***
Зелеными флажками мелькали распустившиеся на деревьях листочки, словно последние огоньки его жизни. Дорога с кладбища как будто была намного короче, чем дорога до него, и жизнь на ней расцветала полным ходом. Старая традиция, увы, должна было выполняться. У него даже откуда-то прибавилось сил, смиренности и странного желания жить под этим греющим родным солнцем. В поседевших волосах заигрался ветер. Тепло, он расстегнул куртку на все пуговицы, позволяя этому чувству играть между лопаток и под рубашкой. Все-таки хороший выдался день. И ему словно снова тридцать, а на дворе шестидесятый, по переулкам бродит лето, солнце льется прямо с крыш.² Михаил остановился недалеко от дома, чтобы вздохнуть полной грудью без страха. В такие моменты даже тяжесть от ингалятора в кармане куда-то испаряется. И даже печальнейшая дата провалилась вне времени и пространства, стоило только оглядеть ветвистые сосны и клены, такие знакомые ему с самого детства. Он усмехнулся всей этой красоте, как вдруг краем глаза заметил неладное. Настроение как рукой сняло, стоило только заметить маячащий силуэт у калитки. Михаил прискорбно выдохнул. Ну кто на этот раз? Опять молоденький почтальон, забывший дорогу? Или очередной “знакомый”, внезапно вспомнивший, что у него есть в друзьях Советский Союз, который может одолжить деньжат на какую-нибудь мерзость? Хотя в такой-то день вряд ли. Скорей какая-нибудь бабушка, пришедшая выразить благодарность в виде одних и тех же фраз и бесконечного потока ругательств в адрес Сережки. В любом случае, визит явно не очень приятный. Подойдя ближе, Советы все же узнал в силуэте женщину, но только раскрыл рот, чтобы начать, как тут же замолк, стоило незнакомке повернуться лицом. Даже сердце невольно екнуло от такой встречи. –Миша! А я-то тебя все жду! Перед ним стояла Москва. Его Москва с коротко остриженными волосами,сквозь которые проглядывали такие же седые виски, цинично-светлыми глазами и надменной, но такой душевной улыбкой, в уголках которой собрались полумесяцы морщин. По плечам лежал строгий, кажется, еще советский пиджак вместе с рабочей блузкой и брюками, словно она только вышла из офиса и помчалась к нему. Даже излюбленная сумка через плечо и значок с красной звездой на месте. Все это отражало и дух нынешнего времени, и в то же время ее далеко не легкий характер. Однако сейчас, в этой дружеской и далекой встрече все ее амбиции притупились, и создавалось впечатление, словно она просто обычный человек, приехавший к другу. –Ма...Марина, Господи! – Советы огромным размахом заключил ее в объятия, смеясь. – Марина, какими судьбами?! Это ж надо было...Ты что, с перрона только? –Миша, ты меня удушишь! — Москва засмеялась своим хриплым голосом в ответ, чуть отстраняясь от этих богатырских рук. — Ну что значит “какими судьбами”? Как будто я тебя сегодня должна одна оставить. Ты ж поди от этой тоски скоро крышей-то двинешься. А я к тебе и не с пустыми руками, — из сумки моментально появились конфеты в круглой жестяной упаковке. — Помнишь их? Петербург передавал. А это от Волгограда тебе коньяк, — она передала еще и маленькую, но явно не дешевую бутылку.— Витя тоже поздравляет. Как узнали, что я к тебе собираюсь, так и стали меня всем этим пичкать. Как будто сами приехать не могут, ей-богу. –Эти, датские...— Михаил стал вертеть в руках до боли знакомую коробку.— Ой, Марин, ты б мне еще пачку Рафинада привезла! –Угу, и банку тушенки с сухарями. Чтоб тебе весь сухпаек собрать. Он скривился, сводя зубы. –Тьфу, не напоминай. Я этой тушенки в сороковых так нажрался, что аж до сих пор тошнит. Они оба засмеялись. Совершенно искренне и беззлобно. Так, как было когда-то давно. Всего лишь в прошлом веке, но словно бы в прошлой жизни. Москва облегченно вздохнула и опустила руку ему на плечо, улыбнувшись. –Я скучала, Миша. С тех пор, как ты уехал, все пошло наперекосяк. Сын меня твой достал, вот, сбежала к тебе передохнуть. –От одного Абросимова к другому? Сильная стратегия,— он усмехнулся.— Подожди, а Сережку ты тогда с кем оставила? –А ты думаешь, он там без меня один? Да за ним же целая свита ходит. Нестеров вообще с него пылинки чуть ли не сдувает, вот пускай и нянчится в мое отсутствие, — она закатила глаза.— Он вообще без этого несчастного мужика ничего сделать не может. Поди он ему и штаны в санузле держит. –Теперь что, люди государствами управлять будут?...Дожили. –Ой, да в нем человечного, как во мне женственного, — Москва махнула рукой, облокотившись на калитку. –Но самоуправление это, конечно, страшно. –Стоить дать народу волю, он отправит под трибунал всех, в ком так нуждается, — Михаил подобрал подарки поудобней, толкнул калитку и учтиво отошел в сторону.