Лови меня на новейших космолетах

Бэкхен знал с детства — ему повезло. Он почти не помнил своего папу-омегу, да и отца-альфу тоже. Его отдали на воспитание дедушке, как только отлучили от груди. Родители приходили проведать его раз в месяц, приносили еду, одежду, необходимую для быта мелочевку, убеждались, что Бэкхен здоров и растет нормально, и уходили, не пробыв в их доме и часа. Они вели себя, словно чужие, никогда не брали его на руки, общались с ним только через дедушку, даже когда Бэкхен научился говорить. Чем взрослее он становился, тем реже становились их визиты. После того, как Бэкхен пошел в школу, они перестали приходить совсем. В последний раз папа-омега пришел один. Вручил Бэкхену большой красивый рюкзак с тетрадями, книгами, канцелярскими принадлежностями, погладил по голове и, прежде чем уйти, сел перед ним на колени и обсыпал его короткими горячечными поцелуями, прямо сквозь вуаль. У него были большие печальные глаза, обрамленные длинными ресницами, и тогда они были наполнены слезами. Это воспоминание — единственное, что осталось у Бэкхена от родителей. В школе его называли проблемным ребенком. Омег с ранних лет приучали быть тихими и скромными, говорить шепотом или вполголоса, при разговоре с альфами смотреть исключительно в пол и со всем соглашаться. Спорить, кричать и вообще как-то выражать свое мнение не разрешалось. Бэкхен же, напротив, любил быть громким, на переменах носился, как сумасшедший, спорил с учителями. Дедушка стал постоянным посетителем кабинета директора, он спокойно выслушивал жалобы, пока Бэкхен, мрачный и нахохлившийся, ждал его в приемной. Он слышал, как школьный психолог осуждал дедушку за старомодное воспитание, называл поведение его внука нездоровым и чрезмерно активным, высказывал опасения по поводу его будущего. — Омега или нет, он еще ребенок, — возражал дедушка. — Я не хочу, чтобы он вырос рабом. После этих слов он неизменно выходил из кабинета, брал Бэкхена за руку и уводил его домой. Он казался таким уставшим и подавленным после этих бесед, что Бэкхену всякий раз становилось его жалко. Захлебываясь слезами раскаяния, он просил прощения и клялся, что больше так не будет. Но уже через неделю он снова ставил кому-то синяк, ронял цветок с подоконника или устраивал макаронную битву в столовой. Среди одноклассников он друзей так и не завел — почти все они были каким-то забитыми, не могли связать двух слов, если разговор не касался заданных уроков, и страшно боялись гнева учителей. Альфы учились отдельно, для них в школе недавно построили новый корпус с большой спортивной площадкой. Бэкхен иногда видел их из окна, наблюдал за их играми и мечтал оказаться там, гонять мяч вместе с ними, а не сидеть в душном кабинете, выслушивая учительские нравоучения. Временами они встречались на улице, и тогда весь класс останавливался, упирал взгляд в пол и молча ждал, пока шумные, веселые альфы пройдут мимо них, а учитель, такой же омега, как все они, убедившись, что резкие голоса затихли вдалеке, давал команду следовать за ним. Когда Бэкхену исполнилось одиннадцать лет, образование для омег отменили. Их класс распустили, учителей перевели в приюты и детские сады, а корпус переделали под центр интеллектуального развития. Ходить в него могли только альфы. Дедушка негодовал. Они все негодовали. Протесты и многочисленные жалобы со стороны омег, чьи дети еще вчера ходили в школу, а теперь были выброшены из общества за ненадобностью, ни к чему не привели — никто не хотел слушать существ, чей интеллект оценивался не выше интеллекта комнатной птички. Единственное, чего удалось добиться, это трех лет обучения в начальной школе, ведь читать и писать омегам все еще дозволялось. Бэкхен не особенно переживал из-за того, что ему не придется больше учиться. Школу он всегда ненавидел, а правила и наставления учителей казались глупыми. Но дедушка волновался. Он продолжал учить Бэкхена сам, отдирая его от игр и силой усаживая за скрин. — Скоро они запретят нам дышать, — ворчал он, когда по новостям передавали очередные нововведения. Теперь омегам запрещалось ходить в общественные места без сопровождения хозяина или ближайшего родственника-альфы. — Мало им того, что у нас забрали право развиваться. Теперь они окончательно хотят превратить нас в животных, которых можно посадить на поводок. — Это из-за того, что омег слишком много, да? — спросил Бэкхен, нуждавшийся в пояснениях. Сложных фраз, одно за другим выдаваемых новостным ведущим, он пока не понимал и не знал, чего так опасается дедушка. — Людей вообще стало слишком много, — вздохнул он. — Они уже взяли рождаемость под контроль. Ограничение до двух детей, добровольные стерилизации. Похоже, это только начало. Теперь они хотят добиться, чтобы омеги отупели и стали легко управляемыми. — Он осекся, посмотрел на Бэкхена, выбивавшего мишени в игре на скрине. — Не говори никому, что я такое тебе сказал. Даже если бы Бэкхен захотел рассказать о дедушкиных откровениях, ему было не с кем поделиться. Разве что со старшим братом, но ему такое было неинтересно. Бэкбом навещал их гораздо чаще, чем это делали родители. Бэкхену он тогда казался взрослым — брат был старше его на целых семь лет — и он не понимал, почему такой большой мальчик до сих пор играет с игрушками. Спустя время, он, конечно понял, почему. Бэкхен долгое время отказывался дружить с Бэкбомом, ведь он альфа, любимчик родителей, они воспитывали его как своего сына, в то время как младшего ребенка сплавили пожилому родственнику, и только из-за того, что он посмел родиться омегой. Бэкбом, казалось, испытывал стыд за родителей и пытался хоть как-то искупить перед Бэкхеном их вину. Видя, как младший брат завидует его навороченным игрушкам, он молча отдавал их ему, причем делал это так, чтобы Бэкхен не решил, что Бэкбом пытается его подкупить. Когда Бэкхен подрос, он вместе с дедушкой ходил с ним в парк развлечений, куда омеги с некоторых пор могли ходить только в сопровождении альф. Ни один день рождения Бэкхена не обходился без огромного торта и подарка от Бэкбома. Даже когда он поступил в университет и переехал в Сеул, он не отдалился об Бэкхена. Братья постоянно общались по скрину, писали друг другу сообщения, а на каникулах Бэкбом всегда старался выделить хотя бы день для того, чтобы провести его с Бэкхеном. Иногда, в разговорах с соседями, дедушка вскользь делился своими переживаниями о том, что Бэкхен одинок. Замечательно, что с Бэкбомом он нашел общий язык, но было бы неплохо, если бы Бэкхен подружился с кем-то из сверстников. К тому же, ему скоро исполнится двенадцать. Еще пара лет — и о привычной жизни можно будет забыть. С первой течкой Бэкхен получит статус взрослой омеги, в взрослая омега не может обойтись без хозяина. Еще в школе у Бэкхена обнаружился ценный талант. Учитель пения все же смог приручить непослушного чертенка. Он заметил, что мальчик, от чьего голоса звенели стекла, не стесняется взрослых и обожает быть в центре внимания. К тому же, подвижность и гибкость позволяла ему легко заучивать сложные танцы. Пока школа еще работала, с Бэкхеном занимались, но потом все заглохло. Бэкбом еле уговорил дедушку свозить Бэкхена в Сеул, на прослушивание. — Отдать его в корпорацию, которая нас всех поработила?! Ты с ума сошел! — закричал дедушка, не обращая внимания на то, что Бэкхен сидел рядом и все слышал. — SM заботится о своих артистах. Ты не думай, я все выяснил, прежде чем предлагать. Он вполне может прославиться как омега корпорации. — Бэкбом говорил спокойно, тщательно подбирая каждое слово. В тот момент он казался Бэкхену смертельно холодным и далеким.