«Возжелавшему прикоснуться к Солнцу предстоит долгое, изнурительное падение, в конце которого его не ожидает ничего, кроме разочарования и вони от обугленных перьев»
Намджун наблюдает, как его лучший друг, его сияющая надежда, разрушается на его глазах, и ничего не может сделать. Более того, он знает, что не имеет на это права. Хуже всего, что он знает — это на его совести. Прекрасная мозаика, которой Чон Хосок сделал себя из боли, отказов и лишений, рассыпается в никчёмные стекляшки по его, Намджуна, вине. Но он берёт себя в руки, а Хосока — за плечо. Он укладывает его спать, долго караулит под дверью, пока возня в гостевой спальне не прекращается, затем заглядывает убедиться, что друг спит, и только потом сам отходит ко сну. Просыпается в пять после длинных изнурительных снов, заваривает кофе, подбивает отчеты, дожидается, пока друг проснётся, и вздыхает с облегчением, когда видит Хосока помятым, но живым или, по крайней мере, готовым попытаться жить дальше. Поэтому он рад, что появляются другие: люди из прошлого и будущего, фантомы чего-то совместного для двух одинаково раненных друг другом людей, родившегося и погибшего до того, как Намджун стал частью уравнения. Они — другие — дают пряник, чтобы до костей пробить кнутом, играют в «доверься мне», заранее планируя сделать шаг назад. По крайней мере, так сперва кажется Намджуну. Позже, когда он узнаёт, что Хосок для них почти незнакомец, лишь лицо с фотографии на школьной доске почёта, его мнение резко меняется. Они не помогают Хосоку, понимает Намджун. Они помогают тому, такому же другому, как они — Мин Юнги. Тому, кто сделал Хосока таким. Искренним, сильным, способным сражаться. Прежде, когда Хосок упоминал, что не был способен самостоятельно бороться за мечту, картинка не складывалась в голове Намджуна — не хватало деталей. Тогда он полагал, что это Пусан и танцоры, прыгающие по капотам винтажных авто, наплевав на реальную жизнь за пределами парковок заброшенных складов, изменили его. Сейчас понимает, что без таинственного Мин Юнги не было бы никакого Пусана, никаких танцев — наверняка Хосок послушался бы родителей и стал агентом по недвижимости или вроде того — и Хосок никогда не смог бы спасти самого Ким Намджуна. Предопределено ли это было, уже не разобрать, но одно Намджун знает точно: пока есть шанс, он будет держать ладонь Хосока в своей. Пока эта история не начнётся с новой страницы или не будет закончена навсегда, подшитая скромным форзацем без имен и рецензий, он будет здесь. Не автор, не читатель, просто лицо извне, случайно приложившее руку к развитию сюжета. — Ты в порядке? — осторожно интересуется Намджун после ужасно долгих гудков, не совсем понимая, как именно интерпретировать ответ друга, каким бы он не был: Хосок же точно не станет ему врать? У Хосока на заднем фоне возня и негромкая музыка. Он торопится, когда объявляет: — Я верну его. Что бы это ни значило. Они, другие, быстро берут дело в свои руки. Они поучают и направляют Хосока, как слепого котенка, потому что кем бы ни был Мин Юнги, он, по всей видимости, невероятно хрупкое существо, а его друзья обозлены, узнав правду. Намджун же, что прежде злился на других, шокирован: Хосок тот, кто сделал больно своей родственной душе. Хосок был тем, кто годами ранее оборвал их связь, оставив Мин Юнги в пепле. — Серьёзно? — Намджун поворачивается к другу, опираясь на столешницу бара, лицо Хосока отвечает на вопрос раньше, чем открывается рот, но Намджун не может поверить, даже когда слышит. — С его стороны это, наверное, звучало бы еще хуже, — Хосок побеждённо опускает плечи, — и вот, теперь мы родственные души. Он человек, о котором я всегда мечтал, а я взял и проебал всё, как только мне представилась малейшая возможность, — он замолкает, увлекается ковырянием щербинки на пробковой подставке для стакана, а Намджун и не знает, что сказать. Как ответить, как поддержать друга, который совершил ошибку и теперь должен приложить так много усилий, чтобы исправить её. Есть ли шанс, что Мин Юнги его простит? Хосок бросил его на растерзание сразу после того, как он открыл нежное влюблённое сердце - можно ли простить такое? Они были подростками, детьми с другими заботами, слишком большими, чтобы смотреть так далеко в будущее. Знал ли Хосок когда-нибудь, что ему придётся столкнуться с последствиями? Знал ли Намджун, что ему придётся столкнуться с последствиями? «SSS» — главное и единственное достижение его жизни, но всё, что он видит — как она разрушает и разрушает одну жизнь за другой, как она делала это с самого начала. Стоило задуматься, когда Намджун увидел в фойе того подростка, сына одного из первых испытателей, чью семью он сломал своими же руками. Какого монстра он создал? Под какое количество кроватей, разбросанных по всей стране, его подселил? — Директор Ким, — новый секретарь Донхёка осторожно заглядывает в приоткрытую дверь кабинета. Из-за стола Намджун видит, как он щурится, пытаясь разглядеть что-то в полумраке, и проходит в комнату, держа в неуверенных руках стопку документов на согласование. И даже этот парень напоминает Намджуну о его вине. То, каким он был, когда они впервые встретились на том благотворительном вечере: высокий, широкоплечий, язвительная улыбка на красивых губах и в уголках глаз, уверенность в том, что мир ему покорится, в каждом движении. И то, какой он теперь, спустя месяцы работы в «SSS»: ссутуленный, нервный, очки для чтения постоянно сползают вниз на похудевшем лице. Намджун сделал его таким. — Заместитель директора Шин просит Вас согласовать дату конференции по запуску в Японии, — секретарь протягивает скреплённые между собой листы, — а также назначить его руководителем филиала в Токио. Последняя фраза будит Намджуна, как тревожный колокол, он резко выпрямляется в кресле. — Процент готовности к запуску? — осторожно интересуется он. — Восемьдесят пять, — жёстко произносит секретарь и, не дождавшись реакции начальника, кладёт документы на угол стола. — Заместитель директора Шин надеется, что запуск состоится не позже Сочельника… …он считает, «SSS» будет неплохим подарком на Рождество.s$s