—Уж мы-то с тобой знаем. Пройдемте, товарищ столица. –Пройдемте. Я бы от чая после такой дороги не отказалась, — Марина пошла за ним, не испытывая никакого зазрения, словно была у себя дома. –Ты серьезно? Чай? А может все-таки, — он соблазнительно вильнул глазами на свое новое приобретение.— По рюмочке? Так, давление поднять. Ну или настроение. –Я на работе, Миша. А тебе по здоровью не положено, — она грустно улыбнулась, поправляя волосы. –Давай я лучше дверь открою, а то уронишь же, — она метнулась к веранде, распахивая окрашенную голубую дверь, затем с таким же рвением хотела взяться за ручку входной, но та вдруг распахнулась сама, и чей-то, кажется, немецкий возглас ее прервал: –Михаил, у нас тех таблеток от... Голос не договорил. На веранде в один миг повисла стальная тишина. Москва остолбенела, словно вглядываясь в его лицо. Узнав до жути знакомые черты, она дернулась, сжав ремень сумки. Михаил чертыхнулся, словно его прожгло током. Как он мог забыть? Но и это мгновение длилось недолго. Немец, видимо, был не меньше поражен этой встрече, судя по его вытянувшемуся и такому же белому лицу. Непривычно было видеть в нем что-то другое, кроме всеобъемлющего смирения, уж тем более страх. Однако, решив все же прервать неудобный момент, он сдавленно произнес, то, что показалось ему наиболее подходящим: –Здгхавствуйтэ? И тут же был придавлен к стене резким толчком. Марина, бросив сумку, без усилия заломала ему руку и прижала затылок своим локтем. У немца покосились очки, да и сам он явно был поражен тем, с какой быстротой реакции эта женщина впечатала его лицо в обои. В этом, впрочем, не было никакой надобности: Рейх не сопротивлялся, только морщился от режущей боли и своего стыдливого положения. –Миша, позволь спросить, этот ублюдок что здесь делает?!— она неодобрительно крикнула, продолжая неодобрительно сжимать его запястья. –Я вас тоже очень рад видеть, фрау...–прохрипел немец, не особо надеясь, что она его поймет. –Ты посмотри, еще и подлизывается,– Москва не скрывала ни капли своего презрения.–Тебя кто сюда привел, мудак хренов?!– она спокойно перешла на немецкий, а рукой начала шарить по карманам пиджака и брюк, выискивая что-нибудь, что могло бы быть компроматом, пока не нащупала канюлю на поясе. – Это еще что? Оружие? Нападение организовать планировал? Кто давал указания? –Всего лишь дозатор инсулина...–он стал кашлять от старого запаха обоев. —У меня диабет, как выяснилось. –Диабет? У воплощения? Что еще расскажешь? – злость с каждой секундой будто нарастала в ней. – Что ты бедный и несчастный ничего не знаешь, да? Что тебя направили? Использовали как оружие против Союза, а ты не хотел? – Москва вдруг с силой надавила ногой на больное колено, прекрасно зная об этом, чтобы услышать его чертыхания и хрип. –Больно, да, собака? Твое счастье, что я в этот раз налегке. Пристрелила б сразу, не раздумывая... –Марина! – наконец, оставив подарки на покосившемся столе, Советы бросился к ней. – Да отпусти ты его, он правда не виновен. –Ты это Ленинграду скажи,— прошипела она, не отрывая тяжелого взгляда.—И Сталинграду. И Лешке, и Лене, всем нашим скажи, что Третий Рейх, оказывается, невиновен! –Марина, он со мной. Это предложение все же заставило ее повернуть голову в недоумении. Михаил твердо глядел ей в глаза, кажется, не желая отступать. –Никто его не подсылал. Я сам принял такое решение, – серьезно продолжил он, следя за тем, с какой тяжесть дышит его подопечный.– Антигерманская коалиция знает. Сам Кристофер подписал. Показать? А у него действительно диабет и больное колено, так что было бы лучше... –Было бы лучше его оставить там гнить,— она нехотя опустила руки и отошла в сторону. Немец чуть сполз по стене, продолжая кашлять. –А не нянчиться сейчас с его болячками. И на кой черт он тебе? –Он...не совсем мне, – Советы моментально подхватил Рейха под плечи, видя его слабость. Тот морщился, очень неуверенно схватившись за его куртку. Сахар. Высокий от такого переживания. Может, еще и давление вдобавок. И дозатор под рубашкой сместился. Должно быть, глубже впился в кожу и вызвал кровь. Плохо, но как это исправить? Он ему точно под одежду залезать не даст. Поэтому оставалось только быть опорой, ибо трость, видимо, упала на веранду. –А кому же? Всем членам по куску раздать? –Москва скрестила руки на груди.– Или он у тебя вместо Адельки теперь? Вишь, как к тебе жмется. –Я не голубой! И ты это прекрасно знаешь!– на небритых щеках Союза вдруг стыдливо вспыхнул пожар, однако перестать так приобнимать немца, который из-за слабости сложил голову на его плечо, он не мог. Наверняка со стороны они выглядели ужасно глупо. Двое обнимающихся бывших врагов, кто бы мог подумать. —Это...