Предначертанная судьба

С детства жилось нелегко Фёдору, сколько помнил себя - вздыхал на него отец суровей, чем на брата, да брови хмурил на любой маломальский проступок. Сызмальства не желали его дети купеческие в игры брать, да лжецом величали ни про что. От того все пошло, что на сердце его при рождении обозначился черный бутон георгина. Неведомо никому было, откуда отметины эти пошли, да только каждому приходившему в этот мир давался цветок, на коже расписанный аккурат в том месте, где сердце у человека сокрыто. Говорят, Бог послал людям этот дар, чтобы на самое важное в них указывать, да судьбу предвещать. От того и не просто Басманову-младшему приходилось, с рождения заклейменному предательством. Когда же к десяти годам бутон почти полностью раскрылся, повелел Алексей Данилович сыну своему надевать повязку вокруг груди, да рубашку без надобности не снимать. - Ты пойми, - говорил он опечаленному и пристыженному Фёдору, - может и не совершил ты еще проступка своего главного, да только веры тебе не будет, покуда люди будут знать природу твою истинную. Еще смурней становился Федя, не понимая, за что ему, зла никому не желавшему, наслал Бог наказание такое. И ещё пуще юная душа металась в мечтах о том, как совершит он, Фёдор Басманов, невиданные доселе подвиги, как докажет всем, что приключилась ошибка со знаком его сердца! Изредка, когда оставался Фёдор наедине с собой, рассматривал он отметину свою и до того ему тошно становилось – отчего не мог у него зацвести василёк на груди, изящнее его разве легко сыскать? Или роза бордовая – где ж найти его краше? Только сколько не смотри, все по-прежнему чернел георгин, нагоняя тоску и грусть. При дворе царском расцвели мечты юношеские с новой силой. Кому, как не Басмановым улыбается судьба, одаривая благословением! Уж если сам Иван Грозный на пиру их привечает за победу над татарами под Рязанью, как тут не чувствовать, что весь мир у твоих ног и все тебе по силам? Аж когда Иван особое внимание на него обращает, взглядом дольше провожает, да нежнее, чем другим, по волосам перстами с каменьями проводит, тут и вовсе впервые в жизни распрямляется Фёдор в полный рост, не чувствуя больше на душе тяжести своего бремени. Никогда прежде не получавший ласки от других, всё сильнее в глубине царевых глаз тонет молодой опричник, впервые в жизни ощущая, как стучится к нему в сердце робкая еще, но не менее сильная первая любовь. Хоть и знает Басманов, что греховным назовут это чувство, да только понимать отказывается, как его любовь к такому великому человеку порочной считаться может? А стоит царю позвать его к себе ласковым “Федюша”, так и вовсе плевать становится, кто и что за глаза говорить будет. Служит Фёдор своему государю верой и правдой, сначала опричником, а потом и кравчим, любой приказ Ивана исполняя, и как бы не тяготилось сердце грехами страшными, смертями, что приносил он с кубком вина за столом или с донесением царю-батюшке, да только стремление преданность показать слепило пуще солнца. Тем более что большая тяжесть лежала на душе – одну тайну хранит Басманов-младший ото всех и от Ивана особенно – цветок сердца его так и не был известен никому, хотя порывались бояре многие, за любовь и доверие царя невзлюбившие Федю, разузнать об этом. И ночами темными, когда только луна уличить его в чем-то может, лежит он на груди у царя своего и мягко губами чужого цветка касается. Гвоздика пурпурная цвет у Ивана Грозного на сердце, своенравие и непредсказуемость, что так пугает бояр и слуг придворных. Но только Фёдору всё в царе своем ненаглядном любо, потому и надеется он, что уж его-то обойдет крутой нрав царя, недаром величаемого Грозным. Лишь раз с ним Иван обмолвился о повязке, но только помрачневшее лицо кравчего и опущенный взгляд послужили ему ответом. Не стал царь тогда дознаваться, на другой день лишь одарил красу придворную сережками серебряными, чтобы вновь глаза васильковые загорелись, и тоска в их глубине сменилась бесовским лукавством и обожанием. Лишь сильнее расцвел с тех пор Фёдор, веселее на пирах кружил, разметая кудри свои волной черной, да слышались всем на зависть звон сережек и смех задорный эхом под сводами дворца. Незаметно тучи сгущались над слободой, все чаще бывал царь беспокоен, в каждом втором подозревая предателя и отравителя. Портили все и бояре придворные, собрата своего оболгать готовые, лишь бы не впасть в немилость к государю. Слышал не раз наговоры и в свою сторону Фёдор, да только верил, что преданная служба и любовь пуще слов любых правду царю расскажут. Уж сколько слухов и брошенных за спиной оскорблений стерпел, привычный с детства к тому, что люди готовы его оскорбить за одну видимость чего-либо. Было теперь кому заступиться за него, лишь громче смеялся Басманов в лица недругам, да сверкал улыбкой, смоляные пряди за уши заправляя. Переливались каменьями серьги новые каждый раз, давая понять, кто здесь чьей милостью пользуется, кому не стоит переходить дорогу, а обходить десятой тропой. И стоило в покоях Ивановых положить голову царю на колени, да почувствовать ласку в волосах, как все невзгоды забывались, а губы сами собой слова шептали: - Люблю, люблю, люблю тебя, Ваня, Свет мой, жить без тебя не смогу, - и тем сильнее стучало сердце прямо под черным георгином. Тем неожиданней было вернуться