— Ты готов ехать? — Донхёк появляется в дверях его спальни прежде, чем Сокджин успевает ответить. Он опирается плечом на дверной проём, рубашка небрежно застегнута, ослабленный галстук болтается на шее, ехидная улыбка косит губы, когда он осматривает Сокджина, застегивающего пиджак, и говорит, — Выглядишь, как директор, секретарь Ким. Сокджин закатывает глаза, игнорируя съеживающийся от неприязни комок в животе, когда подходит к директору и берётся за края его галстука, чтобы правильно его завязать. — Вам бы тоже не помешало, — бормочет он и уже через мгновение жалеет об этом, потому что Донхёк запускает руку в его волосы, гладит по затылку и сжимает пальцы вокруг задней части шеи. Место установки чипа зудит так, что Сокджин готов выдрать свой позвоночник, лишь бы больше не чувствовать этого. Донхёк усиливает давление, боль слегка притупляет зуд, и от желания попросить надавить сильнее Сокджина отбрасывает, как от удара током. От усмешки на губах начальника Сокджина тошнит, но он заставляет себя улыбнуться и сказать так спокойно, как только позволяет его пережатое нервами горло: — Нам пора, мероприятие начинается в семь. Когда-то Сокджин продал бы душу за возможность присутствовать на благотворительном вечере, подобном этому. От шика и блеска у него почти сразу начинает кружиться голова, так много всего, за что хочется зацепиться взглядом, так ярко, сверкающе, вычурно. Люди вежливо жмут руки, кланяются и болтают о многомиллионных сделках так же просто, как другие обсуждают поход за молоком в ближайший супермаркет. И раньше, буквально пару лет назад, тот, другой Сокджин — наивный студент в розовых очках — был бы в восторге. Он бы выпрямил спину, напустил важности в свой облик, вынул бы из дальних уголков памяти все правила приличного поведения в подобном обществе и кружил бы среди всех этих прекрасных женщин и строгих мужчин, будто бы он с рождения принадлежал их миру. Раньше. Раньше всё казалось ему другим, более простым и приятным, но сейчас он, сутуля плечи, неуклюже пробирается через толпу вслед за выпившим директором и на ходу заполняет его расписание на завтра, параллельно думая, какой уловкой ему воспользоваться, чтобы заставить Донхёка заменить виски на сок хотя бы сегодня. Пока он усиленно думает, на их пути встречается сам Ким Намджун, и Сокджин всё ещё не может заставить своё сердце не замирать каждый раз, как он видит его. Сегодня он такой же уставший, как и обычно, но изящный костюм делает его усталость светской, обычной для человека его статуса, Сокджин не может не любоваться, ведь возможность выдаётся ему так редко, что каждый раз стоило бы записывать в тайный дневник и лелеять, лелеять, лелеять… Их взгляды встречаются за плечом Донхёка, и пока тот отвешивает очередную сальную шуточку, Сокджин спешит спрятать глаза: его наивность однажды уже послужила ему предупреждением, нечего больше холить фантазии. Ким Намджун точно не помнит его и никогда не вспомнит, нет и шанса на то, что когда-либо им доведётся хотя бы по-дружески поболтать, о большем Сокджин и просить бы не смел. Генеральному директору его персона совсем не интересна, да и вряд ли сейчас ему интересно хоть что-то. Его речь со сцены напоминает прощанье перед казнью, ничего более фальшивого Сокджину слышать ещё не приходилось, а затем Намджун уходит, оставляя его с этим странным чувством, будто всё здесь — нелепый кукольный домик, с которым ребёнку давным-давно надоело играть. — Самолёт в шесть утра, — механически оповещает он, как только за Донхёком закрывается дверь в салон автомобиля. — Целая вечность, — смеётся директор. Час ночи и в Донхёке целое море виски. Сокджин не уверен, сможет ли директор стоять на ногах, но тем лучше. Эта поездка в Японию — гильотина над его головой. Он не хочет, не может, не представляет возможным быть запертым со своим начальником в одном номере отеля без единого шанса сбежать. Он не знает, как справится там в одиночестве, сможет ли дать отпор, если это потребуется, и не разрушит ли это всю его жизнь до самого основания, но, так или иначе, выбора у него нет. Он поедет в аэропорт, сядет в самолёт, прибудет в Токио и будет делать всё, что от него требуется. Кивать головой, мелкими шажками семенить за директором, терпеть его выходки и заполнять бумаги его почерком. Всё, что потребуется. Если «SSS» запустит филиал в Токио, компания получит статус настоящей корпорации, её акции, вероятно, взлетят до небес, и уж тогда, тогда появится надежда, что Донхёк наконец успокоится. Его раздутое эго вкупе с недосягаемыми амбициями хотя бы на время будут удовлетворены, а это будет означать, что Сокджин сможет вздохнуть с облегчением.s$s
Япония другая. Это трудно объяснить, Сокджин и не старается, когда Чонгук звонит ему вечером после прибытия. Она другая, этим все сказано, и Чон на том конце понимающе мычит. Он говорит, Тэгу тоже был для него другим. Пусан, вздыхает, тоже. Но это не то, Сокджин полагает. Сеул не был для него шоком, если подумать, он готов был путешествовать по стране и за её пределы, сколько угодно. Ему кажется, дело здесь вовсе не в месте. Поскольку самолёт сел в Токио около девяти часов утра, время сильно поджимало: встреча назначена на одиннадцать, и Донхёк, сверившись с наручными часами, на удивление тоже осознает эту проблему. Он отводит телефонную трубку от уха и говорит водителю, похлопав по спинке его сидения рукой: «Мы только оставим вещи, не уезжайте», и в этот момент Сокджин осознаёт, что у него едва ли будет возможность поглазеть по сторонам, поэтому он прилипает к окну, внимательно изучая улицы, снующих вокруг людей, рекламные вывески. — Никогда не выезжал из Кореи? — любопытствует босс, закончив со звонком; Сокджин лишь качает головой, не желая вступать в диалог. Уже несколько месяцев он работает на Шин Донхёка, и это время кое-чему его научило. Во-первых, некоторым людям не суждено измениться. Директор часто выпивает, и алкоголь открывает в нём то, что он так старательно прячет: гадкую, мелочную натуру. Он рассказывает о своей жизни так, будто Сокджина должно это касаться, посвящает его в подробности, на которые ему наплевать. Он много говорит о себе и редко задаёт вопросы, диалог с ним — по сути, выступление дерьмового комика, неудачно пытающегося импровизировать с залом. Шин говорит о себе, о семье, о друзьях. Он говорит: «Намджун — неблагодарный ублюдок», а Сокджин понятия не имеет, как приложить кальку его слов к окружающей действительности. Реальность в понимании Сокджина такова, что Ким Намджун — известнейший человек в мире. Он — юный гений, изобретатель, новатор, в то время как Шин Донхёк — его правая рука, второе место в списке из многих, и смириться с этим фактом для него означает проиграть в борьбе, которая ему даже не принадлежит. Именно поэтому сейчас они здесь, в центре шумного Токио, выбираются из машины перед дверьми роскошного отеля, где для них