мх, это долгая история. В двух словах не расскажешь. –Ничего страшного, — она фыркнула.—У меня времени много. Расскажешь. Давай-давай, Миша. Я жду объяснений. –Для начала было бы неплохо, если бы ты принесла то, что принадлежит нашему полумертвому диктатору,– он кивнул на дверной проем на веранду, где все еще валялась откинутая трость и ее сумка. –Иначе он из полумертвого станет обратно мертвым. А мне он еще нужен живым. –Интересно в каких целях... Москва явно была раздражена, но она не стала спорить, а лишь брезгливо подала немцу его вещь. Рейх, сдавленно пробурчав “Спасибо”, тут же отлип от Союза, оперевшись на нее, но отходить от далеко не стал. Будто искал в нем какую-то защиту, ведь Михаил, судя по всему, был против его мучений. Советы трепетно его оглядел, будто спрашивая разрешения уйти. Немец, держась за раненый бок, медленно поднял ответный взгляд и еле видно кивнул. Он вздохнул и потащил Москву в гостиную, намертво прикрыв дверь. Говорить о такой теме вовсе не хотелось. Слова застревали в горле, фразы в голове разваливались на ходу. Как, как объяснить то, что сам в себе понять не можешь? Часто ведь говорят: что чувствуешь сердцем словами не выразишь. Однако Марине было плевать; она хотела четкостей и ясной мотивации перед собой, не принимая ничего иного. Это, конечно, он отчасти и любил в ней. Но иногда излишняя точность и правильность линий все же сбивала его с толку в подобных расплывчатых вещах. А впрочем, почему он так переживает? Ведь у него есть письменные подтверждения, в которых хоть и нудно, но понятно изложено то, что им нужно. Союз подошел к огромному шкафу с навалившейся стопкой книг и пожелтевших папок, вытащил оттуда самую новую, но от этого не менее толстую, и протянул Марине. —Здесь изложено все, что ты хочешь знать,—продекламировал он, тут же ища какое-нибудь средство для письма.—И тебе тоже придется подписать один отказ, потому что распространяться о всем, что ты сейчас видишь в этом доме, ты не имеешь право. Она крайне скептически посмотрела сначала на друга, а затем на полученные документы. Такого “объяснения”, казалось, было недостаточно, чтобы поверить до конца. Но на серой обложке вполне серьезно зияла приклеенная надпись: “Военное дело Винсента Штрайнберга (воплощение Третьего Рейха)”. По мере перелистывания страниц, ее лицо то больше вытягивалось, то наоборот, печально сужалось, пока синие радужки метались из стороны в сторону. Раздражение все же сменилось недоумением и даже какой-то грустью. Можно было подумать, что это какая-то неуместная шутка. И что встретила она все-таки простого призрака из прошлого. Но слишком реальным было ощущение бумаги на пальцах и будто неестественно выведенной подписи: “in order of K.J. Weaselton- The Incarnation of United Kingdom of Great Britain and Northern Ireland” –Господи, как только Крис мог на это пойти...– в отношении этого имени ее тон стал еще более презрительным, чем был с Рейхом, а губы скривились. –Мне всегда казалось, что через его британскую чопорность не переступит никто. –Британская чопорность ничто, по сравнению с немецким упрямством, – Михаил нашел расписавшуюся ручку, черкая ей по листу какой-то тетрадки. —К тому же, он все еще любит Мию как свою дочь. –Надо ж, эта фифа Франция тоже тут, – она фыркнула, рассматривая самое короткое изречение. – А эта младшая Эфорд слишком занята была? Чего ее не позвали? –С тех пор, как Бертрам почил, мне вообще не хочется ни с какой Америкой иметь дело, – он мрачно вздохнул. – Вы ж с ним грызлись еще хлеще чем с Рейхом. Мне казалось, ты всегда хотел прибить его даже больше. –А я и не отрицал, что он мудак, – Михаил пожал плечами. –Просто он себе хотя бы такого распутства не позволял. Я на нынешние штаты даже смотреть не хочу. –Пошлость,сплошная пошлость.— Марина в согласии покачала головой. Он протянул ей какие-то свежие документы с печатью ООН. Она, едва просмотрев текст, оставила в нужных полях быструю подпись.– Мне все еще непонятно только одно, Миш,– она с ощутимым напряжением глянула ему прямо в глаза.–Ты-то почему с ними? –Потому что Сережки еще даже в планах не было, когда существовала наша коалиция,– фыркнул Советы.–Да и он слишком молод, чтобы... –Я не про это. Здесь написано, что ФРГ должна взять его под свою опеку...Черта с два он тогда у тебя ночует? Он боялся этого вопроса с самого начала разговора. Нет, пожалуй, даже с того момента, как подписал документ об “опеке”. Ясно выразить это свое решение Советы не мог. Но точно знал, что иначе бы не смог поступить. Михаил помялся, отводя взгляд и закусывая губу. Сел рядом с ней, сложил руки в нервный “дипломатический” замок, подбирая слова. Все казалось таким пошлым и неправильным, когда он пытался перенести все мысли в конкретные фразы. Но раз уж требуют—будь добр, выполняй. –Понимаешь...