— Подумай о его будущем. Осталось не так много времени. Хочешь, чтобы его продали какому-нибудь альфе? Родители, конечно, постараются устроить свадьбу, но кто знает, какой муж ему достанется? Бэкхена передернуло. Он знал, что придет время, и его заберут от дедушки и передадут кому-то другому, но даже не предполагал, как именно сложится его судьба. В школе их не учили принимать решения, ведь будущее омеги всегда определял его альфа. Их готовили к первой течке, подробно рассказывали, какие изменения и ощущения переживает омега, вбивали им в голову правила поведения при первых симптомах. Как только вы почувствуете слабость и жар, держитесь подальше от альф и незамедлительно обращайтесь к любому взрослому омеге, который окажется рядом с вами, объяснял учитель. Омегу, у кого течка начиналась в школе, отводили в специальную комнату, где за ним присматривал врач, пока родственники или воспитатели не заберут его домой. В школу такие омеги возвращались уже в новом облачении — в закрытой одежде и головном уборе, полностью скрывающем не только волосы, но и лицо. Показывать свое тело кому-то, кроме мужа, было строго запрещено. Считалось, что непокрытые части омежьего тела возбуждают в альфах низменные инстинкты, толкают их на греховные поступки. Страна боролась с перенаселением, поэтому омег после первой же течки старались выдать замуж или стерилизовать законным способом, пока те не успели наплодить потомство. Замуж Бэкхен не хотел. К ним иногда приходил дядя, старший сын дедушки. Каждый раз, как его нога переступала порог, Бэкхен чувствовал, как сгущался воздух. Будучи замужним омегой, он впустую использовал две свои попытки произвести на свет альфу. Обоих детей муж-альфа решил передать на воспитание в интернат, а сам взял себе другого омегу. В гостях дядя откидывал плотную ткань накидки, и становилось ясно, что он еще молод. Он еще мог попытать счастья с другим альфой, но он был собственностью мужа и не мог так просто от него уйти. Муж мог только его перепродать, но омега, уже исчерпавший свой ресурс в виде рождения детей, уже никуда не годился. Каждый раз, когда дядя заговаривал с Бэкхеном, его окатывало злостью и обидой настолько сильной, что на время его визитов он старался сбежать на улицу или найти предлог не выходить из комнаты. Тогда ему казалось, что дядя ненавидит его. Ненавидит за то, что Бэкхена воспитывает родной дедушка, а его детей отдали чужим людям. Бэкхен окружен любовью и заботой, а его сыновья брошены на произвол судьбы. Родители могли поддерживать с Бэкхеном связь, хоть и не пользовались этой возможностью, а его муж запрещал навещать детей в интернате. Но была вещь, которая пугала Бэкхена больше всего. Он был ужасно похож на дядю внешне, и это сходство заставляло его верить, что и судьбу его он повторит тоже. Пока дедушка мешкал, застигнутый врасплох прямолинейным вопросом Бэкбома, Бэкхен неожиданно подал голос: — Если я не выйду замуж, что тогда? — робко спросил он, подняв голову от скрина, где продолжали скакать разноцветные лягушки. — Меня продадут на фабрику, да? Так поступали с омегами, непригодными для замужества. Их покупали предприятия, клеймили как своих рабочих, после чего омег ждал тяжелый физический труд, каждый день, семь дней в неделю. Условия на этих фабриках рабские, омеги жили в бараках, о медицинском уходе не шло и речи. Отдыхали они только в отставке, но большинство фабричных омег до нее просто не доживали. Им говорили об этом в школе. — Смотри, ты довел его до слез, — проворчал дедушка. Бэкхен и не заметил, как начал плакать, напуганный мрачными перспективами. Устыдившись своей слабости, он отвернулся от дедушки, уже потянувшемуся к нему с носовым платком, и угрюмо уткнулся в скрин. — Я не хотел пугать. Просто… — Бэкбом замялся, растерявшийся перед бурной реакцией брата. — Просто пока мы еще можем что-то решить. Омеги корпорации не имеют права выходить замуж до отставки. После окончания карьеры он может себе кого-нибудь найти, если будет желание. Я хочу, чтобы Бэкхени был счастлив. Ему ведь так нравится петь. — Нравится, — буркнул Бэкхен, делая вид, что очень занят игрой. Он действительно хотел стать артистом. Все взрослые омеги, которых он видел, прятали под вуалями грустные лица, будто с первой течкой из них навсегда уходила вся радость. Даже дедушка. В его присутствии он не унывал и старался всегда улыбаться, но глаза его оставались печальными. Омеги корпорации, напротив, излучали счастье и жизнерадостность. Хоть Бэкхен видел их только по скрину, ему казалось, что они чрезвычайно довольны своей жизнью. А еще они никогда не оставались безмолвными. Их песни и выступления транслировались круглосуточно на городских экранах, они снимались в рекламе, давали интервью, выступали на концертах перед тысячами людей. Хоть закон о форме одежды распространялся и на них, омег корпорации одевали так, что их все равно видели. Полупрозрачные вуали почти не скрывали их красоты. А все они, без исключения, были прекрасны. — Вот видишь, — Бэкбом сел на подлокотник кресла, в которое забился Бэкхен. Взъерошил брату волосы. — Может, у него дар? Мальчишка чертовски везучий. Вот увидишь, он еще прославится. — Ну хорошо, — в конце концов, сдался дедушка. — Но если он провалится, сопли ему будешь вытирать сам! Бэкхен свое прослушивание почти не помнил — в первые секунды он растерялся, выйдя один на один с группой взрослых альф, но потом поборол свой страх и исполнил несколько песен. Потом его, кажется, попросили станцевать, задали несколько вопросов и отпустили. Через неделю дедушке позвонил их с Бэкбомом отец-альфа. Он сказал, что Бэкхен принят в корпорацию, и что его стажировка начнется сразу, как он достигнет зрелости. — Интересно, сколько SM им заплатили за меня, — без злобы проговорил Бэкхен. Дедушка долго смотрел на его маленькое детское лицо. Скрин в его руке задрожал, его обычная улыбка растаяла. Неизвестно, о чем он думал в тот момент, но Бэкхену показалось, что он сильно расстроился. В тот же день к ним домой приехал представитель корпорации и нанес на заднюю часть шеи Бэкхена символ будущего владельца, две слитые буквы SM. Бэкхен мужественно терпел, пока ему делали татуировку, но, когда альфа вышел, не выдержал и расплакался. Однажды, сбежав во двор на время очередного визита дяди, Бэкхен встретил чужака. На баскетбольной площадке, обычно пустовавшей, стоял незнакомый мальчик и пытался закинуть мяч в кольцо. Сколько бы он не швырял его, мяч пролетал мимо. Понаблюдав немного, Бэкхен не выдержал и выбежал на площадку. Подобрав мяч, он пару раз отбил его от пола, прицелился и ловко забросил прямо в кольцо. — Эй! Я не давал тебе разрешения играть с моим мячом, — возмутился мальчик и попробовал отобрать вещь у Бэкхена, но тот увернулся и снова бросил его в кольцо. — Я же сказал тебе! — Попробуй отбери, — усмехнулся Бэкхен. Мальчик двигался неуклюже, слегка прихрамывал и все никак не мог вернуть себе мяч. Наконец, Бэкхен его так раздразнил, что мальчик поймал его за край футболки, схватил свободной рукой и сильно толкнул. Бэкхен, не успевший сгруппироваться, больно шлепнулся на задницу и громко завыл. — Ой… Тебе больно? — заволновался мальчик и наклонился, чтобы помочь Бэкхену встать, но тот пнул его ногой и выбил из его рук мяч, который тут же покатился в сторону. — Пошел ты! — зашипел Бэкхен, потирая ушибленное место. Он дерзко посмотрел на мальчика снизу-вверх. — Я думал, что ты омега. — Все думают, что я омега, — вздохнул мальчик, подобрал мяч и уселся на него с грустным видом. — Меня Чанель зовут. Мы с папой переехали сюда неделю назад. Ого, — он заметил на шее Бэкхена татуировку. — А ты что, корпоративный? — Я не Корпоративный. Я Бэкхен, — ворчливо представился он, отряхивая с шорт грязь и пыль. — Мы с тобой не будем друзьями, даже не надейся. — Почему? — не понял Чанель. — Потому что ты лопоухий дурак! — крикнул Бэкхен и убежал, чего-то вдруг сильно смутившись. Он сам не понимал, зачем он так отреагировал. Летом ему исполнится четырнадцать, у некоторых омег в этом возрасте уже наступала первая течка. Дедушка все чаще стал заговаривать с Бэкхеном на эту тему, напоминать, как это важно, оказаться на это время в безопасности (под «безопасностью» он имел в виду вдали от незнакомых альф), и намекал, что нужно бы подыскать себе на это время партнера. Бэкхен, до сих пор избегавший ровесников, какого бы пола те не были, не понимал его опасений. Конечно, ему было любопытно, как устроено тело альф и чем оно отличается от его, омеги, тела, но не до такой степени, чтобы идти на улицу и затаскивать в угол первого встречного альфу. И потом, в школе их учили, что секс с альфой невозможен, если только это не муж или хозяин. Течки без альфы тяжелы и болезненны, но они должны принимать эти страдания со смирением. — А ты сам выбрал своего первого альфу? — спросил как-то Бэкхен. Дедушка улыбнулся, посмотрел куда-то внутрь себя и медленно вздохнул. — В мое время все было иначе, — подтвердил он с сожалением. — Альфы и омеги могли ходить на свидания или даже пожить вместе до свадьбы, чтобы понять, подходят ли они друг другу. Никто не прятал лицо, мы могли носить ту одежду, какую хотели. Сейчас все так быстро меняется, я, наверное, никогда к такому не привыкну. Но у тебя есть шанс. — Что ты имеешь в виду? — Ты молод. Не знаешь другой жизни. Тебе легче подстроиться под новые условия. — Тебе грустно, — заметил Бэкхен. Дедушка хмыкнул и пожал плечами. Он никогда не рассказывал, что случилось с его мужем. Бэкбом однажды упомянул его в разговоре, но дедушка отшутился и перевел тему. Бэкхена подмывало вывести его на чистую воду, но он подозревал, что дедушка расстроится, а он не хотел, чтобы дедушка грустил еще больше. По правде, альфы Бэкхена интересовали. Но в то же время его пугали все эти школьные рассказы про нежелательную беременность и наказания за половую