забронирован номер люкс, занимающий целый этаж. Директор не даёт Сокджину времени осмотреться, велит прислуге позаботиться о вещах, а Сокджину — забрать ключ-карту от номера и спускаться обратно. Водитель умело продвигается через образованный плотным движением затор, когда Донхёк снова заговаривает: — Мы здесь не в отпуске, — намекая на то, что расписание в руках Сокджина по-прежнему не было озвучено. — Добудь мне завтрак и позвони агентам. Итак, Шин Донхёк — мелочный человек. Он злится, как ребёнок, если не получает желаемого. Он бесится, как чудовище, если кто-то указывает ему, что желаемого он не заслуживает, и это то, что Сокджин понял следующим. Тему родства их душ Донхёк поднимает редко, едва ли он воспринимает это всерьёз. Каким-то образом он почувствовал себя настолько близким к звёздам, что концепция принадлежности другому человеку стала для него органически чуждой. Однако, концепцию принадлежности ему другого человека он принимает, как данность. Он говорит Сокджину: «Ты мой», глядя на него с ледяной неизбежностью. У Сокджина от его взгляда зудит под кожей, это совсем не похоже на то, как он представлял себе единение душ, и это третье, что понимает Сокджин. Если его родственная душа — такая, то не так уж она ему и нужна. Поблагодарив улыбчивого бариста за работу, Сокджин нехотя покидает уютное кафе, где не найти свободного места: все столики заняты мужчинами и женщинами в строгих костюмах, бумагами, ноутбуками, деловыми сделками. Жизнь кипит здесь, как в центре Земли, словно все эти люди с идеально отглаженными воротниками проснулись раньше, чем Сокджин обычно засыпает, и помчались менять мир. Он этого не понимает, никогда, наверное, не поймёт. Даже Шин Донхёк с его необузданной энергией не заставляет его назначать встречи раньше, чем на десять утра. — Долго, — комментирует директор, забирая из рук секретаря кофе и пресные рыбные сэндвичи. От попытки оправдаться очередью он отмахивается и суёт Сокджину стопку бумаг, начиная озвучивать список поручений до того, как Ким успеет прочесть шапку первого файла. — Встретишься с подрядчиком, осмотришь помещение. Плевать на цену, если оно достойное, если нет — ищи другое. Зарезервируй мне столик на четверых, думаю, французская кухня подойдёт, на три часа, и найди водителя. Ещё! — вспоминает он и отстраняет от лица чашку. — В два ты должен быть здесь, вряд ли я задержусь, захвати в отеле костюм для обеда и часы. На свой выбор. Сокджин моргает, потом ещё раз, чтобы снять с глаз мутную сонливую пелену. Донхёк закидывает ногу на ногу и разворачивает упаковку, морща нос от запаха: у него аллергия на еду с низким содержанием холестерина. У Сокджина нет и мысли, как выполнить все задания к двум, даже если он сорвётся с места прямо сейчас, что невозможно — на это намекает увесистое количество бумаг в его руках и необходимость присутствовать на встрече с министром. — Сперва разберись с этим, — подтверждает его догадки Донхёк, кивая на документы, — проверь и верни, они нужны мне на встрече. Вот, какой стала его жизнь. Сокджин уже даже не вздыхает, он покорно опускает голову и вникает в содержание бумаг. Коллеги утверждают, что Директор Шин не всегда был таким. Задолго до прихода Сокджина в компанию у него и Ким Намджуна случился конфликт интересов, правда, подробности никто не уточняет. Амбиции в конечном итоге взяли верх, и тогда-то крышу у заместителя и снесло. Он менял порядки по своему усмотрению, часто не вводил генерального директора в положение дел, игнорировал разницу их положений в иерархии компании. Словом, делал всё, чтобы самоутвердиться как отдельный персонаж, выйти из тени Ким Намджуна, что, по мнению Сокджина, лишено всякого смысла: без генерального директора никто в мире не знал бы Шин Донхёка. — Понимаете ли, — министр, явно нервничая, протирает лоб бумажным платком. — Наши граждане так много работают, им просто некогда знакомиться, ходить на свидания и всё такое прочее. Уровень демографии, понимаете ли, — он многозначительно поднимает кустистые седые брови. Донхёк, мрачный от похмелья, которое не удалось исцелить пресным завтраком, то и дело прикладывается к бутылке воды и косится на настенные часы. — Поэтому мы и здесь, господин Министр, — услужливо улыбаясь, тянет он. Улыбка, застывшая на губах, никак не отражается в его тёмных глазах. — И мы надеемся, — он заискивающе воркует, — что наше сотрудничество принесёт плоды как вам, так и нам, — Донхёк тянет руку, Сокджин отработанным движением вкладывает в неё папку с документами. — Видите ли, создание и открытие филиала требует огромных ресурсов: нам нужно здание, оборудование, квалифицированный персонал, часть которого нужно будет перевезти из головной лаборатории для обучения новых кадров, рекламная кампания и так далее. Нам нужно понимание, кем и откуда эти ресурсы будут предоставлены, разумеется, без нашего вклада не обойдётся, но, сами знаете, любое вложение должно оправдываться. Министр кряхтит, приподнимается в кресле, чтобы дотянуться до протянутых ему бумаг, с уханьем падает обратно. Водружает на нос очки для чтения, принимается читать, забавно причмокивая губами, когда перелистывает страницу. — Когда мы открывали первую лабораторию, — нежно подначивает Донхёк, выглядя так, будто касается самых нежных воспоминаний, — условия были жесточайшими. В первые три года мы не заработали ни воны в собственный карман, однако посмотрите, где мы теперь. Поверьте, каждая йена окупится сполна, в этой сделке все только выиграют. Какое-то время министр молчит, досконально изучая документы. Донхёк косится на Сокджина, и тот по одному его взгляду может дать оценку страданий, которые ему предстоит пережить: чем больше Донхёк не в духе, тем сложнее приходится Сокджину и, сдаётся ему, сегодняшний день будет для него очень, очень долгим. — Я понял Вас, — наконец подает голос министр. — Мы соберём совет директоров и обязательно дадим Вам знать о нашем решении. Вместе с директором и его секретарем в Японию прибыли разработчики, маркетологи и бухгалтеры. Чтобы разместить их, принимающей стороне пришлось забронировать два этажа отеля в центре Токио и направить по меньшей мере десять автомобилей премиум-класса по два водителя на каждый, чтобы они могли круглосуточно друг друга сменять. С учетом всего этого уверенность Шин Донхёка вполне объяснима — сделка уже в его руках, а остальное — лишь вопрос времени.s$s