совесть. Взяла. –Совесть? – она изогнула бровь. –Я не мог смотреть на эту бедную девочку, – честно признался он, вздыхая. –Не смейся. Она полмира объездила просто чтобы спасти единственного оставшегося члена своей семьи. Она с самого сорок пятого жила в отчуждении. У меня сердце заскрипело, когда Джеймс начал читать поставленные условия. –Опека Европейцев- то еще отчуждение, – съязвила Марина. – И разве не должен он был придумать наилучшие условия для своей любимой недо-доченьки? –Все было не так просто. По крайней мере, эти условия были решение коллектива. Да и ты знаешь его личную неприязнь к Рейху. –Ты все равно не был обязан этого делать, Миша. Здесь нет ни слова об этом. Михаил нервозно выдохнул, закрыл лицо ладонью. –Я не был обязан, но и отступиться я не мог. Если б ты ее видела, ты бы меня поняла! Она же...она же прям как...–он затих. –Она как кт...– вопрос оборвался на половине, потому что внезапно пришло осознание. Москва, помолчав, с каким-то беспокойством и страхом глянула в уставшее лицо друга, как будто ища ответа. Между ними повисла долгая пауза. – Миша, ты же понимаешь, что...она не Герда? Она другая, совершенно другая. Она выросла на западных ценностях с капиталистами. Да и она просто другая личность, – послышался вздох, и ее рука вновь опустилась на советское плечо. – Герду уже не вернуть, пойми. Хоть с Рейхом, хоть без Рейха. –Я знаю, знаю!– Советы сорвался с дивана, собрав за спиной руки. – Но у нее же совершенно такие же глаза! И дрожащие губы! Матерь божья, да она же вылитая копия! Да и будь Герда здесь, она бы этого не захотела? Марина молчит. Трудно сказать, чего бы хотела, а чего нет та, что покинула их много лет назад. –Я как увидел это, так сразу в голове тот день. Помнишь? Ее привели, совсем маленькую, — по комнате разносились неровные шаги. – С заплаканными глазами. Она ни в чем была не виновата. Она всегда была не виновата, но у нее отобрали будущее за то, чего она даже не совершала. У нее не было рядом ни сестры, ни матери, ни уж тем более отца, – в карих омутах отражалась вековая тоска и сожаление. –Почему тогда я помог ей, но ее сестре я должен отказать? –Эх, Миша-Миша, – Москва потерла переносицу, вздыхая без капли сарказма. –Что ж у тебя за совесть такая, что спохватилась она только тогда, когда стало поздно? –А для меня либо по совести–либо никак. И плевать когда. –Ладно, к черту эти разбирательства, – она решительно встала, потянувшись. –Я не для этого приехала. Так ты угостишь меня хотя бы чаем, а? Я с дороги и так голодная как собака. Он печально улыбнулся и выдохнул. Им все же стоило оставить все эти разбирательства суду, а сейчас просто заняться своим. –Пойдем, налью тебе. Потрепанный коридор после такого разговора показался сущим спасением. Немец к тому времени стоял у двери ванной, поправляя ремень, но только заметив их, вытянулся по стойке, сощурившись. Марина сощурилась в ответ, глядя крайне недоверчиво. Михаил уж было подумал, что сейчас снова начнется перепалка, но та спокойно спросила его по-немецки: –Ну что, так и будете стоять? Или тоже изволите трапезничать? –C чего вдруг такие любезности? – он все не решался подойти к ней ближе, будто боялся, что она повторит свой маневр. –Шпион из тебя никудышный, вот с того,– Москва скрылась в дверном проеме кухни. Рейх идти не спешил. А вдруг это просто издевка? Кто знает, что эта русская может вытворить, учитывая, что у него все еще болела спина от ее прошлого напада. Но каким-то слишком спокойным казался Михаил, да и не похоже на то, что он даст его в обиду. Немец помялся еще с пару минут, проверил, хорошо ли закреплен дозатор на поясе. Слабый голод, играющий в животе, все же взял свое. И он решился войти, сев напротив гостьи. Почему-то Москва запомнилась ему ужасно рыжей на фоне черной, как смерть, фуражки и кожаного, затасканного плаща. Тогда она казалась воплощением гнева всей страны Советов, с перебинтованной рукой, в которую твердо ложился “маузер”, и изумрудно-горящими глазами. Никогда ни до, ни после он не видел женщину, подобную ей. Сейчас огненный рыжий сменился на медный, словно ржавеющий от времени, а под глазами скопилось еще больше морщинок. Он даже отметил для себя то, чего не запомнил в прошлый раз– переносицу рассекала едва-видная полоска шрама, такая же, но более толстая делила подбородок на две неравные части. Вот оно, суровое лицо войны. –Миша, пепельницы не будет? Мне надо перекурить, – она достала из сумки пачку сигарет, зажала одну между зубов и с благодарностью приняла какую-то жестяную банку, которую поставила рядом. Чиркнула спичка, она затянулась. Хелен курила редко, придерживая фильтр кончиками белых пальцев. Москва же держала сигарету по-мужски большим и указательным, но это даже добавляло ей...