одним днем с поручения царского и застать в большом зале не пир, а собрание боярское. И так тихо было, когда зашел Фёдор, что мысли на секунду-другую испуганными птицами взвились, страх нагоняя. Но улыбнулся Басманов, откинул голову назад вместе с мыслями беспокойными и к Ивану приблизился, об исходе дела порученного доложить. Но рта ему раскрыть не дают, стража за руки хватает, да за спину выворачивает. И тут замечает Федор отца своего, Алексея, в таком же положении и от предчувствия нехорошего едва не подкашивают ноги, да живот сводит. - Малюта, посмотри, что у Федора на сердце, - меж тем молвит Иван, глядя без привычной мягкости на побледневшего кравчего, - расстегни свой кафтан, Федюш. - Что ты, царь-батюшка! Разве провинился я в чём перед тобой? – молит опричный, а сердце от нарочито ласкового “Федюша” болезненно трепыхается. Но уже подлетает к нему Грязной с кинжалом в руке, вспарывает кафтан с повязкой вместе, и на бледной коже виден теперь всем как никогда прежде темный цветок. - Предатель!.. – разносится шепотом по залу. – Как есть предатель!.. Фёдор уже и забыть успел, насколько больно слова ранить могут. Особенно когда отражение слов этих во взгляде государя любимого читается. - Свет мой, Солнце моё! – пытается Фёдор к своему Ивану вырваться, бьется раненным зверем в руках, что его удерживают, - не губи, прошу! Разве не верой и правдой служил я тебе? Разве заставил я тебя хоть чем-то сомневаться во мне? - Молчи, колдун, - сплевывает Малюта и смотрит недобрым взором. - Недаром на теле твоём во всем цвету предательство распустилось! - Прошу, Ваня, молю! Выслушай, не бери грех на душу! – молит Басманов, чуть ли не плача от обиды и страдания. Вмиг чернеют государевы очи пуще прежнего, пощёчиной звучит: - Не тебе мне о грехах говорить, Федора! Увести его в темницы, в соседнюю камеру с отцом-изменником бросить! Замолкает Фёдор, не кричит больше, пока волокут его покорного к выходу, лишь взглядом одним умоляет не отрекаться так просто от него, умоляет вспомнить все то, что наедине разделено было. Отворачивается Иван. Приказ тем же днем вышел – казнить всех изменников на площади, кого на кол посадить, кому и голову отрубить, перед этим Малюте на растерзание отдав. Неспокойная выдалась ночь. Много крови пролилось, долго крики страшные не стихали. Говорили потом, что так и не вывели Фёдора Басманова на казнь, кто-то утверждал, что по приказу государеву, кто-то – что запытали до смерти еще до вечера опалого опричного. А кто-то и вовсе божился, что пропал черт этакий прямо из камеры – как под землю ушел. Но молчат об этом бояре, молчит и царь, словно и не было никогда никакого Федора. Лишь три дня спустя сонный тюремщик, немощный старик, доживающий век свой в темноте без света белого, находит государя в у подземных темниц со взглядом неспокойным. - Скажи мне, слуга мой верный, - молвит Грозный, разгоняя мертвую тишину места гнетущего, - что с Басмановым-младшим? Одумался, сознался ли? Тюремщик испуганно хмурится и, не зная, с какой стороны подступить к ответу, неловко пожимает плечами: - Так сгинул ведь, государь! - Как сгинул?! – гневится царь, над слугой своим нависая. – Приказано же было жизнь сохранить предателю! - Вот так и сгинул, горемычный, после того, как к Малюте попал. Отмучался две ночи тяжких, да только сжалился Господь, сегодня не проснулся он, - вздыхает старик. - Изменнику сочувствовать вздумал? – наступает Иван, а у самого на душе пустота непонятная, во сто крат она горше чувствуется, чем та буря, что поднялась в мыслях, как увели из зала мальчишку-кравчего. - А разве Малюта не докладывал? Перед смертью ведь, царь-батюшка, сознался Алексей Басманов, что ни при чём сын его, не ведал ничего о заговоре! – вздыхает тюремщик, съеживаясь под суровым взглядом, но продолжая рассказ свой страшный, - а сам Фёдор ни под какими пытками не обмолвился о предательстве, все тебя, государь, звал, да плакал тихо. Только куда уж нам вас звать, коли для каждого опального будем государя кликать, да от дел государственных отвлекать, что ж с царством станется! Не верится, жутко слова эти слышать, еще ужаснее понимать, что ошибка могла произойти страшная. Что, возможно, последнего человека верного собственными руками загубил. - А как же сердца знак? – допытывается царь. - Ведь не врет же цветок никогда, предательством была расписана его судьба! - Так предали его, царь-батюшка, все, кого любил, кому бедняга предан был! Даже отец родной, - вздыхает старик, - как же тут георгину скорбному не зацвести на сердце? А теперь только и остались от него прежнего сережки жемчужные, что парнишка перед смертью к груди прижимал! Коли надобно, принести могу! - Неси, - дает отмашку государь, а сам, стоит тюремщику скрыться за поворотом, устало прислоняется к холодной стене. Говорят, что при одном монастыре под слободой на местном кладбище есть могилка особая. Стоит она в стороне от покосившихся крестов, а на ней черный камень могильный небольшой. Ни надписи нет, ни приметы другой особой. Но только каждую весну высаживают послушники монастырские на холмике том колокольчики, да маргаритки. Пол лета пышно цветут они, переливаясь теплыми вечерами печальным звоном. Кто бы ни покоился там, говорят, удивительно светлый человек был. Преданность и верная любовь просто так ни для кого не распускаются.