— Знаешь, здесь отстойно. Чонгук посмеивается в трубку, затем тянет издевательским голоском: — А я говорил, — и хихикает. Тэхён, слоняющийся поблизости, шикает: «Не будь придурком!». — Да, Чонгук, не будь придурком, — с сарказмом отмечает Сокджин. — Я не думал, что под «это место выглядит, как офис дьявола» подразумевалось всё сразу. После короткой паузы Чонгук вдруг выдаёт: — А ты не пробовал…ну, перейти на другую должность? Такой простой, про себя вздыхает Сокджин. Будто он не сделал бы этого, если бы мог. — Как там Юнги, устроился на новом месте? — он переводит тему. Жалеть себя Сокджин может и в одиночку, а сейчас ему не помешало бы отвлечься. Он разбирает вещи Донхёка, пока тот прохлаждается в бассейне отеля, Сокджин придумал самую душещипательную историю об аллергии на очиститель воды из всех, что только можно было придумать, чтобы остаться в номере. — О, — Чонгук выдерживает многозначительную паузу, — тут случилось кое-что, — говорит и замолкает снова. У Сокджина дёргается глаз. — Ну? — нетерпеливо поторапливает он. — А, ну… — словно очнувшись, мямлит Чон, — У хёна трудности с его родственной душой, а мы, вроде как, пытаемся помочь. Чонгук выдерживает паузу, Сокджин торопит его нетерпеливым: «Ну?», и младшему приходится сдаться. Меньше, чем за минуту, он на одном дыхании рапортует о событиях школьного прошлого их друга, а затем снова замолкает, явно кусая язык от досады. — Вот так да, — присвистывает Сокджин. У них с Юнги с самого начала было мало общего, но здесь, пожалуй, он легко может беднягу понять. — И как он? — осторожно интересуется Сокджин. — Делает вид, что в порядке. Ведёт себя, как Юнги, короче. — Сокджин слышит пренебрежительную отмашку, но ни капли ей не верит — Чонгук наверняка с ума сходит. Как хорошо, что о собственной родственной душе Ким не рассказывал, сочинил отмазку, что, наверное, столкнулся с ней на улице, лица не увидел и всё такое прочее — переживающий Чонгук это слишком, слишком сложно, чтобы вынести, только не после того, как младший был разбит буквально годами. Сокджин вообще никому не рассказывал — как он может? Его родственная душа — буквально последний человек на планете, с кем Сокджин хотел бы провести всю свою жизнь. По правде говоря, он по-прежнему надеется, что именно в его случае произошел какой-то системный сбой или что-то вроде того, потому что представить себе реальность, в которой он и Донхёк подходили бы друг другу, просто невозможно, и это даже не говоря о том, насколько Сокджин терпеть его не может. От одной мысли о том, что Донхёк мог бы прикасаться к нему, быть рядом с ним, как с романтическим партнёром, Сокджина буквально тошнит. — В этом весь Юнги, — вздыхает Сокджин, и в этот момент перед ним даже немного хочется извиниться: знай Ким, как повернётся его собственная жизнь, ни за что не стал бы издеваться над младшим за его несносный характер. — Он справится, — легко отвечает Чонгук, — это же Юнги-хён. Как хотел бы Сокджин, чтобы о нём самом можно было сказать то же самое.s$s
Поездка затягивается, или, может, Сокджину так кажется, потому что он считает секунды до возвращения домой. Донхёк проводит почти всё свободное время в бассейне или ресторане при отеле, пока сам Сокджин копается в документах и довольствуется видом на аллею цветущей сакуры из окна их совместного номера. Время пребывания расписано по минутам: между завтраком, обедом и ужином втиснуты встречи с важными шишками всевозможных областей, сами же приёмы пищи по сути своей их продолжают, поэтому за эти несколько дней Сокджин нормально ел не больше пары раз. Одно радует: чем больше у Донхёка работы, тем меньше он донимает Сокджина и больше вероятность поскорее свалить из этого места. Если они застрянут здесь хотя бы на один лишний день, Сокджин точно сойдёт с ума, и пусть посмотреть город и составить впечатление о столице незнакомой для него страны у него не вышло, задерживаться для туристических прогулок он не намерен. Может быть, когда-нибудь в другой раз, когда он будет один или с человеком, которому доверяет. Может быть, когда-нибудь в другой раз, когда его компанией не будет Шин Донхёк. Сокджин ещё никогда не скучал по дому, по родной речи, по своей маленькой уютной квартире так сильно. Директор ставит подпись и деловито откидывается на спинку стула. — Вы приняли верное решение, — хвалит он министра, — и делаете прекрасный подарок на Рождество своим гражданам. Сокджин вздрагивает. Всё его тело, каждый орган его чувств активируется во всю мощь возможностей и отвергает саму идею нахождения здесь, но он давит улыбку и передаёт секретарю министра копию всех подписанных ранее документов, а когда ему всё же удается выбраться из конференц-зала, Сокджина ждёт не менее отвратительный процесс осмотра помещений для будущего офиса. К счастью, круг сузился до трёх точек на карте, расположенных в центре города, и с личным водителем процесс не занимает много времени, так что в номер Сокджин возвращается до полуночи. Он стягивает галстук, когда Донхёк подходит к нему сзади — его отражение, как голодный злобный призрак, появляется в зеркале прихожей — и с улыбкой опускает руки на его талию. — Отлично поработал, — шепчет он, прижавшись губами к уху Сокджина. Обычно Донхёк не позволяет себе переходить границы. Сокджин не знает и не хочет знать, по какой причине начальник ещё не зашел дальше положенного: может, придерживается никчемного остатка субординации между ними, может, ему неприятна мысль о мужчине в таком смысле и он довольствуется тем, что может демонстрировать свою власть лишь легкими прикосновениями, от которых Сокджина бросает в холод, но сегодня Ким чувствует, как граница отодвигается, ускользает из-под его носа, как разрушенное защитное заклинание. Он глотает тошноту, подступившую к горлу, делает маленький шаг вперёд, надеясь получить хотя бы дюйм личного пространства и проигрывает — Донхёк шагает за ним, телом прижимая его к консоли с расчёсками, феном и набором средств для укладки волос. — Ты мой, помнишь? — Донхёк гладит его рёбра, пальцами больно впиваясь в пространство между ними, одно небольшое усилие и кожа разойдётся, как наспех наложенные швы. Сокджину нечего сказать. Он молится, чтобы его молчание спасло его, чтобы директору надоело зажиматься с безмолвной тенью, но его, похоже, всё устраивает. Он касается губами выступающего позвонка на шее Сокджина, сигнал чипа вызывает жгучую боль во всём теле, от вибрации в костях конечности Сокджина неконтролируемо дрожат. — И мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что, — голос Донхёка тихий, но у Сокджина от него закладывает уши. Он сжимается, стараясь уменьшиться в размере, ругая себя за то, что не может дать отпор. Донхёк разворачивает его к себе резким рывком так, чтобы их носы почти касались друг друга и перед тем, как с силой оттолкнуть его, заставив удариться поясницей о консоль, излагает в самые губы: — Я хочу, чтобы мой дорогой друг не мешался под ногами, — его глаза ищущие поддержки, покорности, послушания, держат Сокджина в леденящем плену ужаса, — и ты, моя дорогая родственная душа, мне в этом поможешь. Когда он уходит, с хлопком закрывая за собой дверь спальни, Сокджин выдыхает из груди весь воздух, надеясь, что это поможет ему избавиться от запаха Донхека, впитавшегося в лёгкие.s$s