шарма? Эта грубая, но честная прямота и непосредственность, выработанная долгими войнами, этот суровый нрав, эта боевая подготовка, которой позавидует каждый солдат. Москва не походила на тех женщин, которых он привык знать, и от того притягала к себе. –Я бы не советовал вам курить в помещении...У Михаила ведь астма, – коротко заметил Рейх, на что получил только укоризненный взгляд. –И без тебя знаю. –А вы изменились, –он не решился сказать “постарела”, потому что помнил, что женщинам нельзя напоминать о возрасте. –Ты тоже, – она все же повернулась к нему вполоборота, чтобы разглядеть чуть лучше—Я уже думала, тебя черви давно выжрали. Но ты все равно теперь больше ни на что не годишься, кроме как на музейный экспонат. Я даже готова лично препарировать, — на подкрашенных губах заиграла язвительная улыбка.–Опыт есть, ты уж поверь. –Марин, – Советы, возившийся с чаем, ее прервал, недовольно нахмурившись.–Сахар...А, у меня ж его нет, тьфу. Есть только сахарозаменитель, но он по вкусу такой же, тебе надо? Ты уж извини, так из-за товарища фюрера получилось. –Он тебе уже “товарищ”? Сколько он у тебя тут? Месяц?– Москва подперла щеку ладонью. –И тебе не надоело с ним так возиться? –Скорей ему со мной надоело, – он поставил ей кружку крепкого чая и немного разбавленного немцу, садясь рядом. – Сготовить ничего путного я не успел, но вот печеньки есть, бери. Можем подарочные открыть, я их пробовал-то пару раз. –Ну давай, метнись кабанчиком, где их оставил, – она вновь затянулась, и сквозь усмешку вышел дым. Михаил чертыхнулся своей рассеянности, затем поспешно удалился забирать печенье. Москва все так же нервно затягивалась и выдыхала маленькие островка дыма в сторону. –Так вы... Марина? – неуверенно спросил немец. –Угу, – без особо интереса ответила она, смотря в сторону. –А ты Винсент, я помню. –Красивое у вас имя. –Да, только тебя в сорок первом это почему-то не остановило. А, ну да, у тебя ж другая была. –Я не знал, что вы женщина, до той нашей встречи, – честно признался он, аристократично отпивая глоток чая. –Не думал, что прекрасный пол может так яро обороняться. –Послушай, фюрер,– Марина железно выдохнула, вновь поворачиваясь. — Перестань выкать, это во-первых. Мы с тобой восемьдесят лет знакомы, не надо этого фальшивого фарса. А во-вторых, не думай, что если тебя простил Михаил, тебя простила я. Миша–мой давний друг. И я терплю тебя здесь только потому, что у него вдруг, оказывается, заиграла совесть. Может, ты и вправду изменился за эти годы, да вот только никакими любезностями ты не искупишь всего, что наворотила твоя армия. Пока ничего криминального в тебе кроме вышесказанного не вижу, но если ты, сволочь, посмеешь наехать на нашего Мишу, –она с силой прижала окурок к железному дну, переломив его пополам. —Я тебе не то, что ногу, голову снесу. А ты помнишь, стреляю я метко. Винсент помялся, с недоверием приподнимая черные брови, но не успел ничего сказать, так как Советы удивительно быстро вернулся. –Тьфу, если б не ты, так бы их там и забыл, – он поставил коробку на стол, а для коньяка стал искать место получше.–Расскажи хоть, как дела в столице? Украшено все небось? –Да как, как, – она пожала плечами.– Везде плакаты да шарики. И ленточки на каждом встречном. Даже на собаках. Как думаешь, если ему –кивок в сторону немца.– такую повязать? Мне кажется, и то лучше будет. –А Сережка чего? Хоть следит за этим мракобесием? –Пф, да какое там следит, –Москва махнула рукой.–У него ж дела поважней есть, с бабой очередной загулять! Со всем пускай министры разбираются или я с Пашкой. А ты помнишь, Пашка к этому очень трепетно относится. Я...–она горько вздохнула, закрыла лицо рукой, потерев его.–Я все еще не могу смотреть на него на тех фотографиях. Совсем молодой был парень, а так его измучили, что на нем кожа просто висела. Я ж ему предлога эвакуировать, да нет, надо ж ему было до конца, до победного стоять. Настоящее воплощение своего города, не то, что Сережка. Советы смутился, закусил губу, но промолчал. Он так же хорошо помнил и обстрелы Ленинграда, и его худющее голодное воплощение, которое им пришлось откачивать в переполненной реанимации. Павел тогда практически отдал свою жизнь, и за что? За то, чтоб его оборзевший сынок спихивал ему лишнюю работу? Иногда Михаилу и вправду казалось, что сына подменили. Ведь он старался воспитать из него достойную личность, верил, как в первенца, что продолжит его дело. Но у Сергея на жизнь были другие планы, которым он уже не мог препятствовать. –А тебе и плевать было, сколько погибло, – она вдруг обратилась к Рейху по-русски, со всей своей ненавистью. –Имя красивое, имя красивое...