распущенность. Омегам не продавали противозачаточные, подавители тоже остались в прошлом. Близость с альфой могла очень плохо закончиться. Сама мысль о том, что его живот раздуется, как перезревший арбуз, а потом из него достанут ребенка, приводила Бэкхена в ужас. Страхи его подкрепляла пропаганда, транслируемая по скринам. Будьте чистыми, будьте разумными, призывал омега корпорации, излучая свет и доброту. Если искушение слишком сильно, добровольная стерилизация — ваше спасение. Легче было продолжать игнорировать альф дальше. И тут этот Чанель. Худой, как палка, низкорослый, щуплый. Большие глаза навыкате и оттопыренные уши придавали его лицу наивное и даже глуповатое выражение. Бэкхен подошел к нему просто потому что тот выглядел каким-то жалким и одиноким. И все же, этот мальчик оказался альфой. Еще бы — он толкнул Бэкхена с такой силой, что тот не удержался на ногах. Бэкхен чувствовал, что парень настроен дружелюбно, но, вместо того, чтобы поговорить с ним как человек с человеком, обозвал лопоухим и убежал. На месте Чанеля он бы догнал себя и хорошенько всыпал. После этой встречи Бэкхен полночи вертелся в постели и думал, мучаясь чувством вины. Следующие несколько дней он часами караулил Чанеля на баскетбольной площадке, пока не встретил его у подъезда, возвращавшегося из школы. — А, это опять ты, — презрительно выдал Бэкхен, наблюдая за его ковыляющей походкой. — Чего такой хмурый? Двойку за контрольную получил? — Отстань от меня, — пробурчал Чанель, проходя мимо него. — Пожалуйста. — Какой вежливый! — засмеялся Бэкхен, заходя в подъезд вместе с ним. — Да, — согласился Чанель. — А тебя, я смотрю, плохо воспитывали. — Это кого еще плохо воспитывали! Сейчас как надеру тебе уши! — На свои бы уши посмотрел, — ухмыльнулся Чанель. — Смурфик. — Кто? Что за Смурфик? — Мультик был такой. Старый. Ты не знаешь. — А ты… Ты… — Бэкхен задохнулся от обиды, хоть и не представлял, как выглядит тот самый смурфик, которым назвал его Чанель. — А ты — Дамбо! — Чего? — Из мультика! Но ты все равно его не знаешь. — Для омеги ты слишком наглый, — сказал Чанель. — Для альфы ты слишком мелкий! — не растерялся Бэкхен. Чанеля его замечание задело: он сгорбился, надел на голову капюшон толстовки и задрал рукав. Они дошли до дверей его квартиры, и теперь Чанель подносил браслет к считывателю. — Эй, ты что, уходишь? — запротестовал Бэкхен, когда за Чанелем почти закрылась дверь. — А ты что, ждешь от меня приглашения? — Чанель остановился, посмотрел на замершего в коридоре Бэкхена. — Ты же сам сказал, что мы не подружимся. Вот и иди своей дорогой. А я устал и хочу есть. — Чанель, я передумал! Я могу, — начал было Бэкхен, но Чанель уже закрыл дверь перед его носом. — Могу поиграть с тобой… Их дружба могла закончиться, так и не начавшись, но Бэкхен умел быть настойчивым, если хотел. Он каждый день поджидал Чанеля у подъезда и провожал его до дверей квартиры, обмениваясь с ним оскорблениями. Его трясло от бешенства, когда Чанель беспардонно хлопал перед ним дверью, но он поклялся себе, что добьется его расположения. С каждым днем их ссоры становились все ожесточеннее, Бэкхен злился все сильнее, а Чанель упрямо продолжал на него обижаться, но дело так и не сдвинулось с места. — Не понимаю, чего ему надо! — жаловался дедушке Бэкхен. — Я же уже сказал, что передумал! Почему он такой тупой? — Быть может, тебе нужно просто забыть свою гордость, попросить у него прощения и спокойно объяснить, что ты от него хочешь? — предложил дедушка. Для того, чтобы дать совет Бэкхену, он даже отвлекся от разгадывания кроссвордов на своем скрине. — Еще чего! Пусть сам извиняется, раз такой тупой, — пропыхтел Бэкхен и надулся. Ему потребовалось еще несколько дней, чтобы решиться. Он больше не встречал Чанеля у подъезда, просто однажды вечером, выйдя на прогулку, он увидел его одинокую фигуру на баскетбольной площадке и понял, что момент настал. — Ты опять пришел обсыпать меня оскорблениями?! — ощетинился Чанель, когда ему в голову прилетел мяч, пущенный Бэкхеном. — Нет, — Бэкхен протянул ему раскрытую руку. — Может, мир? Чанель тупо хлопал своими большими глазами, медленно осмысливая услышанное. Бэкхен неловко переступил с ноги на ногу, закатил глаза и сам взял руку Чанеля в свою. — Прости меня, я вел себя как задница, — он прямо посмотрел ему в лицо. — Ты мне нравишься. Я правда хочу с тобой дружить. Чанель осторожно сжал пальцы Бэкхена. Недоверчиво прищурился, все еще ожидая подвох. Бэкхен продолжал спокойно держать его руку. Он буквально физически чувствовал, как напряжение между ними тает. Чанель кивнул и крепко сжал руку. В горле у Бэкхена запершило, возникло осознание — у него наконец-то появился друг! И он по привычке отвернулся, побежал за мячом, чтобы уже в следующую секунду кинуть его Чанелю с криком «учись, пока я жив, мазила!» Они ходили друг к другу в гости. Частью себя Бэкхен понимал, что они с дедушкой живут в достатке — в их холодильнике всегда хватало еды, Бэкхен всегда хорошо одевался, получал любые игрушки и гаджеты, в их доме было много ценных вещей. Дедушка не мог работать, и Бэкхен не задумывался, откуда у них берутся деньги. Он догадался, что его родители обеспечены, когда пошел в школу и увидел там приютских детей. Полуголодные, неухоженные, они бросались в бой за любую мелочь, будь то огрызок карандаша или грязный ластик. Ему повезло, что его не отдали в приют, хотя могли бы. Чанелю повезло меньше. Его отец-альфа исчез, когда ему было двенадцать, и папе-омеге ничего не оставалось, кроме как пойти на фабрику. Он все еще значился собственностью своего мужа, поэтому работать приходилось нелегально. Чанель привык, что папы никогда нет дома, поэтому он готовил еду и убирался дома сам, стирал одежду и занимался мелким ремонтом. Денег хватало только на самые основные продукты и редко хватало на одежду. Чанель говорил, что хотел бросить школу и найти работу, но папа строго-настрого ему запретил. Из-за того, что они часто переезжали с места на место, у Чанеля не было друзей. Он просто не успевал их заводить. Бэкхен каждый день приходил к нему и смотрел, как Чанель делает уроки. Учился он хорошо, у него были чистые, аккуратные тетради, и Бэкхен любил слушать, как он объясняет решение той или иной задачи. Иногда он дразнил его, что весь его рост ушел в мозги, поэтому он такой худосочный. — Почему ты хромаешь? — спросил Бэкхен как-то. Они закончили партию в шахматы, и Чанель взял на кухне два стакана сока, проковылял обратно в комнату и поставил их на игральную доску. — Мы попали в аварию, — ответил Чанель. — Отец был пьяный. Давно, мне лет пять было. — Ничего себе, — удивился Бэкхен. Он отпил немного и не почувствовал вкуса. Ему стало неловко, что он вообще заставил его вспомнить об этом. Но Чанель не выглядел обиженным, поэтому он решил продолжить разговор. — Больно было? — Да я не запомнил ничего. Маленький был. Помню только, что папа сильно кричал. — А ты хорошо помнишь своего отца-альфу? — Да, — Чанель тяжело нахмурился, осушил стакан сразу наполовину. — Лучше бы я его забыл. Хреновый из него был родитель. Хорошо, что он пропал. Нам с папой без него лучше, если честно. — Я своих не знаю совсем, — признался Бэкхен. — Бэкбом говорит, я не похож ни на того, ни на другого. Будто бы меня им подкинули. — Мой папа сказал, что у омег забирают детей и запрещают с ними общаться, чтобы те к ним не привыкли. Чтобы не так больно было потом их продавать. — Наверное, в этом есть смысл, — сказал Бэкхен задумчиво. — Вот как бы ты поступил, если бы твой муж родил омегу? — Смирился бы, наверное. Он ведь все равно был бы моим ребенком. — Даже если бы пришлось продать его после первой же течки? — Даже если бы пришлось. — Здорово. Жалко, что меня уже продали, — Бэкхен хитро улыбнулся и ущипнул Чанеля за щеку. — А то я бы вышел за тебя. — Не неси чушь, — вздохнул Чанель. Он начал медленно допивать свой сок, и по тому, как нервно дергалось его горло, Бэкхен понял, что он смущен. — Даже если бы ты был последним омегой на Земле, я бы не взял тебя в мужья. Предоставленные сами себе, они пользовались возможностью изучить друг друга. Несмотря на протесты, Бэкхен однажды все же припер Чанеля к стенке, вытряхнул его из одежды и быстро разделся сам. Убедившись, что они почти ничем не отличаются, Бэкхен не смог скрыть стона разочарования — загадка, которая мучила и волновала его все это время, оказалась просто пустышкой. — Ты везде маленький, — пожаловался Бэкхен, натягивая шорты. Чанель вспыхнул так, что покраснели кончики ушей, бросил попытки застегнуть рубашку на пуговицах и влез в старую футболку, висевшую на стуле. — Ну это потому что я еще не вырос! Ты тоже не идеал красоты, знаешь ли, — он капризно надул губы и скрестил руки