— Перевод? — Генеральный директор часто моргает. В крупных очках для чтения его глаза практически круглые. — Но почему? С долгим вздохом Сокджин отпускает душу. Он хочет сказать: «Я устал от того отношения, с которым мне приходится мириться ежедневно без перерывов и выходных» или «я наверняка заслуживаю более значимой должности, Вы вообще видели мои результаты в университете?» или «я мог бы оставить всё как есть, если бы Ваш заместитель не перешёл все границы дозволенного», но ни один из этих вариантов не накладывается на его голос, когда он произносит: — Простите, — глубоко кланяясь, — я знаю, что мой трудовой договор ещё не истек, и готов взять все издержки на себя без лишних разбирательств, просто… Генеральный директор встаёт из-за стола, обходит его и опирается бедром на столешницу так, чтобы между ними больше не было преграды. — Это из-за Донхёка? — спрашивает он, слегка прищуриваясь, и в этот момент всё в Сокджине криком умоляет его рассказать правду, но он лишь покорно опускает голову и сдавленно шепчет: — Я не хочу переезжать, — и даже почти не врёт. Он по-настоящему хочет остаться в Сеуле, поближе к дому, к семье и друзьям, поближе к самому Ким Намджуну — символу его надежды и настоящей верности. Сокджин любит эту компанию, любит замечательных людей, которые здесь работают, всем сердцем верит в её миссию и искренне считает, что «SSS» несёт в мир одно только добро, с тех самых пор, как его, отвергнутого первой любовью паренька, спас её создатель. Все эти годы Сокджину нравилось верить, что именно он стал вдохновением для Ким Намджуна, и сейчас явно не время отказываться от этой веры, даже если ему не повезло с родственной душой. — Я понимаю, — Ким Намджун качает головой, — Вы могли бы стать моим личным секретарем, и тогда я мог бы гарантировать, что переезд за пределы города Вам не грозит. Сокджин разом теряет весь воздух. Он ищет слова в глубинах своего сознания, но всё, что в итоге срывается с его языка с отчаянным свистом спускающегося воздушного шара, это сдавленное жалкое: — Да, — в надежде, что Ким Намджун достаточно умён, чтобы не переспрашивать. И это оказывается правдой. Сокджину требуется вся его сила воли, вся мощь его врожденного упрямства, чтобы не сломаться, когда Ким Намджун улыбается, оголяя прелестные ямочки, забирающие не меньше десяти лет от возраста, на его щеках, и добродушно кивает, осторожно коснувшись плеча Сокджина большой крепкой ладонью. «Эта ладонь держит мир», — рассеяно думает он, внутренне хныча, когда дружелюбное выражение лица нового начальника сменяется привычным деловым тоном: — Что ж, тогда позвольте мне уладить формальности. Вы не представляете, насколько сложно быть мной, когда нет помощника, — Ким Намджун посмеивается, но радость не трогает его глаз, и Сокджину остаётся только гадать, что на самом деле стоит за этими словами.s$s
Долго, впрочем, гадать ему не приходится. Каким-то причудливым хитросплетением судьбы оказывается, что его давнее университетское знакомство — а впоследствии растянувшаяся на годы дружба — с Чон Чонгуком сплело целую паутину знакомств, связавшую между собой семерых мужчин, среди которых Ким Намджун оказался недавно и только каким-то чудом, поскольку аж пятеро из них учились в одной школе и все по сей день несли на своих плечах тяжесть драм того времени. И если с остальными, включая вечно недовольного Юнги, которого Сокджин в тайне даже от себя обожал, он мирился спокойно, то появление в этом замудрёном уравнении его непосредственного начальника никак не укладывалось в голове. Приступая к работе в качестве личного помощника Ким Намджуна, Сокджин никак не ожидал, что масштаб катастрофы будет…таким. За несколько месяцев в печатной и электронной документации директора накопилось так много беспорядка, что на приведение всего этого объёма в нормальный вид могли потребоваться годы. Сокджин с глухим отчаянием смотрит на заполненную невпопад картотеку и понятия не имеет, к чему приложить руку в первую очередь, чтобы не создать ещё больший хаос. Привыкшему к нездоровой наклонности Шин Донхёка к повсеместному контролю Сокджину было достаточно одного взгляда на состояние рабочего пространства генерального директора, чтобы его глаз дергался до самого вечера. — Простите за это, — Ким Намджун неловко чешет в затылке, — я действительно настолько беспомощен. Немного подумав и прикинув варианты, Сокджин вынужден согласиться: несмотря на тихий ужас, представляющий собой то, с чем ему предстоит работать, он не чувствует себя в опасности, зная, что сбежал от тараканов бывшего начальника. Кропотливый труд по наведению порядка — меньшее зло. Ему становится гораздо спокойнее, когда он понимает, что Ким Намджун не собирается вмешиваться в его работу, лишь изредка подсказывая и охотно отвечая на неизбежные вопросы секретаря. По большей части директор слишком занят, чтобы вообще обращать на него внимание, поэтому временами в течение дня Сокджин и вовсе забывает, что тот находится с ним в одном кабинете. В уютном молчании, заполненном шумом работы компьютеров, они заканчивают рабочий день. Сокджин потягивается, с удовлетворением осматривая результаты: сегодня он наконец-то закончил сортировать электронную почту начальника. — Вы отлично справляетесь, — хвалит его Ким Намджун, и на этом рабочий день официально считается оконченным. Сокджин всё ещё не придумал, каким образом ему спросить о Хосоке: несмотря на то, что тема не новая и пару месяцев назад уже была рассмотрена со всех сторон буквально в каждом издании СМИ под микроскопом, лезть в личную жизнь начальника кажется Сокджину чем-то неприемлемым, особенно после его печального опыта с другим директором этой компании. То, что от Донхёка до сих пор нет вестей, также играет Сокджину на нервах: он не верит, что после всех поползновений в его сторону и гадких