Цифры тех, кого ты убил, поди, тоже красивые, а? Чего молчишь, фюрер? Женщины испугался? Смотришь на меня загнанной псиной, а сам же знаешь, что ненавидишь. Немец напрягся, что было видно в серьезном взгляде, и том, как крепко он обнял ладонями кружку. Он молчал, переводя взгляд то на Михаила, то на Марину. –Говорите хотя бы по-английски, раз уж так, – спокойно ответил он.–Я вас не понимаю. –Да и иди ты нахуй,– бросила она и отвернулась. –Я-то тебя прекрасно понимаю. Михаил сдержал нервный кашель, едва не подавившись чаем. Давно он не слышал от подруги таких выражений. Даже как-то неловко стало: он вроде бы в своем доме, а перепалка вышла без его участия. Хотелось подбодрить Марину из той же совести, а Рейха– из чертовой солидарности. Н-да, не так он себе представлял эту встречу с товарищами. Немец не ответил, поняв, как грубо его послали, видимо, подбирая слова. Никогда он еще не видел его таким смущенным и твердым одновременно. Советы встал, нарушая натянутую паузу скрипом стула, и полез по ящикам, выискивая то ли ответ на вопрос, то ли еще чего-нибудь съестного. Пожалуй, все, что он мог сейчас сделать–сдержанно промолчать. Но Рейх молчать не стал. –Марина, я знаю, что разглагольствовать–пустое занятие, но я хочу сказать, что вы...Что ты права. Права во всем, – он смотрел прямо на нее, не отрываясь. –И ты была права, когда прижала меня к стенке. И тогда, в сорок втором, когда я стал инвалидом, тоже была права. Но я вас не ненавижу. Москва с подозрением подняла глаза, но мешать пока не стала. Рейх взял салфетку из аккуратной стопки рядом, начав складывать ее как-то по-своему. —Ты права в том, что мне нет прощения, и никакие мои слова не вернут к жизни тех, кого я убил. Мне не исправить того, что уже было сделано, но это не повод просто принимать безысходность, не пытаясь меняться. И сейчас, зная, какую боль я вам причинил, я лишь хочу не повторить её снова.– немец чуть придвинулся, продолжая зачем-то крутить и сгибать в руках салфетку.– вы натерпелись достаточно и вы заслужили уважения и спокойной жизни. Я еще век буду каяться, но я благодарен вам, что вы меня изменили. Вы наверняка думаете, что я говорю это, чтобы вызвать жалость. Но жалость после стольких лет жестокости- это лицемерие. На деле я просто хочу для вас добра после долгих лет причинения боли,– он протянул ей...сложенный белый цветок. Москва, хоть и до сих пор хмурилась, значительно потеплела во взгляде, и с интересом наблюдала за протянутой серой перчаткой. В зеленых, как тина, глазах вдруг заиграл очень незаметный, слабый огонек, который мог заметить только тот, кто вглядывался в эту болотную темень много лет. И огонек это был в кои то веки не злости, не гнева, а чистого любопытства и какой-то животной печали. Она вздохнула, разминая пальцами переносицу. Михаил помнил, что если Москва сразу не бросила в ответ какое-нибудь резкое оскорбление, то шанс выжить у немца есть. Если бы она хотела его загрызть, то уже давно сделала бы это, но был какой-то тормозящий фактор, который он никак не мог понять. Марина бережно взяла подарок в свою ладонь, рассматривая то, с какой аккуратностью были сложены эти лепестки. –Ладно, фюрер...что с тебя взять, живи, – фраза звучала иронично, хотя в ее интонации не было ни единой нотки сарказма. Скорей усталость и какое-то особое разочарование в себе. Взяв маленькую булавку, она приколола его на пиджак. —В мире теперь полно ублюдков и похуже. –Рад знать, что я не единственный, –он хмыкнул. –А давай...телек включим? –вдруг предложил Союз, возвращаясь на место. –Зачем? Я и так твоего бестолоча поправлять устала, – съязвила она. -Даже с бумажки текст прочитать не может, тьфу. –Фильм, может, какой попадется. А то вы оба тут ругаетесь, как будто семьдесят лет назад. –Семьдесят два, –методично исправил товарищ фюрер, отпивая полуостывший чай.–И ты удивляешься, откуда у его сына такая неграмотность? –Я тебе эту грамотность щас знаешь, куда засуну?!–Михаил надулся, смущенно отводя взгляд. Зато Марина только посмеялась сквозь губы. –А-то я думал, тебе подписи на Рейхстаге было достаточно,– он тоже усмехнулся. Советы промолчал, тоже коротко посмеявшись с абсурдности. Но все же потянулся рукой к пульту, чтобы на черном экране заигрался сначала логотип, а затем чья-то широкая морда с прозрачными прилизанными волосами. Морда что-то там, кажется, патриотично говорила, прижимая руку вроде бы к сердцу, только не с той стороны, пока на фоне развивался, между прочим, его бесценный советский флаг! Звук, к счастью или к сожалению, был выключен. Он его всегда убавляет, прежде чем выключить, чтоб лишний раз не орало. Марина скривилась. –Опять Нестеров? Серьезно? У меня иногда ощущение, что он за мной следит. Ну или старательно пытается задолбать. –Это что, и есть...