на груди. — И не пахнешь вообще. Пацаны в школе просто достали своими рассказами о том, какие у вас обалденные феромоны. — Феромоны выделяются у зрелых омег, — сказал Бэкхен, потер пятнышко на груди. У него снова появилась новая родинка. Чанель проследил его движение пристальным взглядом. — У меня еще не было течек. — Когда они у тебя начнутся, я уже не буду таким маленьким, — заносчиво пообещал Чанель. — Ну вот и посмотрим, — посмеялся Бэкхен, полностью застегнувшись. Интересно, что сказал бы школьный учитель, если бы узнал, чем он только что занимался. Наверное, грохнулся бы в обморок. Время шло, и они оба потихоньку менялись. Бэкхен упустил тот момент, когда Чанель догнал его в росте, а потом стал над ним немного возвышаться. Его плечи расширились, да и весь он как-то увеличился в размерах. Тренировки по баскетболу четырежды в неделю сыграли свою роль. Его тело набрало мышцы, он похудел, лицо вытянулось. Даже хромота как будто прошла. Он перестал быть тем гадким утенком, которого Бэкхен встретил во дворе два года назад. Молоденькие омеги с интересом поглядывали на него, когда они с Бэкхеном шли по улице. Сам Бэкхен, казалось, перестал расти — с пятнадцати лет он не прибавил ни сантиметра. Да и внешне он почти не менялся. Чанель дразнил его, что он тоже изменился, просто изменился его вес, и Бэкхен обрушивал на него поток оскорблений и всевозможных гадостей. Несмотря на то, что такая близость между альфой и омегой могла показаться окружающим неприличной, дедушка не препятствовал их дружбе. Он только время от времени напоминал Бэкхену быть осторожным и награждал Чанеля долгим тяжелым взглядом. На самом деле, они давно уже обговорили между собой этот щекотливый момент. Во время очередных детских экспериментов они пробовали поцеловаться и трогать друг друга под одеждой, но быстро поняли, что ничего, кроме неловкости и смеха, эти действия у них не вызывают. Конечно, все могло сложиться по-другому, если бы Бэкхен созрел как омега, но Чанель поклялся, что не тронет его, если вдруг первая течка начнется при нем. — Да у меня на тебя даже не встанет, — фыркнул Чанель. Бэкхен смерил его презрительным взглядом. — Знаешь, стоит мне представить нас вместе, меня сразу начинает тошнить, — ответил он. Именно тогда, когда Чанель проводил время в комнате Бэкхена, где они вместе рубились в игру на скринах, к ним домой без предупреждения заявился дядя. Дедушка ушел к соседу и должен был вернуться с минуты на минуту, но Бэкхену не хотелось проводить в обществе этого человека ни одного мгновения. Он с трудом смастерил на лице приветливую мину, пригласил дядю на кухню и предложил чай. Еще в коридоре дядя сморщил нос и с отвращением выдал: — У вас дома что, альфа? — он уже почти откинул с лица вуаль, но его рука замерла на легкой газовой ткани. — Да, — честно сказал Бэкхен. — Он мой лучший друг. — Чем вы там вдвоем занимаетесь? — подозрительно спросил дядя. Бэкхен ответил, зная наперед, что дядя не поверит: — Играем в игры. — На твоем месте я бы этого не делал. Не ровен час, совсем заиграетесь. — На вашем месте я бы не совал свой нос в чужие дела. — Вот увидишь, ваша дружба продлится ровно до того момента, как у тебя случится течка. Бэкхен покраснел. Да за кого дядя его принимает? Он ведь даже не влюблен в Чанеля. Да и Чанель его не хочет. С какой стати он решил, что голос инстинктов заглушит разум, и они набросятся друг на друга, как дикие животные? Какое право он имеет их судить? — Даже если мы переспим, что с того? Или вы хотите, чтобы я отдал своего ребенка вам, раз уж вы не смогли отстоять своих у мужа? Слишком жестоко было такое говорить, Бэкхен это знал. Он уже понял, что перегнул палку, но слова нельзя взять обратно. Слезы вскипали в широко раскрытых дядиных глазах, пока они смотрели друг на друга в гулкой, страшной тишине. Потом дядя опустил голову на сложенные руки, а Бэкхен, сердитый и красный, удалился в свою комнату. Он слышал, как хлопнула дверь, а потом скрипучий голос дедушки прокричал приветствие, слышал его шаги по паркету, а потом — дядины всхлипы, которые Бэкхен не мог и не хотел слышать. Чанель вскочил с кресла и подбежал к нему, как только увидел, в каком состоянии он вернулся. — Что случилось? — Чанель положил руки Бэкхену на плечи. — Что он тебе сказал? — Что ты будешь моим другом, покуда у меня не начнется течка, — дрожащим голосом сказал Бэкхен. Ему хотелось плакать от злости, хотелось швырять предметы и бить посуду. Но Чанель крепко держал его в своих руках. — Господи, Бэкхени, — выдохнул Чанель, мягко гладя его по лицу. — Ты серьезно думаешь, что я... Что я когда-нибудь… — Трахнешь меня, да, — прорычал Бэкхен, не заботясь о том, как грубо это звучит. — Доля правды в его словах все же есть. Мне будет тяжело пережить это одному, Чанель. Если ты окажешься рядом, я не смогу сдержаться. Если даже я не захочу, мое тело будет звать тебя. Течным омегам вообще все равно с кем переспать. — Это вам в школе такое говорили? — Это говорят все. — Послушай, — Чанель легонько встряхнул Бэкхена, задыхавшегося от слез. — Я тебе не говорил, но, видимо, надо. Я уже пережил гон. Один парень, с которым мы играем, привел брата-омегу на игру. Я ему понравился, мы ходили на пару свиданий. Но в последнюю нашу встречу у него началась течка. Первая, понимаешь? Я чуть с ума не сошел. Но это оказалось не так жутко, как рассказывают по скринам. Да, возбуждение сильное, но ты вполне способен себя контролировать. Ему стало плохо, я видел, как он поплыл просто от того, что я рядом. Но мы были уже около его дома. Пока мы шли, я написал его брату, он связался со своим омегой-папой. Впихнул его в квартиру, закрыл дверь и побежал вниз по лестнице со всех ног. — Ты точно рассказываешь всю правду? — сказал Бэкхен, все еще всхлипывая. — Он же тебе нравился. Неужели устоял перед соблазном? — Честно, я ничего ему не сделал, — Чанель положил ладони на щеки Бэкхена и сжал. — Ну же, перестань реветь! А то я тоже заплачу. — Ну ты и неудачник, — засмеялся Бэкхен, закрыв глаза. — Может, это был твой первый и последний шанс кому-то присунуть. — Ты просто невозможная задница, — улыбнулся Чанель и хлопнул Бэкхена по распухшим щекам. — Я останусь твоим другом, если у тебя начнется течка. Если ты будешь очень далеко, и мы больше никогда не увидимся. И даже если встретимся через много-много лет и изменимся до неузнаваемости. — Может, поклянемся на мизинчиках? — полушутя-полувсерьез предложил Бэкхен. Чанель без промедления подцепил его мизинец своим и потряс руку. — Это обещание, — сказал он. Бэкхен вытер последние слезы и смущенно уткнулся Чанелю в шею. Он не знал, как сложатся их жизни после того, как он перейдет в собственность корпорации, он боялся думать о том времени, когда его заберут, и он не сможет видеться с родными. Но уверенность Чанеля в вечности их привязанности друг к другу внушала ему надежду. Первая течка у Бэкхена случилась ровно на семнадцатый день рождения. Бэкбом забрал его утром из дома — он специально взял отгул на работе, чтобы повидаться с ним. Кинотеатры недавно запретили для посещения омег, поэтому братья отправились в городской парк, чтобы устроить пикник на природе. Бэкхен расстелил на газоне красивую скатерть, выложил на нее приготовленные дедушкой бутерброды, и вдруг почувствовал себя странно. Он думал, что потеет из-за жаркой погоды, но свинцовая тяжесть, разливавшаяся по всему телу, заставила его внимательнее прислушаться к себе. Бэкбом в стороне разговаривал с каким-то альфой по скрину, но, заметив встревоженный взгляд Бэкхена, закончил разговор и направился к нему. — Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он, подойдя к нему. Повел носом. Бэкхен с ужасом заметил, как он изменился в лице. — Не подходи, не надо, — перепугался Бэкхен, когда Бэкбом взялся за его плечо и потянул его вверх. — Скорее, иди в машину, — сказал он сухо. — Я отвезу тебя домой. — Но я… Бэкбом, мне страшно, — тихо сказал Бэкхен. Он уже начинал дрожать и слабеть, если верить школьным урокам, дальше у него повысится чувствительность, между ног станет тепло и мокро, появится запах. Конечно, феромоны по-другому действуют на близких родственников, но он так расстроился, что Бэкбом застал его в такой стыдный момент. — Не волнуйся, дедушка о тебе позаботится, — подбодрил Бэкхена брат. Он усадил на заднее сиденье, быстро собрал вещи и бросил их на переднее кресло. — У меня в бардачке есть нейтрализатор запаха. Хорошо, что я оказался рядом с тобой. В тот день Бэкхен в полной мере осознал всю печаль взросления. Он мечтал выйти из своего тела, как змея сбрасывает кожу, потому что терпеть эти адские муки не было сил. Он хотел бы забыть все то, что с ним происходило весь остаток дня и почти всю ночь, он вспоминал, кто