слов и намерений в адрес генерального директора Шин мог сдаться так просто, не когда он буквально заставил Сокджина просить о переводе. — Вы не составите мне компанию? — голос нового начальника отвлекает Сокджина от закручивающейся воронки отчаяния. Он моргает, чтобы избавиться от липкого ощущения чужого присутствия, напоминая себе, где находится, и тело отзывается немедленным облегчением, будто всё это время Сокджин сидел на гвоздях. — Простите? — севшим голосом интересуется он, на что Ким Намджун с улыбкой повторяет — очевидно, что в первый раз подчинённый его не услышал. — Мне нужно навестить моего друга. По пути мы могли бы обсудить некоторые вопросы, а затем мой водитель подвезёт Вас домой. Я понимаю, что рабочий день закончился, но… — он осекается, неловко оглядываясь, — мой друг не в порядке, а я совершенно не знаю, что делать, и надеюсь на Вашу помощь. Рот Сокджина открывается в удивлении против его воли. Ему нужно несколько секунд на осмысление услышанного прежде, чем он выдаёт пустое: — Без проблем, — будто не говорит с руководителем крупнейшей компании в стране. Ким Намджун эту фривольность, кажется, даже не замечает. Его прекрасное лицо светлеет от радости, когда он улыбается, морщинки, появившиеся в уголках его глаз за очками для чтения, одна из самых красивых вещей, которые Сокджину когда-либо доводилось видеть.s$s
И так решение одной из проблем находит его само. Он сидит на заднем сидении автомобиля Ким Намджуна, припаркованного у музыкального агентства, сверяя планы начальника на завтра с его расписанием встреч и конференций, пока водитель листает радиостанции. Закончив, Сокджин открывает вкладку новостей, но не находит там ничего интересного и, заскучав, принимается разглядывать выходящих из здания людей. В какой-то момент он замечает одинокую фигуру в чёрном пальто, закурившую у выхода, и безошибочно узнаёт в ней Юнги. — Извините, — Сокджин слегка выглядывает из-за водительского кресла, — я выйду на минутку. Водитель качает рукой и бросает небрежное: «Валяйте», не отвлекаясь от своего занятия. Сокджин бормочет благодарность и, выскользнув из авто, торопится к приятелю, надеясь, что тот не заметит его и не даст дёру раньше, чем он до него добёрется. — Юнги-я! — зовёт он, оказавшись в зоне досягаемости. Мин давится дымом и, кашляя, поднимает на него недовольный взгляд. — Вы, придурки, следите за мной? Сокджин театрально бьёт себя по груди в возмущённом жесте: — Мин Юнги, как ты обо мне думаешь?! Представление его, впрочем, не впечатляет. Юнги дёргает плечом и делает очередную затяжку, внимательно глядя Сокджину в лицо. От его взгляда всегда становится неуютно — ощущение, будто одними глазами Юнги может забраться под кожу — но Сокджин умело справляется и отмахивается от него, как от назойливой мухи. — Я здесь по поручению босса, а тебя, неблагодарный засранец, заметил случайно. На обвинение Юнги тоже никак не реагирует, вместо этого ухмыляясь одной стороной рта. Докурив, Юнги щелчком сбивает с фильтра сигареты оставшийся на кончике уголёк и бросает окурок в урну. — И что за поручения у тебя могут быть в музыкальном агентстве в девять вечера? Боссу надоело радио и он захотел личный бэнд у себя в кабинете? Ни для кого не секрет: отношение Юнги к «SSS» всегда было довольно предвзятым, а после того, как Сокджин устроился работать в главный офис компании, он и вовсе стал к ней враждебен, но никогда прежде Сокджин не слышал от него подобной язвительности в адрес генерального директора. Он не успел задохнуться возмущением — на этот раз настоящим — когда Юнги вдруг продолжил: — Или ему нужен приватный танец? И до Сокджина мигом доходит. Наверняка Юнги в курсе странной дружбы Ким Намджуна и Чон Хосока, его родственной души и неудавшейся первой любви. О том, что знаменитого продюсера и главного хореографа известной компании связывает какая-то история, не знают даже самые желтушные издания, а Сокджин перерыл множество, наблюдая за профессиональным ростом Юнги, и, какой бы странной не была эта мысль в отношении кого-то вроде Мин Юнги, прийти к другому выводу, кроме ревности, невозможно. Сокджин почти физически не может убрать с лица улыбку: маленький ублюдок строит из себя крутого парня, но сохнет по своей первой любви, как школьник. Когда эта история закончится счастливым концом, Сокджин будет издеваться над ним до самой старости. Сейчас же, переживая за своё здоровье и благополучие, он предусмотрительно молчит, сжимая губы, будто это может скрыть его радость от озарения. — Что бы там сейчас не родилось в твоей тупой башке, не смей, — угрожает Юнги, наставив на него палец — им что, пять? — и делает шаг назад. — Я возвращаюсь к работе и делаю вид, что никогда тебя здесь не встречал, а ты возвращаешься к своему любимому боссу и все будут счастливы, да? Не выдержав, Сокджин смеётся: — Да-да, — машет он на прощание, — вали уже к своим кнопочкам, большой и страшный тонсэн. А затем наблюдает, как Юнги, ворча, возвращается в здание, и трусит к машине, когда тот скрывается в лифте за полностью остеклённой стеной фойе. Встреча с приятелем пузырится в нём искрами веселья всё время, пока он пишет о ней парням, и не утихает, даже когда Сокджин замечает движущегося по парковке директора. Успокоиться удаётся, только когда вслед за директором в машину садится ещё один человек, которого до этого Сокджин видел только на снимках папарацци и в редких кадрах телешоу. Чон Хосок размахивает руками, занимая место рядом с ним, пока Ким Намджун устраивается на переднем пассажирском кресле: — И я не знаю, как подступиться, чтобы он не послал меня, хотя это касается его грёбанного здоровья! — восклицает Чон Хосок, очевидно заканчивая тираду, которой он разразился ещё на парковке, — Ой, — вздрагивает он, только сейчас обратив на Сокджина внимание, — извините, не заметил. Сокджин дружелюбно улыбается, как можно незаметнее осматривая «объект», и, как не старается, не может узнать в нем того злобного предателя, разбрасывающегося чужими сердцами, как игрушками, каким его рисовали, но хорошо видит печаль, поселившуюся в каждой черте его лица следами бессонницы, видит усталость на границе изнеможения в линии его плеч, в том, как небрежно он одет, как прилипают к его голове немытые волосы. В этой задачке, видится Сокджину, больше переменных, чем изначально ему диктовали. — Господин Ким, — обращается он к директору, чтобы дать их новому пассажиру время приспособиться к обстановке, — я сверил Ваше расписание, завтра на десять у Вас