Как вы его там зовете? Сережа? — Рейх нацепил на нос очки, пытаясь всмотреться в отдаляющееся лицо. –Упаси Господи, — со вздохом добавила она. —Это его подопечный. –У меня есть чувство, что даже мой Борман³, когда отъелся на своей вилле, выглядел получше,–процедил он и осторожно взял печенье без сахара, чтобы как-то отвлечься. –Н-да, –Михаил развернул стул поудобнее, затем принялся листать каналы. Сплошь и рядом были однотипные псевдоисторические передачи, которые он уже не хочет и не может слушать, кое-где концерты прошлых лет с теми же песнями. Никогда ему не нравилось сидеть на трибуне два с половиной часа и слушать, может, талантливых, но наводящих скуку артистов. Имидж “доброго вождя”, конечно, обязывал, только воля “доброго вождя” рвалась далеко за пределы концертного зала. Вскоре между бессмысленным шумом появился черно-белый, наскоро причесанный молодой мужчина в пустом мундире, с косой фуражкой. Михаил даже вздрогнул, услышав немного искаженный, но знакомый голос. Черт, когда он перестанет дрожать от каждого момента из своего прошлого? –...подписан акт о безоговорочной капитуляции Германских вооруженных сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков завершилась. Германия полностью разгромлена! От имени всех вооруженных сил Советского Союза поздравляю вас, товарищи, с победоносным окончанием войны!– мужчина снял фуражку, и остальные подчиненные, стоящие рядом, последовали примеру. На кафедру рядом выскочила женщина в черном плаще, наклонилась к микрофону: –В честь этого события на Красной площади в Москве, чьим воплощением я имею быть честь, пройдет торжественный салют вооруженных сил СССР! Трехкратное “УРА”, товарищи! Да здравствует доблестная красная армия и военно-морской флот! Воздух разрезался громогласными криками и летевшими вверх фуражками и пилотками. Пленка старая, сильно исказилась, но все чувства она передавала все еще стояще. Мужчина с отросшими светлыми волосами улыбался, приобнимая женщину за плечи, прижимая к себе фуражку. На записи этого не видно, но он помнил, что тогда у него были красные глаза от слез. Солдатам не положено плакать. Солдатам не положено раскисать и спускать эмоции. Но тогда счастье от столь долгожданного события, которое они приближали как могли, чувства все же взяли верх. За все года, когда ему приходилось подавлять в себе свою личность, чтобы быть сильным для других. Воплощение– не человек. Оно не может метаться и рыдать в безысходности, оно должно вести людей к правильному пути, потому что воплощение есть все самое сильное и хорошее, что только есть в людях. Страна- это сила прежде всего народа, и он не может свой народ так глупо подвести. Марина грустно расплылась в улыбке, отдаваемой горечью. –Миш, а ты веришь, что я такой молодой была? – вдруг спросила она, запивая свою грусть глотком чая. Советы пожал плечами. –Ты и сейчас не старая. –Ну да, всего лишь десять веков живу на свете,– послышалась больная усмешка. Немец раскрыл глаза, подавившись чаем. –Десять?! –Да-да, я старше тебя. А на сколько я выгляжу? – иронично ответила Москва, ожидая уже, впрочем, привычных фраз. Рейх сконфузился, оттягивая ворот рубашки, словно ему стало жарко. –На девять...с половиной. Она цокнул языком, шутливо закатила глаза. –Сколько лет вы с Михаилом знакомы? –С моего рождения, –он устало подпер щеку рукой.–Марина меня уже сто с лишним лет мучает. –Как будто без меня тебе было бы лучше! –Что же вы за женщина такая...–как будто сам себе задает вопрос Рейх. Михаил медленно отпил глоток, переглянулся с Мариной и ответил: –Она не женщина. Она столица.***
Знакомое крыльцо советской дачи, свежий ветер в лицо и честный вкус никотина. Москва снова закурила, бросив догоревшую спичку под ступеньки. Тихо. В округе никого, даже птицы замолкли, как будто вымотались. Совсем не то, что ее крупный, шумный город, который с каждым годом становился все более и более чужим. Чем дальше вперед шли технологии, тем сильнее казалось, что ее тянет назад в прошлое, которое было намного роднее такого меняющегося настоящего. Неотвратимость перемен никогда не была приятна, но вместе с тем она всегда неизбежна, как бы сильно этого не хотелось. Хлопнула дверь. Она мигом оглянулась по старой привычке. Михаил ничего не сказал, разве что глядел на нее выцветшим взглядом. Она оперлась спиной о дверной косяк, он сел на ступеньки, скрестив руки. В воздухе висела какая-то особенная теплота, какая бывает между друзьями после долгой разлуки. Тишина не давила своим присутствием, а наоборот, согревала. Марина медленно делала затяжки одну за другой, стараясь выдыхать в противоположную от несчастного астматика сторону. –Леня Гербов умер...