он такой, только когда с силой ударялся об стены, но под утро он так искусал и исцарапал себя, что, упав без сил в кровать на рассвете, с удивлением обнаружил, что на нем не осталось живого места. Уставшего, мокрого, еле дышавшего, дедушка завернул его в одеяло и стал отпаивать водой. — Успокойся, все закончилось, — повторял он, помогая Бэкхену прийти в себя. Все тело болело. Оно теперь казалось совсем чужим — бедра, живот, грудь, все выглядело немного иначе. С Чанелем изменения происходили постепенно, с Бэкхеном же все случилось сразу за одну ночь. Теперь Бэкхен понимал, почему после течки омеги становились совсем другими. Ему стало так грустно, что на глаза навернулись слезы. Щемящее чувство потери обожгло его изнутри. Когда Бэкхен отоспался, поел и отдохнул, пришло время собираться. Дедушка уже приготовил ему его новый наряд — широкие длинные штаны, просторную тунику с рукавами и высоким горлом и, конечно же, головной убор, на который крепилась вуаль. Надев на себя все это, Бэкхен ссутулился, он чувствовал, как вес многослойной одежды тянет его вниз, а плотная ткань на лице почти не пропускает свет. Вот почему омеги ходили с опущенной головой и смотрели себе под ноги. Потому что, когда лицо скрыто, больше не на что смотреть. — Ну, как я тебе? — спросил Бэкхен, покрутившись перед Чанелем, пришедшим его навестить. О том, что с ним произошло, Бэкхен сам известил его коротким сообщением «отвали, у меня течка», когда Чанель безуспешно пытался выйти с ним на связь. — Ужасно, — прямо сказал Чанель. — Если бы не твой противный голос, я бы решил, что передо мной какой-то левый омега. — Спасибо за комплимент, — Бэкхен поклонился и машинально поправил вуаль — она сбилась в сторону, когда он поднимался. — Не могу поверить, что больше не смогу увидеть тебя без этой штуки, — в голосе Чанеля звучало сожаление. — Надеялся, что с тобой такого никогда не произойдет. — Ну вот я и стал взрослым, — вздохнул Бэкхен и сел рядом с Чанелем. — Как оно вообще прошло? — Трудно, — Бэкхен поморщился от воспоминаний. Ухмыльнулся, жалея, что Чанель не видит его лица: — Но, если бы ты мне тогда подвернулся, я бы лучше умер, чем провел течку с тобой. — Придурок, — Чанель влепил Бэкхену подзатыльник, осекся и хмуро посмотрел на свою руку. Вспомнил, видимо, что альфы не могут трогать чужих омег. — Держи, — он протянул Бэкхену раскрытую ладонь. В ней лежала фигурка маленького синего человечка в белом колпаке и белых же панталонах. — Твой подарок. С днем рождения. — Что это? — спросил Бэкхен, разглядывая человечка. — Смурфик. Раритет, сейчас таких уже не делают. Я два года копил, чтобы купить его на аукционе. — Боже, ну и уродство, — засмеялся Бэкхен, но игрушку все же аккуратно завернул в платок и спрятал в складках штанов, больше похожих на юбку. — Никогда с ним не расстанусь. Он встал с кровати, открыл тумбочку и начал в ней рыться. Вуаль мешала, и он с раздражением откинул ее назад. Чанель выпрямился, чтобы посмотреть за его действиями, но вынужден был поспешно отвернуться. Бэкхен откопал на дне полки нарядный конвертик и подбежал к Чанелю, чуть не забыв прикрыть лицо. — Вообще-то я тоже приготовил тебе кое-что на день рождения, но, когда тебе исполнится семнадцать, я уже стану звездой и забуду про тебя. — Он протянул подарок Чанелю. — Только не говори, что украл у меня идею, — растрогано прошептал Чанель, вытащив из конверта деревянную брошь, на которой был изображен добродушный слоненок с огромными ушами. — Это и есть Дамбо? — Он самый. Чанель улыбнулся грустно, — Я буду по тебе скучать. — Я тоже, — признался Бэкхен. — Как я без тебя и твоей глупой рожи? Они обнялись на прощание. Чанель коротко поцеловал Бэкхена в макушку и вылетел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Через два часа к их дому подъехал автомобиль корпорации. Первые несколько месяцев были ужасны. Бэкхен тосковал по дому и родным, уставал от бесконечных тренировок, съемок, репетиций. В доме корпорации его поселили в комнату, где жили еще пятеро молодых омег-стажеров, и по ночам Бэкхен с непривычки плохо спал — храп, стоны, хныканье и другие звуки, издаваемые соседями во время сна, мешали ему. Преподаватели и наставники обращались со стажерами грубо, а старшие омеги, уже имевшие опыт в выступлениях, позволяли себе издеваться над новичками и подстраивать разные гадости. Его некому было пожалеть — социальные сети для омег корпорации были под запретом, видеться с родственниками тоже не разрешали, потому что эти свидания плохо влияли на эмоциональное состояние. Ему каждый день вбивали в голову, что он должен забыть свою прежнюю жизнь и сосредоточиться на настоящем. Спустя несколько месяцев Бэкхен втянулся, необходимость постоянно заниматься, практиковаться и учиться, уже не так выматывала его. Он старался почаще напоминать себе, что все эти испытания необходимы, как необходима огранка алмазу, для того чтобы он засиял. Уже через полгода стажировки Бэкхен дебютировал в новой группе. Они выступили с песней в прямом эфире, а на утро он проснулся знаменитым. Акции SM резко взлетели в цене, их альбомы продавались тысячными экземплярами, а записи выступлений набирали миллионы просмотров. У них появились фанаты, множество фанатов, не только в Корее, но и по всему миру. И все закрутилось в каком-то бешеном ритме: продвижение новых песен, фотосессии для журналов, съемки реалити-шоу и дорамы. Каждый час был расписан, Бэкхен почти не отдыхал. До дебюта у него случилось еще две течки, и снова без альфы — их к омегам корпорации просто не подпускали. Обе он перенес с трудом, врач в медицинском крыле, где за ним присматривали в это тяжелое время, сказал, что скоро он избавится от этих страданий. Бэкхен слышал, что артисты SM работают без перерывов, но даже не представлял, как они справляются со своими обязанностями во время течек. Ответ был прост: каждое утро перед завтраком им выдавали таблетки, которые снимали возбуждение. Омеги принимали их постоянно, поэтому у некоторых течки пропадали вообще, и годам к тридцати-тридцати пяти почти все они становились бесплодными. Бэкхен не особенно переживал по этому поводу, он скептически относился к идее продолжения рода, и думал, что вряд ли когда-нибудь захочет завести семью. Под препаратами он, в общем-то, неплохо себя чувствовал и был всем доволен. Но он подозревал, что иногда под видом подавителей им дают что-то другое, или во всяком случае, дают не всем. Иногда в воздухе витал легкий флер чувственности — на съемочной площадке или во время концертов. Удачно пойманный в объектив изгиб бедра, изящный поворот головы, и получалась довольно двусмысленная поза. Омеги, упакованные в сверкающие ткани, заигрывали друг с другом перед многотысячной аудиторией, экраны многократно увеличивали их лица, накрытые расшитыми вуалями, сетка новостей была просто забита фотографиями, под которыми альфы обсуждали их прелести. Бэкхен сам очень скоро научился посылать в камеру такие томные взгляды, что даже равнодушные к нему фанаты группы сходили с ума. Многим из них приписывали однополые связи, и даже эти эротические фантазии корпорация использовала как средство привлечения. Как только рейтинг группы падал, выходило интервью, в котором один омега бесстыдно флиртовал с другим, и в тот же день продажи взлетали до небес. Альфы низшего и среднего класса не могли позволить себе мужа или лишнее посещение Дома Терпения, и наблюдение за красивыми, развязными, но сексуально подавленными омегами доставляло им невероятное удовольствие. Бэкхену кривлянье на потеху публике не составляло труда, он умел делать все это легко и естественно, но некоторым омегам было стыдно и противно. Особенно фансервис не выносил Кенсу, с которым Бэкхен поселился после дебюта. Их третий сосед, Чондэ, неоднократно пытался вовлечь его в разные сомнительные игры, популярные на развлекательных шоу, но Кенсу был непреклонен. Он не любил, когда его трогали на людях, напрягался перед камерами и старался отмолчаться, если ему задавали неудобный вопрос. Спустя два года проживания в одной комнате он неожиданно пропал. Через год он вернулся, еще более молчаливым и скрытным, чем был, но поселился уже отдельно. Чунмен, лидер их группы, любил приговаривать: «Я удивлен, что Кенсу продержался так долго. Чондэ и Бэкхен невыносимы, даже не представляю, какого это, жить с ними в одной комнате». Несмотря на то, что у Бэкхена в корпорации появились новые друзья, он продолжал думать о доме. Его сердце сжималось от тоски, когда он вспоминал о дедушке. Как он там, один? Жив ли? И чем теперь занимается Чанель? У него было так много увлечений, от баскетбола до игры на барабанах, он мог стать кем угодно. Наверняка он придумал способ выбраться из нищеты и вытащить из