назначена видео-конференция, но, к сожалению, в системе не отражено, с кем. Мне отменить её или поднять архив электронной почты? Директор думает пару секунд, устраиваясь в кресле так, чтобы сидеть полубоком к заднему ряду сидений, и убавляя громкость радио. — Не нужно, — вздыхает он, — это Донхёк по поводу запуска в Японии. По тону директора ясно, насколько ему неприятен сам факт поднятого на обсуждение вопроса, так что Сокджин молча принимает его ответ, внося изменения в ячейке расписания. Чон Хосок же, кажется, только рад отвлечься от собственных забот на чужие: — Ты не говорил об этом сто лет! — поражается он, — и как успехи, скоро откроется офис? Сокджин бросает на мужчину взгляд и тот, поймав его, неопределённо жмёт плечами, кажется, искренне не понимая причин повисшей в салоне паузы. — Скоро, — неохотно отвечает Ким Намджун, — Я вас не представил: Ким Сокджин, мой новый помощник, — Сокджин кивает, возвращая на лицо дежурную улыбку личного секретаря, — Чон Хосок, мой близкий друг. Чон Хосок салютует двумя пальцами, наконец удостаивая Сокджина прямым взглядом; узнавание вытягивает его лицо: — О, ты же друг Чонгука, верно? Несмотря на то, как Сокджину режет слух неформальное обращение — будто учеников их школы совсем не учили манерам — он кивает: — Верно, мы жили вместе, когда учились в университете, — отвечает он, мысленно прикидывая, когда Чонгук мог бы о нём рассказать и какие компрометирующие особенности он мог ему выдать. — Точно-точно! — радуется Чон Хосок, — мы с ним не очень хорошо знакомы, но успели поболтать, оказалось, он мой младший и старый друг… — он замолкает. Только было зародившаяся радость вмиг испаряется, между его бровей залегает глубокая складка. — Юнги, да, я в курсе, — не желая тянуть, произносит Сокджин; Хосок от звука этого имени вздрагивает, как от выстрела. — Я в курсе того, что между вами произошло, — продолжает Сокджин, решая раскрыть все карты разом, — Но, — подчеркивает он, — только с одной стороны. Я хочу помочь, — неожиданно даже для себя вдруг изрекает он и тушуется, заметив любопытный взгляд начальника, который, видимо, только начинает осознавать запутанность сложившихся социальных связей вокруг этой драмы, — Юнги — мой друг, и я знаю, каким сложным он бывает, когда ему тяжело, но… — подобрать слова оказывается сложно: он не хочет выдавать что-то болезненное о Юнги этому парню с сомнительной, как ни глянь, репутацией. Наконец, собравшись, Сокджин завершает, — Не дави на него слишком сильно, просто будь поблизости, в его орбите, чтобы он мог привыкнуть к твоему существованию. Это то, что сам Сокджин делал, чтобы сблизиться с парнем, когда их общий круг только начинал формироваться вокруг Чонгука. С остальными двумя парнями не было проблем: Тэхён с самого первого дня их знакомства был достаточно открыт, а Чимин ни разу не показал своего стеснения перед незнакомцем, к тому же, все они были невоспитанными засранцами без какого-либо уважения к старшим. С Юнги, в противовес с ними, было сложнее. Казалось, этот парень жил в панцире, как черепаха, и прятал в него голову, стоило кому-то обратить на него лишнее внимание, но достаточно было его заинтересовать, он показывался и с довольной рожей жевал свои капустные листы. Сокджин входил в его личное пространство долго и постепенно, шаг за шагом преодолевая защитные механизмы, словно разбирая по кирпичику неприступную стену, чтобы в конце получить того Мин Юнги, которого он знает сейчас: язвительного, яростного, обороняющего, несмотря на то, как тот снова закрылся в последнее время. Ясно понимая, что причина этому прямо перед ним, Сокджин не может сидеть сложа руки: не сосчитать, сколько раз Юнги приходил ему на помощь, молча выслушивая, давая грамотный совет или ругая его обидчиков. Меньшее, что Сокджин может сделать теперь — защитить самого Юнги, его маленького глупого тонсэна с маленьким глупым разбитым сердцем. — Я, — Чон Хосок запинается, затем морщится и пробует снова, натянув на губы осторожную улыбку, словно ему нужно сделать вид, будто лимон, который ему подсунули вместо клубники, ничем не уступает ей по сладости, — я понял, спасибо. — Надеюсь на это, — сурово произносит Сокджин, ловя себя на том, насколько этот странный диалог походит на «разговор о лопате», и, тем не менее, ощущая удовлетворенность от того, что концы круга наконец-то начинают смыкаться. Хорошее предчувствие согрело его сердце и остаток пути Сокджин слушает, как его начальник и Чон Хосок болтают о чем-то повседневном в их дружбе. Когда автомобиль останавливается у жилого комплекса Сокджина, Ким Намджун говорит ему на прощание: — Вы действительно спасли меня, — совершенно искренне, — в очередной раз. Сокджин улыбается. Он так много улыбается в последнее время и сам не верит, что еще способен на это — так легко проявляющуюся радость. — Быть Вами действительно нелегко, — подтверждает недавние слова директора и уходит под звук его тихого низкого смеха.s$s
Иль Да-сом была первой любовью Сокджина. Она училась в параллельном классе с уклоном на изучение естественнонаучных дисциплин и никак не должна была обратить на него внимание, но это, тем не менее, случилось на научной выставке, где Сокджин представлял социальное исследование школьного менеджмента. Ему было семнадцать — прекрасный возраст для первой любви — и ему повезло встретить девушку с таким символичным именем. Сокджин не мог отказать судьбе и, когда Да-сом первой подошла к нему и спросила о планах после окончания выставки, он, конечно же, предложил ей прогуляться и поужинать в барбекю-ресторане, хотя должен был до самой ночи готовиться к промежуточным экзаменам. Их маленький детский роман набрал обороты так быстро, что Сокджин, даже заглядывая назад, не может вспомнить, в какой момент его стиль жизни с «никаких девушек до окончания университета» превратился в «проводить с Да-сом всё свободное время». К счастью для взрослого Сокджина, на учёбу он тогда не совсем забил: Да-сом и сама была отличницей, метила в стипендиальную программу по биологии, а потому их свидания частенько проходили в библиотеке или за работой над школьными проектами. Отношения же у них были тихими и такими спокойными, что со стороны никто не мог бы сказать, что эти двое — пара, но они были ей, когда их ноги сплетались под столом, руки быстро соприкасались в коридоре школы, а губы прижимались к губам за закрытыми дверьми их комнат, и особенно когда ладонь Сокджина оказывалась под майкой Да-сом, никогда не поднимаясь выше талии, но всегда