слова застали Нафариуса врасплох - несколько мгновений он молча смотрел ошеломлённым, но по-прежнему всё более испепеляющим взглядом на принцессу, в чьих глазах тоже уже вовсю горело синее пламя. - Вынужден признать, ты шокируешь меня, Фэйт! - произнёс он голосом, начинающим напоминать рычание. - Как ты смеешь говорить такое мне в глаза?! Ты на стороне этих мелких мятежников?! Подумай о том, как все они закончат совсем скоро! - Отец, ты должен меня выслушать! - продолжила настаивать Фэйт, не замечая, как даёт всё больше воли эмоциям. - То, как ты думаешь о жителях Рэйвенскилла - это просто абсурд! - И ты говоришь это после того, как сама видела угрозу для Северной Империи в лице этого Избранного?! - в гневе отозвался император. - Одумайся наконец, пока я даю тебе шанс, Фэйт! Ты моя дочь и моя наследница, и я не хочу обвинять тебя в предательстве! "Угрозу? Он всё ещё говорит об угрозе?!" - невольно Фэйт почувствовала прилив ярости. Ведь теперь она знала не понаслышке, насколько страшно и несправедливо её отец на самом деле обошёлся с Габриэлем, и знала, что должна предотвратить это, неважно, как и какой ценой. Отец должен был наконец понять: Избранный - вовсе не тот, за кого он его принимает! - Но ты не прав! Я не видела никакой угрозы, отец! И я не знаю, почему ты принимаешь талант Габриэля за угрозу! - Замолчи! - отрезал Нафариус. - Откуда тебе знать, что они замышляют против Империи? Против всех нас и против тебя самой? Следующие слова вырвались у Фэйт практически против её воли...и тем не менее она ни секунды не сомневалась, что всё же должна была сказать об этом. - Потому что я была в Рэйвенскилле, - ответила она. - Я видела Габриэля и говорила с ним, и поверь мне, они не замышляют ничего плохого! - На мгновение император вновь обмер от неожиданности, и Фэйт с жаром продолжила, воспользовавшись моментом: - Они никогда не пошли бы на сопротивление, если бы ты не вынудил их, и сейчас печальнее всего смотреть, как ты хочешь снова отнять у них всю их надежду! - Ты заблуждаешься! - жёстко возразил Нафариус, опомнившись. - Печальнее всего смотреть, как ты теряешь разум и идёшь против меня и всей Империи ради нашего главного врага! Ради человека, которого едва знаешь! - Но что мне остаётся, если ты ничего не желаешь слушать?! - Ярость Фэйт начинала постепенно брать верх над рассудком, и ей пришлось сделать усилие, чтобы осознать свои последние слова. - Эту войну нужно остановить! Неужели ты не способен ни на что, кроме как проливать кровь ни в чём не повинных людей?! - Ты сказала "ни в чём не повинных"?! - в бешенстве прорычал император, делая угрожающий широкий шаг в сторону Фэйт, однако та не дрогнула. - Прошу, отец, хотя бы дай им шанс на новое начало! Ты не можешь взять и разрушить всё, во что они верят! - Не тебе судить, что я могу, а что нет! Они не подчинились Северной Империи и будут наказаны за это, независимо от того, что ты говоришь мне! - Почему ты даже не попытаешься понять меня?! - выкрикнула Фэйт чуть ли не с надрывом, чувствуя, как горячий гнев начинает перерастать в отчаяние. - Я не говорила бы всё это, если бы у меня не было причин! Ты должен лично переговорить с Габриэлем! Прислушайся хоть раз к тем, кого бездумно приговариваешь к казни! Это было очень похоже на указание, и здесь Фэйт, пожалуй, зашла слишком далеко. Какая-то звериная ярость исказила побледневшее лицо Нафариуса, стоило ему услышать эти слова. - С какой стати я должен его слушать?! Мне прекрасно известно и без всяких переговоров - они уже перешли все границы, и я больше не намерен терпеть их нежелание подчиниться своему императору! - Ты просто слепой гордец! - вырвалось у Фэйт почти неконтролируемо. Переполнявшие её эмоции становились слишком сильными, чтобы совладать с ними хоть немного. - Они такие же люди, как и ты, у них есть цели, стремления и вера, а ты хочешь уничтожить всё это только из-за собственной жажды власти! - Взгляд принцессы внезапно обратился к императрице, молчаливо