От Смоленска до Сантандера

Над Пробстхайдой курчавился дым, серый в тёмном небе. Уже поздним вечером французы, получив вести о поражениях своих гарнизонов на севере, ушли оттуда сами, но перед этим подожгли деревню. Потребовалось несколько часов, чтобы как-то загасить пожар, и сейчас на и без того разрушенную в боях Пробстхайду страшно было смотреть. Гусары отряда Васильева чувствовали себя осиротевшими. Давыд Васильев, бессменно руководивший ими ещё с партизанских времён, невесть какими правдами и неправдами добившийся того, чтобы их отряд в том же составе пошёл в Европу, всегда примирявший ссоры, следивший за дисциплиной, неизменно летевший вперёд всех в бой… Как они без него? Слёзы застилали Шуре глаза. Так горько она не плакала даже тогда, когда умер Кутузов: всё же с ним она была слишком мало знакома… А Васильев взял её, пусть не сразу, в отряд, без вопросов принял то, что она девушка, его голос звал их в атаку столько месяцев! Погибших во всех частях было так много, что их ещё всех не пересчитали, а прихрамывавший отец Елисей (ещё позавчера получил лёгкую контузию в ногу), возглашая молитву, не мог перечислить имена – говорил только о «всех, в брани сей живот свой положивших». Ему не впервые приходилось так делать, но сегодня от этих слов из груди Шуры рвались рыдания. Даже имя Васильева не могло прозвучать… Она крепко держалась за руку Винценто, стараясь подавить порывы вскочить в седло прямо сейчас и броситься мстить за командира. Их долг теперь, в том числе и перед Васильевым – остаться собранными и сплочёнными, несмотря ни на что.