ища тепла её гладкой кожи. Да-сом была старшей дочерью в семье с тремя детьми и к семнадцати годам она стала зрелой и рассудительной девушкой и поэтому идеально подходила Сокджину — слегка гиковатому подростку с мягким характером и ужасными социальными навыками. Её присутствие как бы добавляло ему привлекательности, и ей, привыкшей к заботе о младших, словно приносило удовольствие вести Сокджина и учить его элементарным вещам, да и, кроме того, они действительно хорошо смотрелись вместе. Сокджин даже позволял себе дерзкую веру в то, что их роман будет долгим — если не вечным — и закончится свадьбой, пока учитель не объявил о поездке на день открытых дверей в Сеульский Национальный университет. Пока Да-сом, развернувшись в проходе арендованного школой автобуса, не заявила во всеуслышание в ответ на его вопрос о том, какое место они займут вдвоём: «Я сяду с Сунмином. Джин-а, мы больше не встречаемся». Весь автобус тогда заполнился тишиной такой звонкой, что у Сокджина мигом заболела голова, и он опустился в первое попавшееся кресло и выдавил только: «Но почему?» прежде, чем школьники загудели, смеясь, освистывая или, наоборот, жалея его. Пять часов пути были для Сокджина сущим адом, а автобус — его персональной пыточной камерой. Он скулил, прижавшись к окну, как подбитый щенок, и молился, чтобы это закончилось, но за всё это время так и не смог найти ответа на свой вопрос, сколько бы ни думал. Сейчас, годы спустя, Сокджин знает — они расстались не в автобусе. Гораздо, гораздо раньше, в тот день, когда Да-сом впервые отстранилась от его прикосновения. А может, раньше, когда она впервые проигнорировала его звонок. Он всё ещё не знает, почему, но уже давно не думает об этом. В конце концов, то, что произошло, и сделало его тем, кем он является. Именно это событие познакомило его с Ким Намджуном, тогдашним выпускником университета, и вселило в него веру, что ничего не происходит случайно, и по крайней мере за это он благодарен Да-сом и её ужасному поступку. По правде говоря, не то чтобы Сокджин часто ковырял это воспоминание — он знает, что прошлое должно оставаться в прошлом — но сейчас его вынуждают обстоятельства, а правда всегда на вкус, как битое стекло. Ким Намджун смотрит прямо в его глаза, и Сокджин видит в них узнавание раньше, чем директор сам его осознаёт. Его рот вытягивается в глупую «О»; Сокджин фыркает от смеха. — Мне уже исполнилось восемнадцать, — говорит он и пожимает плечами, — просто я всегда выглядел младше. Со стороны может показаться, что двое мужчин — возможно, друзья или коллеги, — приятно проводят вместе время в ресторанчике европейской кухни после долгого рабочего дня, обсуждают жизнь, семьи, повышение цен на аренду, но на самом же деле за этим столом, сервированным настоящим серебром и ломящимся от изысканных блюд, прямо сейчас решается судьба минимум одного человека. Сокджин не стал бы за просто так раскрывать свой маленький секрет, и нет ничего страшного в том, что он и Намджун когда-то встречались, другое дело, что для него это воспоминание всегда было сокровищем, которое он нелепо оберегает от чужих глаз, будто один только взгляд может испортить блеск драгоценных камней, и делиться им с кем-то, особенно с самим Ким Намджуном, означает добровольно позволить сокровищу угаснуть. У жизни же другие планы. Раз за разом она берёт его чувства, его маленькие ребяческие надежды и мечты и выворачивает их наизнанку, демонстрируя отвратительные неумелые швы с оборотной стороны. Сокджин вздыхает, отклоняясь на спинку стула. Нехотя он признаётся: — Господин Шин хочет не просто убрать Вас с дороги, — следующие слова царапают его горло, у них вкус крови, — он хочет уничтожить Вас. Сокджин соврёт, если скажет, что ему легко далось решение рассказать всю правду. Со звонка Донхёка прошло больше двух недель, с его последнего визита в Сеул — несколько дней, и Сокджин действительно промолчал бы и, пусть с протестующим скрипом, выполнил поручение, если бы Донхёк не явился лично. Так, словно он хозяин в его доме. Так, словно он хозяин Сокджина. — Не вижу результатов, — Донхёк покачал головой. Его взгляд блуждал по скромно обустроенной квартире Сокджина, пока не зацепился за украшенную фотографиями и журнальными вырезками стену. — Или ты забыл, что нужно делать? «Любая мерзкая деталь, вся грязь, что ты можешь найти, должна быть обнародована», — так звучал приказ директора, но проблемой стало, что Сокджин, даже если бы хотел, ничего не мог найти на Ким Намджуна. Его репутация была безупречной, в его истории не было белых пятен благодаря известности его отца и статусу его матери, постоянно показывающейся в свете в качестве милосердной и чуткой благотворительницы. Даже Чон Хосок — редкая мутная часть жизни Ким Намджуна — в целом не был ничем особенным. Единственным вариантом были проблемы со здоровьем генерального директора, но Сокджин на личном опыте узнал, что это открытая рана, разорванная плоть, через края которой видно кости, и никакие угрозы не заставили бы его лезть туда немытыми руками. Он сказал Донхёку: — Официально, теперь я его секретарь, — и хотел было вручить в доказательство новенький трудовой договор, но Донхёк оказался проворнее. Он поймал руки Сокджина в воздухе и, выкрутив запястья, крепкой хваткой прижал к своей груди. От боли в позвоночнике Сокджину хотелось кричать. — Ты мой по праву, — прошипел он сквозь зубы и толкнул Сокджина к стене. Губы Донхёка на вкус были, как битое стекло. Его ладони, блуждающие по телу Сокджина, распоряжающиеся им, как объектом, ощущались, как острые лезвия. Его вынуждающие поцелуи ощущались, как разбитая вдребезги жизнь. Сокджин моргает. Когда он снова может видеть перед собой лицо Ким Намджуна, его сердцебиение успокаивается и дыхание выравнивается. Приходится приложить усилие, чтобы слова легли на язык, но в итоге ему все же удается произнести, как жалкую последнюю мольбу, просьбу о помощи, а Ким Намджун, нахмурив брови, с локтями, упёртыми в столешницу, принимает его. Его слова ощущаются, как рвущаяся петля, как свобода после долгого плена, как раскаленный летом воздух после сжимающей лёгкие зимы. Он говорит: — Мы избавимся от него. И маленькая, запутавшаяся, испуганная душа Сокджина, наконец, перестаёт искать выход из тела. Она говорит: «Я знаю, что это не Донхёк». Она показывает ему, ведёт его глаза за спину Ким Намджуна, где бледно-голубое свечение, отражающееся от расписной панели, отделяющей столики друг от друга, сменяется ярким, обещающим красным.