замершей на своём троне. - Мама, хоть ты скажи ему, как он ошибается, раз моё мнение ничего для него не значит! - Успокойся, Фэйт, - ровным и уверенным голосом проговорила Арабелль, поднимаясь с трона. - Нафариус... - Так значит, это я ошибаюсь?! - Император тоже впился горящим взглядом в жену. - Арабелль! Объясни ей наконец... - Нафариус, послушай меня, - невозмутимо и почти мягко взяла слово императрица, и в одно мгновение тронный зал снова наполнился тишиной. Светло-карие глаза Арабелль пронизывали спокойным взглядом разгневанного императора, словно заглядывая в сокровенные глубины его души. - Тебе стоит задуматься, - наконец негромко заговорила она. - Неужели ты забыл, каким ты был когда-то? - И ты теперь против меня?! - яростно взвыл Нафариус, рывком развернувшись к ней. Это показалось Фэйт странным - ощущение было такое, словно Арабелль затронула уязвимое место. - Не говори мне об этом! Всё давно в прошлом! Однако императрица не собиралась сдаваться. Она осталась спокойной и неколебимой, никак не отреагировав на крик Нафариуса. - Подожди, прежде чем обрывать меня, - возразила она на удивление твёрдо. - В последние годы ты стал сам на себя не похож. Подумай об этом и вспомни - в прошлом ты ведь был совсем как Фэйт... - Я сказал, не нужно об этом говорить! - рявкнул император. - Это бессмысленно! - Прости мне мою прямоту, - словно не услышав этого, продолжала Арабелль. - Но если бы ты просто помнил об этом, всё могло бы быть иначе. Фэйт затаила дыхание, прислушиваясь к словам матери. Императрица говорила о чём-то важном, о чём-то, чего Фэйт не знала. О чём-то, касающемся прошлого её отца. И те слова, что Арабелль произнесла дальше, на время стали настоящим шоком для неё. - Разве не так давно ты не любил музыку? Разве она не успокаивала тебя в тяжёлые минуты лучше, чем что-либо ещё? Такого Фэйт определённо ожидала меньше всего. Она застыла, широко раскрыв глаза, не в силах говорить и лишь потрясённо глядя то на Нафариуса, всё ещё пытавшегося справиться с бешенством, то на Арабелль, которая спокойно продолжала говорить, неотрывно глядя в глаза императору: - Почему сейчас ты так безжалостно стираешь из чужой жизни то, что когда-то было смыслом твоей? Я помню те времена, Нафариус, я помню, как ты находил силу и утешение в музыке...я помню, как для тебя не было большего удовольствия, чем самому проводить часы в одиночестве, оставаясь наедине с музыкой. Ты сочинял песню за песней, отражал в музыке все свои чувства и надежды...а теперь...почему теперь ты лишаешь этого других? Ни ты сам, ни они ничем не заслужили этого. Да и нет смысла в этой войне. Может, ты и отгородил весь мир от музыки, но ведь ты как никто знаешь её силу...разве не так? - она вдруг улыбнулась доброй и мудрой улыбкой, и в её глазах, казалось, вдруг замерцали искорки золота. - Ты не мог представить своей жизни без неё, когда ещё был молодым наследником престола по прозвищу Жук... "Что?!! - в первую секунду Фэйт решила, что ослышалась. От изумления у неё перехватило дыхание, и мозг вдруг заработал с невероятной скоростью. - Но тогда...та надпись на плеере...нет, не может быть!!!" - Это правда?! - вскричала она. - Жук...Жук - это ты, отец?! Так значит, это...принадлежало тебе?! Трясущейся рукой она выхватила плеер из кармана, и Нафариус, как показалось, едва не вскрикнул, увидев его. - Как...как это возможно?! - проговорил он, придя в себя. - Где ты нашла мой плеер?! - Ты ведь знаешь, что это не просто случайность, - не переставая улыбаться, ответила за дочь Арабелль. - Прислушайся к своему сердцу, Нафариус. Ты можешь стать лучшим человеком. Император в безмолвном смятении отступил на шаг назад, опустив голову. Теперь он выглядел так, словно разбередили его старую рану, вынудив его бороться с внезапной внутренней болью. С тяжёлым вздохом он опустился на трон, устало закрыв глаза рукой, и долго молчал, окаменев под пристальными взглядами Фэйт и Арабелль. - Я... - наконец заговорил он негромко. - Ну