кабалы своего папу, он должен был придумать. Он был умнее всех альф, которых Бэкхен когда-то знал. У ворот корпорации у Бэкхена забрали все личные вещи, обыскали и забрали даже брелок от школьного рюкзака, подаренного папой, но игрушечного смурфика, запрятанного под воротничком рубашки, у него не нашли. Бэкхен чувствовал, как с каждым днем из его памяти стираются лица. Он уже плохо помнил дедушку, начал забывать Чанеля, да и внешность Бэкбома вспоминалась с трудом. Со дня их прощания прошло всего пять лет, что же будет дальше? Бэкхен опасался, что к отставке он уже не вспомнит своих родных. На шестой год произошло событие, после которого Бэкхен ощутил первый надлом в своих представлениях о мире. Их группа недавно завершила концертный тур, они отсняли много материала наперед, и им позволили небольшой отпуск. Конечно, из общежития омег они никуда отлучаться не могли, но они хотя бы имели шанс немного отдохнуть и пожить для себя. Бэкхен и Чондэ обедали вместе и обсуждали альф. Обычно они редко заговаривали об этом — таблетки начисто убивали в них плотские желания, да и альфы как класс превратились для них в сплошную безликую массу. Но посплетничать иногда хотелось. Ближе всех к ним были альфы-охранники: одетые в серо-черную униформу, они неподвижно наблюдали за их перемещениями, словно коты за рыбками в аквариуме. В прошлом омеги постоянно страдали от альф: на них нападали ненавистники, калечили безумные фанаты, проникали в спальни и насиловали. Никто не мог обеспечить артистам защиту лучше тех же альф. Охранники всегда ходили по двое-трое и сопровождали омег корпорации везде, кроме парильни, спальни и комнат для переодеваний. Чтобы не поддаться воздействию феромонов, они всегда носили респираторы, так что омеги видели только их глаза и затылки. Ходили слухи, что охранники проходят серьезный отбор, прежде чем попасть в корпорацию. Еще бы — постоянно находиться вблизи омег, считавшихся неприкосновенными. — Господи, это что за киборг-убийца? — шепнул Чондэ, склонившись к Бэкхену. Кроме них в столовой присутствовали другие омеги, поэтому говорить приходилось тихо. — Я его раньше здесь не видел. Бэкхен проследил направление его взгляда и увидел альфу, которого Чондэ имел в виду. Беззащитнее всего омеги были во время принятия пищи и сна, поэтому в столовой и около спален охраны всегда было много. Но новый охранник сразу выделялся среди своих неприметных серых собратьев. Высоченный, широкоплечий, с огромными руками, сжимавшими ручку электрошокера. Такой верзила с легкостью мог сбить с ног незадачливого поклонника, а одержимого маньяка обезвредить одной левой. Омеги, обычно равнодушные к охранникам, обходили этого альфу стороной. Заметив, что Бэкхен на него смотрит, охранник уставился на него. Что-то в его взгляде заставило Бэхкена напрячься. — Откуда они откопали такого дылду, — проговорил Бэкхен, уставившись в тарелку. — Он на тебя пялится, кстати, — заметил Чондэ. — Ну и пусть себе пялится. Как ты думаешь, они как альфы вообще что-нибудь могут? Или они кастрированные все, как евнухи в гареме? — Да не может быть. Это все бредни, — Чондэ коротко помотал головой. — Про нас тоже всякое болтают. Мол, мы день и ночь только и делаем, что кувыркаемся друг с другом. А кто не кувыркается, тот фригидный. — А ты что, не фригидный? — с издевкой протянул Бэкхен. — Такой же фригидный, как ты, — парировал Чондэ. — Все дело в подавителях. Они ослабляют желание. — Некоторым они не очень помогают, — заметил Бэкхен. Как раз, когда он это сказал, в столовую вошел Сехун. Он был самым младшим в их компании и всегда казался белой вороной. Взять хотя бы его рост. Омеги редко вырастали до ста восьмидесяти сантиметров, однако Сехуну повезло стать исключением из правил. Несмотря на стройность и благородную осанку, он всегда казался слишком крупным и угловатым, особенно на фоне маленького Кенсу и низкорослого Бэкхена. Хмурое лицо всегда оставалось серьезным. Да и голос у него был чересчур низким и грубым, но некоторым нравилась его альфаподобность, так что и он обрел популярность среди фанатов. Из-за препаратов у него произошел гормональный сбой, и это сказывалось на здоровье. Он то и дело попадал в медицинское крыло, а однажды даже не смог участвовать в важном фестивале. Так что прием лекарств, видимо, решили ограничить. Сехун то и дело заглядывался на окружающих альф, краснел и мечтательно вздыхал. Вот и теперь, заняв место рядом с Чондэ, Сехун увидел нового охранника и забыл, зачем пришел. — Сехуни, милый, опусти голову, — сказал Бэкхен ласково. — Ты так плотоядно смотришь на этого альфу, можно подумать, ты бы лучше съел его, а не этот прекрасный салат. — Прости, хен, — пробормотал Сехун, с трудом оторвав взгляд от охранника. — Я просто задумался. Чондэ и Бэкхен переглянулись и наградили друг друга понимающими улыбками. По лицу Чондэ было видно, как ему хочется отпустить пошлую шутку, но под потолком вдруг ожил динамик и прошелестел: — Бен Бэкхен, пройдите к северному лифту. Бен Бэкхен, пройдите к северному лифту. — К тебе кто-то пришел, — сказал Чондэ, когда Бэкхен тяжело нахмурился. Северным лифтом редко пользовались, он шел только вниз, в комнаты свиданий. Общение с людьми из внешнего мира было запрещено, но в некоторых случаях все же делались поблажки. Например, в случае смерти близкого родственника. Или для свидетельских показаний. В общем, ничего хорошего вызов в комнату свиданий не сулил. Бэкхен похолодел. «Дедушка умер», — первое, о чем он подумал, когда услышал свое имя по громкой связи. Грязную посуду полагалось убирать, но Бэкхен бросил все и убежал в коридор. Его трясло. Еле дождавшись, когда придет лифт, он зашел в кабину и стал сверлить взглядом табло, на котором мучительно медленно сменялись цифры. На нужном этаже он вышел и уговорил себя успокоиться, пока охранник провожал его в нужную комнату. Посетителем оказался незнакомый омега. Он держал на руках ребенка — младенца пяти или шести месяцев, который мирно спал, мусоля фиолетовую соску. Когда дверь закрылась, и они остались одни, они отбросили с лиц вуали и сели друг напротив друга. — Здравствуй, — начал омега, — меня зовут Бумсок, я муж твоего брата. — Привет, — машинально ответил Бэкбом. В голове пронеслась мысль — он пропустил свадьбу Бэкбома. Жаль, он ведь мог спеть на их празднике. — Что с ним? — он охрип от волнения, пришлось несколько раз прочистить горло. — Он жив?! — Пока еще жив, — сказал Бумсок. — Его арестовали на прошлой неделе. Обвинили в террористической деятельности. Якобы он состоял в подполье, незаконно переправлял лекарства, лечил беглых омег. Это какой-то ужас… Его голос дрогнул, но он быстро сдержался. Видно было, как сильно Бумсок устал. Под его серыми глазами залегли темные круги. Кожу щек стянуло от слез, нос был красным. Ребенок тихо пискнул во сне и наморщил лоб. Омега. Бэкхен почувствовал, как у него сжалось сердце. Бэкбом не увидит, как вырастет его сын. Может быть, и Бумсок не увидит — его, скорее всего, передадут в собственность другому альфе. Он мог родить еще одного ребенка. — Какова вероятность, что его оправдают? — с надеждой спросил Бэкхен. Бумсок поджал губы и покачал головой. — Его уже лишили всех прав. Я до сих пор не верю в это. Не верю, что он мог так с нами поступить. Бэкхен не знал, что сказать. Он был так шокирован, что не мог думать. Мысли роились в голове, хаотично сменяя друг друга. Подполье, террористы. Все эти слова звучали чуждо, Бэкхен никак не мог соотнести одно с другим. Бэкбом мало рассказывал о своей работе, но он не был похож на человека, который стал бы заниматься чем-то незаконным. Зачем ему понадобилось помогать беглым омегам? Зачем вообще омегам сбегать? — Ничего не понимаю, — Бэкхен потер лоб. — Ты уверен, что его не подставили? — Я не знаю, — Бумсок помотал головой. — Я уже ни в чем не уверен. Полицейские сказали, он сам во всем признался. В конце недели его переведут в другую тюрьму, мне не сказали, в какую. Нам не разрешают видеться. Там он будет дожидаться окончательного приговора. Повезет, если дадут пожизненное. Я настоял на встрече, хотел, чтобы ты знал. — Спасибо, — глухо отозвался Бэкхен. — Бумсок-хен, я знаю своего брата. Я верю, что он не делал ничего плохого. Может, это неправильно с точки зрения морали, но он бы не стал рисковать просто так. — Твой дедушка сказал то же самое, — сказал Бумсок, и Бэкхен немного выдохнул — по крайней мере, дедушка был жив. — Но от этого не становится легче. Он прижал лицо к животу ребенка и замер. Бэкхен видел, как он борется со слезами, но даже если бы он попытался его подбодрить, от слов не было бы пользы. Он внезапно понял — ведь этот малыш-омега, который еще ничего не осознает и продолжает спокойно спать, пока его судьба рушится — его, Бэкхена, племянник. Понимая, что это, скорее всего, его единственная возможность взять на руки ребенка, он осторожно обратился к Бумсоку: — Можно я его подержу? — Да, — сказал Бумсок. — Пока еще можно. Он аккуратно передал сына Бэкхену. В первые секунды Бэкхен ничего не почувствовал, а потом его словно ошпарило — им овладели трепет и нежность такой силы, что он перестал дышать. Племянник был тяжелым. Бэкхен не понимал, как у Бумсока не устают руки. Он пах молоком и чем-то незнакомым, наверное, детской присыпкой. Пока сложно было сказать, на кого ребенок больше похож — на отца-альфу, или же на папу-омегу. Но уши и брови у него были точно такие же, как у Бэкбома. — Как его зовут? — тихо, чтобы не разбудить, спросил Бэкхен. — Сокмин, — ответил Бумсок. — Какой он красивый… — Хорошо, что он еще маленький. Он не успеет запомнить меня. Как же тебе повезло! — в сердцах воскликнул Бумсок и вытер выступившие слезы. — Тебе никогда не придется терять мужа и отдавать собственного ребенка чужим! Как только он сможет есть твердую пищу, у меня его заберут. Это хуже смерти, Бэкхен, как же я не хочу отдавать им Сокмина! Ребенок вдруг вздохнул и открыл глаза. Посмотрел на Бэкхена бессмысленным взглядом и, не обнаружив под щекой кормящей груди, сморщился и заплакал. Бэкхен поспешно вернул мальчика Бумсоку, пока тот совсем не разрыдался. — Тише, тише, — зашептал Бумсок, качая Сокмина. Повысил голос, пытаясь пересилить детский крик. — Мы пойдем, машина ждет снаружи. Прости, что расстроил тебя. Он отвернулся и ушел, оставив Бэкхена осознавать случившееся в одиночестве. Бэкхен хотел спросить Бумсока, любил ли он Бэкбома хотя бы чуть-чуть. Скорее всего, они увидели друг друга в первый раз только на свадьбе. А может, Бэкбом знал Бумсока до течки, как Бэкхен знал Чанеля, и просто выкупил его у родителей, когда пришло время. Были ли они счастливы в браке? Но все вопросы остались у него в голове. Да, Бэкхену действительно повезло. Как омега корпорации, он принадлежит всем и никому одновременно, он не родит детей, и никогда не узнает боль разлуки. Вот только почему у него стало так пусто внутри, когда тяжесть племянника перестала оттягивать его руки? Со временем Бэкхен свыкся с мыслью о том, что его брат — преступник. Привычные занятия здорово помогали войти в прежнюю колею, на размышления почти не осталось времени. Но с того самого дня, когда он увидел Бумсока, что-то внутри него надломилось. Бэкхен все чаще замечал вокруг себя странности, показавшиеся бы раньше незначительными, но теперь бросавшимися в глаза, будто трещина на зеркале. Однажды его снимали в полупустом павильоне, без вуали, даже без накидки, в одной лишь рубашке, в разрезе которой виднелась грудь. Фотографировал омега, стилист, визажисты и остальные работники тоже были омегами, но Бэкхена смутило, почему его снимают в таком виде. Ведь фотографии увидят альфы. Так захотел Ли Суман, гендиректор корпорации, объяснил менеджер. Они напустили дыма, густые клубы скрыли наготу, да и изображения в итоге вышли нечеткими. С точки зрения цензуры все было в порядке. Сехуна снимали сквозь толщу воды, Чондэ — сквозь подсвеченную ширму. Фотографии произвели фурор, альфы смели альбомы с полок. Раньше Бэкхен бы только порадовался, но теперь ему было не по себе. А потом случилась эта история с Чондэ. В качестве развлечения омегам устраивали киносеансы в общем зале. Чаще всего транслировали документальные фильмы или что-то из архива корпорации вроде выступлений групп прошлого. Иногда им показывали образовательные ролики об уходе за детьми и их воспитании, будто бы старались внушить, что когда-нибудь и они изведают радость отцовства. Но чаще всего это была реклама добровольной стерилизации. В последнее время ее стали практически навязывать, уверяя омег, что эта простая и абсолютно безболезненная процедура избавит их от риска попасть под штрафы. — Чушь полная, — фыркнул Бэкхен, когда их в очередной раз усадили за скрины и запустили видео. — Мы тут годами сидим без альф, от кого нам беременеть? Чондэ, сидевший рядом, молчал. Лицо у него было очень бледное, губы сжаты в прямую линию. Он неотрывно смотрел на скрин, где показывали визжащих младенцев, рядами лежавших в приютских кроватках, и не шевелился. «Ты не станешь счастливее», торжественно сказал голос за кадром, и Чондэ весь сжался. Бэкхен дотянулся до его запястья и сжал его в пальцах. Его рука была холодной. — Эй, — тихо позвал его Бэкхен. — Тебе плохо? Может, уйдем? — Давай, — тихо ответил Чондэ. Они дошли до своей комнаты под взглядами альф-охранников. В спальне Чондэ разделся и лег в постель. Чувствовал он себя неважно. — Ты заболел? — забеспокоился Бэкхен. Чондэ только махнул на него рукой и отвернулся лицом к стене. — Ну же, расскажи Бэкхени, что с тобой случилось. Тебя огорчил этот гадкий фильм? Он не ответил. Бэкхен сел на край кровати, сместил Чондэ и лег рядом с ним. Прижался к его спине и навис над головой. — Бэкхен, отстань от меня, — проворчал Чондэ, отодвигаясь от него. — У меня нет настроения. — У миня нит нястроиниа, — передразнил его Бэкхен, по-детски, выпятив губы. Схватив Чондэ, он начал чмокать его в щеки, и тот не выдержал, повернулся к нему лицом. — Черт тебя подери! — Приличные омеги не говорят таких слов! — Бэкхен, уйди! — Не уйду, это моя комната. — И моя комната тоже! — Слушай, я не заболел. Просто… — сдался Чондэ. Он сел на кровати и лицо его приобрело похожее выражение, которое было у него, когда они смотрели ролик. — Я кое-что вспомнил. — Что именно? — Кенсу, когда он уходил. Он вел себя странно. Ходил такой подавленный, почти ни с кем не разговаривал, разве что с Чунмен-хеном. И нам ничего не объяснил перед тем, как уехать на лечение, просто взял и пропал. Я его недавно застал в парильне одного. Он с нами туда больше не ходит, тебе никогда не казалось это подозрительным? — Конечно, казалось! Только он не ходил со мной в душ. Но он всегда был немного стеснительным. — Дело не в этом. Когда я увидел его, я заметил кое-что, — Чондэ помолчал, покусал губы нервно. — Может, мне померещилось, я не уверен. — Что ты увидел? — У него был шов. Длинный такой, заживший. Внизу живота. Бэкхен вытаращил глаза, сразу поняв, о чем говорит Чондэ. — Ты думаешь, Кенсу… — он потряс головой, не желая верить. — Но как он мог? Нам ведь нельзя встречаться с альфами! И подавители… — Прием подавителей можно пропустить. Положить в рот, чтобы было видно на камеру, незаметно загнать за щеку, а потом выплюнуть. А насчет альф не знаю. Наверное, и тут есть какие-то лазейки. — Но зачем? — Бэкхен схватился за голову. Он никогда не понимал Кенсу, не мог угадать, о чем тот думает. Если его догадка верна, то перерыв Кенсу действительно дали для того, чтобы он смог выносить ребенка и тайком родить его, да так, что никто ничего не заподозрил. Оказывается, Бэкхен совсем не знал Кенсу на самом деле. Какие причины толкнули его на этот поступок? — А ты не знаешь? — спросил Чондэ. Он смотрел как-то странно, такое выражение Бэкхен еще не видел на его лице. Тогда он не понял, что хотел услышать от него Чондэ. Он упустил этот важный момент. Дедушка не зря говорил, что временами Бэкхен бывает ужасно недогадлив. Через несколько месяцев Бэкхен стал свидетелем странной картины. Весь вечер до поздней ночи он занимался с преподавателем пения и вернулся в дом корпорации сильно после отбоя. Менеджер проводил его до жилого блока и попрощался, а Бэкхен решил перед сном заглянуть в столовую, чтобы выпить горячего чая — он перенапряг связки, и теперь в горле першило. Он шел по коридору очень тихо, все уже давно легли спать, только охранники несли караул. Безликие альфы прохаживались взад-вперед, но, когда Бэкхен появлялся в коридоре, они замирали и молча провожали его взглядом. В ту ночь он зачем-то выбрал самый дальний путь, который вел через пустынный коридор, где были в основном хозяйственные помещения. Омеги редко доходили сюда, да и охранников на весь периметр было определено всего один-два. Бэкхен дошел до конца коридора и направился к двери, ведущей в соседний блок, но остановился как вкопанный, когда увидел огромные глаза верзилы-охранника, чей встревоженный взгляд был устремлен прямо на него. Он бы фыркнул что-то презрительное и прошел бы мимо, если бы не одно обстоятельство. Рядом с охранником стоял Сехун. И не просто стоял — он прижимался вплотную к нему, и ничего, кроме тонкой ночной рубашки, на нем не было. Первым желанием Бэкхена было заорать, что есть мочи. Какого черта это чудовище тискает беспомощного Сехуна? Почему он раздет? Что он хочет с ним сделать? В стрессовых ситуациях мозг Бэкхена работал очень хорошо. Он быстро оценил обстановку. Руки альфы были вытянуты вдоль тела, ноги расставлены, он не