хорошо, можете считать, что убедили меня! - он снова выпрямился, и в его голос вернулась стальная нотка раздражения. - Передайте вашему Избранному, что я согласен на встречу с ним! Не позднее и не раньше, чем завтра на рассвете, в Райской бухте - и то, что я скажу там, останется моим последним словом, это ясно? Фэйт чуть было не засмеялась от радости, почувствовав, как незримый груз упал с её плеч. И Арабелль, казалось, ощутила то же самое. - Твоя наследница вся в тебя, - с не сходящей с губ улыбкой сказала она императору. - Она умеет добиваться желаемого. - Это же великолепно, отец! - воскликнула Фэйт. Её начинала наполнять энергия, и она поняла, что больше не может просто стоять здесь. Нужно было действовать. - Я иду в Рэйвенскилл! - громко произнесла она, разворачиваясь. - Подожди, Фэйт! - возразила императрица. - Ты ведь едва вернулась оттуда. Останься и наберись сил, тебя ждёт длинный путь. - Но только до вечера, - неохотно согласилась Фэйт, понимая, что иначе мать может просто не отпустить её. И она уже сомневалась, что у неё хватит терпения дождаться вечера. Она должна передать Габриэлю слова отца. И от того, что произойдёт в Райской бухте с наступлением утра, теперь зависит всё. Однако Фэйт тогда и не догадывалась - на самом деле император думал совсем иначе. Недобрый замысел, всё так же направленный против Избранного, уже успел зародиться в его разуме и теперь рос и расширялся с каждой минутой, стремясь вырваться на волю. Пусть Фэйт и дальше думает, будто он согласился на мирные переговоры. То, как поработил её голос Габриэля, на какие слова он сподвиг её, было уже слишком, и Нафариус твёрдо решил не останавливаться, пока не освободит её, а заодно и весь мир, от музыкального плена. Да, может, давным-давно и были времена, когда он скорее согласился бы умереть, чем жить без музыки, но...однажды - казалось, что буквально вчера, хотя на самом деле с тех пор минул не один год - всё навсегда изменилось. Когда-то давно страшное проклятие кровавой гражданской войны упало на окрестности Северной Империи. В те времена Нафариус ещё не был императором - он был молод, кровь кипела в его жилах от неистового желания хоть как-то помочь жителям Империи в этой ужасной войне, подобной той, что сейчас назревала в Рэйвенскилле. Однако всё, что тогда было у Нафариуса - это музыка. С ранних лет он обладал поистине необычайным музыкальным слухом и ни на минуту не расставался с плеером. Кроме того, у него были прекрасные творческие способности - то и дело он закрывался у себя в комнате, переполняемый вдохновением, и чувствовал, как музыка начинает вести его за собой. С тихим восторгом он создавал всё новые и новые песни, и слава о его таланте вскоре разлетелась во все концы Северной Империи, невзирая на войну. Даже более того - в один день песня, сочинённая Нафариусом, сопровождала войска имперцев по пути на роковую битву. За годы войны ничто больше не смогло так поднять их боевой дух, как эта песня, ничто не принесло им такой веры в безоговорочную победу... Но в том бою жители Империи потерпели поражение. Ни одна битва до того страшного дня не унесла столько человеческих жизней, сколько эта. Практически все, кто тогда был дорог Нафариусу, так и не вернулись из этого сражения, и что-то в сердце будущего императора разбилось на части. С того дня его миру уже не суждено было стать прежним. В тот день он осознал - как бы ни казалось на первый взгляд, музыка не несёт в себе ничего, кроме зла и потерь, она лишь ослепляет людей перед опасностью, туманит их рассудок, а потом безвозвратно забирает их. Став правителем Северной Империи, он понял, что больше не может допустить такого. И сейчас, спустя годы, ради блага каждого из своих подданных он обязан был раз и навсегда избавить мир от вновь ожившей музыки. Было пустой тратой времени пытаться вести переговоры с рэйвенскиллцами. Как только наступит утро, император приведёт свой страшный приговор в исполнение, и никакие слова Фэйт не остановят его.