пытался схватить Сехуна, прижать его к стене и совершить над ним какие-то насильственные действия. Судя по громкому сопению Сехуна, его отсутствующему лицу и влажным приоткрытым губам, жертвой тут точно был не он. Скорее, Сехун сам нашел его, зачем-то сбросил одежду и начал об него тереться. Бэкхен отступил в тень, замер, чтобы его не заметили. Высокий и сильный Сехун казался даже хрупким на фоне этого громилы. Он тихо и нежно постанывал, пока альфа неподвижно стоял на месте и, казалось, ждал, пока все закончится. В его выпученных глазах читалась паника. Бэкхен передумал поднимать тревогу. Сехун явно получал удовольствие, зачем ему мешать? Вот только если кто-нибудь застанет их в таком виде — стерилизуют обоих. Бэкхен осторожно вытянул руку и показал вверх, на потолок. Охранник поднял голову и заметил светящийся глазок камеры прямо над ними. Бережно обхватил Сехуна своими лапами, от чего тот довольно заурчал, и увел его в слепое пятно. Бэхкену показалось, что охранник немного прихрамывал, но не обратил на это внимания — юркнул за угол и быстро скрылся. Проклятье, вот же проклятье! Сехун никогда не отличался особым умом, но этот охранник…он ведь мог его оттолкнуть или заставить его вернуться в спальню. Охранники и омеги никогда не разговаривали между собой, вряд ли в респираторе было хоть что-нибудь слышно, но все-таки! Долбанный охранник. Надрать бы ему задницу. Бэкхен надеялся лишь, что Сехуну не снесет крышу окончательно и он не заберется на этого альфу против его воли. Он никому не сказал о том, что видел. На следующее утро Сехун, как ни в чем не бывало, разучивал танец вместе с остальными: брови сурово сдвинуты, губы напряжены. Пока Бэкхен наблюдал за его невозмутимым лицом, Чондэ вдруг зажал рот ладонью и выбежал из танцевального зала. — Продолжайте! Я сам за ним схожу, — коротко скомандовал Чунмен. Бэкхен сразу почувствовал неладное. В последнее время Чондэ стал скрытным, часто смеялся невпопад или начинал плакать без повода. С ним происходило то же самое, что с Кенсу, и смертельно белое лицо Чунмена, вернувшегося в зал без Чондэ, только подкрепило его уверенность. У Бэкхена сжались кулаки. Кенсу, Сехун, Чондэ. Как бы им не промывали мозги, как бы не пичкали лекарствами и глушили инстинкт страшными фильмами, природа все равно брала свое. Омеги, с детских лет приученные подчиняться, бунтовали и шли против правил. Даже если в конце ждала одна только боль. Он так сильно хотел увидеть Чондэ, что выпросил у Чунмена разрешения пойти к нему в медицинское крыло. Оказавшись в маленькой чистой палате, где кроме Чондэ лежали пара стажеров, отдыхавших после течки, Бэкхен выгнал всех его соседей и закричал. — Ты идиот, Чондэ, ты просто сумасшедший! Как ты это сделал? Когда успел? Чондэ скромно улыбнулся, сложив руки на животе. В уголках его глаз собрались морщинки. — Мне нечего сказать в свое оправдание, Бэкхени, — сказал он. — Я слишком боялся, что уже не смогу родить, когда мы все выйдем отставку. — Ты понимаешь, что у тебя его отберут? — Бэкхен почти плакал. — Понимаю, — тихо сказал Чондэ. — И тебя это совсем не пугает? — Не задавай глупых вопросов. — Мне жаль Чунмена. Он просто сам не свой. — Еще бы. Уже второй случай… — Оторвать бы тому альфе его кочерыжку! Чондэ прыснул. — Не надо, — ухмыльнулся он. — Мне было с ним хорошо. Я ни о чем не жалею. — Ну ты, тихушник! Я вкалывал за нас двоих, а ты в это время преспокойно трахался с альфой! — Бэкхен несильно ударил Чондэ по макушке. — Ты хотя бы знаешь, как его зовут? — Нет, — признался Чондэ и погрустнел. — Он не сказал, а я не спрашивал. — Скажи хотя бы, как он выглядит. Я найду его и откушу ему нос. — Маленький. Круглощекий. С густыми мягкими волосами. И, кстати, нос у него что надо. Бэкхен передумал плакать и рассмеялся, ничего не видя из-за выступивших слез. Чондэ очень кстати вспомнил его любимую шутку — о том, что размер носа альфы равен длине его члена. Бэкхен обвил Чондэ руками, изо всех сил его обнял. Иногда он просто хотел прикосновений. Особенно сейчас, когда реальность вновь становилась слишком бредовой. Он не сказал этого вслух, чтобы не огорчать Чондэ, но Бэкхен не понимал их с Кенсу, решивших принести в этот мир новую жизнь. В мир, где омег покупали и продавали, где детей отбирали у родителей, а врачей арестовывали за помощь преступникам. Он был рожден, чтобы выступать на сцене, но его тошнило от индустрии, построенной на сексуальной неудовлетворенности. Что-то здесь коренным образом шло не так. Дедушка верил, что Бэкхен сможет подстроиться. Но он не мог смириться с мыслью, что Чондэ родит, а через пару месяцев уже вернется в строй, и снова будет строить глазки Бэкхену и участвовать в дурацких конкурсах на потеху публике. Он будет обласкан толпой, которая плевать хотела, что у него есть чувства. — Поверить не могу. У тебя будет ребенок, — выдохнул Бэкхен, выпустив Чондэ из своих объятий. — И ты до сих пор молчал! — Ты только не проболтайся остальным. Особенно Сехуну. У него крыша поедет. — О, наш Сехуни не такой невинный, как ты думаешь, — сказал Бэкхен в сторону. — Когда-нибудь они узнают. Лучше скажи им сам. — Не волнуйся, я уйду на «больничный», до того, как станет заметно. Не хочу лишнего шума. Через полгода он и вправду ушел. Живот стал выдаваться, Чондэ уже не выдерживал тяжелых нагрузок. Отца его ребенка Бэкхен узнал, когда в очередной раз поймал взгляд верзилы-охранника. Низкий, крепко сбитый альфа в той же форме стоял рядом с ним и что-то передавал в рацию. Когда он говорил, его круглое личико забавно морщилось. — Что Сехун, что Чондэ. Абсолютно никакого вкуса. — Что ты там пробормотал? — не понял Чунмен, смотревший передачу по скрину, где плясал какой-то стройный китаец-альфа. — Ничего, просто мысли вслух, — сказал Бэкхен. Сколько бы лет не прошло, он не переставал вспоминать дедушку, Чанеля, Бэкбома и их с Бумсоком сына, Сокмина. Он все еще скучал по ним и надеялся, что вспомнит их лица, если вдруг встретит их на улице после отставки. Он переживал за Чондэ и его ребенка, который совсем скоро появится на свет. Если бы Бэкхен смог сделать так, чтобы их не разлучали, он бы пошел на что угодно. Даже если бы ради этого пришлось нарушить правила. Последнее событие, определившее судьбу Бэкхена, случилось на восьмой год его дебюта. Его остановил коллега. Они столкнулись с ним закулисами стадиона, где проходила музыкальная премия. Бэкхен шел переодеваться, а этот омега наоборот, шел на сцену. На руке у него стояло незнакомое клеймо — пылающее сердце. — Здравствуй, Бэкхен, — поздоровался омега в прозрачной черной вуали. Он сразу показался Бэкхену странным. Ему не нравился его цепкий взгляд. — Мы знакомы? — сощурился Бэкхен. — Я тебя здесь раньше не видел. — Тебе не нужно меня знать, — спокойно улыбнулся омега. — У меня к тебе предложение. Бэкхен насторожился. Омега сделал шаг к нему, и он почувствовал в его запахе странную примесь. Он оглянулся вокруг, но альф-охранников рядом не было. — Ты хочешь знать, где сейчас твой брат? — продолжал, тем временем, омега. Или не совсем омега. Прислушавшись к запаху, Бэкхена осенило: его собеседник был альфой. Он смог замаскироваться, потому что выглядел, как омега: невысокий, худой и миловидный. Одежда была ему велика — явно снята с чужого плеча. — Волк в овечьей шкуре, — сказал Бэкхен. — Что ты от меня хочешь? — Хочу, чтобы ты нам помог. Информация в обмен на информацию. Ничего сложного, если у тебя есть мозги. — У меня есть мозги, поэтому я откажусь. — Не торопись. Подумай, хорошенько, — альфа очаровательно улыбнулся и прибавил: —Насколько я знаю, твой друг сейчас в положении. Я бы мог попробовать… как-нибудь помочь ему. Бэкхен вцепился в него, вжав пальцы в его крепкие плечи так, что побелели ногти. — Кто ты такой? Откуда ты знаешь про Чондэ?! — Я Тэмин. Слышал про «СуперМ»? — ответил альфа и хитро подмигнул. Из коридора донеслись голоса, и Бэкхен набрал в грудь воздуха, чтобы позвать на помощь, но Тэмин уже выпутался из его рук и ускользнул в открытую дверь, исчезнув в лабиринте декораций. Бэкхен так и остался стоять, сжимая в руках черную вуаль. Через неделю он встретил его снова. В комнате отдыха за съемочным павильоном, где шла запись еженедельной передачи с участием всей группы. — Найди Бэкбома, — сказал Бэкхен вперив взгляд в пол. Смотреть альфам в лицо было запрещено. — Будет сделано, — ответил Тэмин. Бэкхен еще не знал, чем обернется его согласие. Ни про каких «СуперМ» Бэкхен не слышал, не вызывал доверия, да и работу предлагал опасную. Но не зря он появился именно в тот момент, когда Бэкхен был готов действовать. Он должен выяснить, что произошло с Бэкбомом, и постараться помочь Чондэ. Бэкхену твердили с детства — ему повезло. Пришла пора проверить свою удачу.