недавно. –Да, я знаю. –До тебя тут и такие новости доходят? – она заинтересованно повернула голову. –Эту случайно узнал. Обычно, ко мне никто не заглядывает. Ну, кроме тебя, –Советы вздохнул, нервно переминаясь.–Поэтому я его и взял. Тут...воздух чистый, а жителей теперь почти ничего. –Ты уверен, что ему не было бы лучше с ФРГ? – спросила Москва, чуть помедлив. Он пожал плечами. –Я впрочем согласен, что если ему жить только один год, то, наверное, уже без разницы где. Но по договору он был бы совсем один двадцать девять дней в месяце. В эдакой психушке, только где-нибудь в хороших германских лесах. –На родине в одиночестве или на чужбине, но в компании...– она сделала длинную затяжку, задумавшись.–Так себе выбор под конец жизни. –Он военный преступник, которого уже семьдесят с лишним лет почитают мертвым. У него нет право выбора, – цинично заметил он. –тут все зависело только от меня и Мии. –Неужели Мия была не против? –Нет. Даже поблагодарила. Хотя она меня и не знала . –Если бы Герда не...то, может, тебе бы и не пришлось этого делать. –Мне и не приходится, Марина, разве ты не поняла? – он встал, неестественно выпрямляя спину. –Я просто...до сих пор не могу понять твою мотивацию, –Москва отвела взгляд, смакуя горечь от сигареты.–Неужели тебе так важно счастье абсолютно чужого человека? –А что мне остается?–Михаил прошел чуть вперед, засматриваясь на высокие синеющие сосны. Молодые, но уже такие красивые...–Герды нет, Надежды нет, Эвелине нужны только заржавевшие алименты, детям я к чертям собачьим не сдался, о государственном управлении я и думать забыл...Так почему же не позаботится о хотя бы о ней? Пусть даже так...странно. –Ты хочешь сказать, тебя сразило одиночество? Он ничего ей не ответил, но по виду было понятно, что он тихо с ней соглашается. Реанимация, проклятая душная реанимация преследовала его во снах с самого девяносто первого года. Мрачная палата, в которой твой единственный спутник- ты сам. При одном только воспоминании по телу пробегала дрожь. –А ты думаешь, мне самому осталось больше, чем этот же год? –Союз повернулся к ней, сунув руки в карманы брюк.–Ты ведь старше меня, Марина. Ты все прекрасно понимаешь. Понимаешь, что воплощения после ухода долго не живут. Сколько вот отец прожил после отречения? –Ты не РИ. И ты прожил намного больше, –она посерьезнела, железно зажимая фильтр между пальцами. –И проживешь, если вовремя обратится к врачу. У меня знакомые есть, давай я... –Обращайся не обращайся, этот процесс не обратим. Меня уже нет на карте мира, а значит, скоро не станет и вовсе. Глупо, конечно, полагать, что за такой короткий период я могу хоть что-то исправить в своей жизни...–он поджал губы, поднял голову наверх. По разлившемуся ясному небу медленно, как рыбы, плыли мохнатые облака. Среди них, словно нарисованные галочки, летели журавли. – Но, может, я смогу сделать хоть что-то хорошее для кого-то, прежде чем уйти. –Уж сколько их упало в эту бездну...— Марина затушила окурок, кинула его на землю и выпрямилась. –Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли...⁴–он не отрывал взгляда от удаляющихся птиц, хотя едва мог их разглядеть. Близорукость, увы, подводила. Она все же не выдержала, подбежала и обняла, как обычно обнимают только тех, кого по-настоящему боятся потерять. Михаил с нежностью обвил ее мощными руками. –Вроде бы и много смертей повидала, а каждый раз больно, как в первый...–честно призналась женщина, все еще сдерживая поток эмоций внутри себя. –Будешь скучать по мне? –Конечно буду, идиот!– она слегка толкнула его рукой. Советы посмеялся. –Приятно знать, что хоть кто-то в этой жизни меня не ненавидит. –Ну почему же это только я? Твой немец, кажется, к тебе тоже симпатию испытывает. –Прекрати нас сводить!— он стыдливо отпрянул, все еще пытаясь казаться веселым. –Он женат, и мы вообще-то враги! –Первое что-то тебя никогда не останавливало, но вот последнее, может и аргумент, –Москва ухмыльнулась в ответ, затем глянула на часы на тонком запястье и ужаснулась. – Ой, черт возьми, засиделась я с тобой! Уже бежать надо. –Так быстро?–в его голосе тут же начала звучать вселенская тоска. Она вырвалась вперед, чтобы забежать на веранду и забрать немного помятую сумку, затем вернулась назад. –Увы! Я ведь не брала выходной, просто с работы ушла к тебе, –она порылась в ней и только захлопнув, вновь обратилась к нему.–Надо бы мне успеть на электричку...Своих всех распустила, чтоб лишний раз не таскать до тебя. Да и встреча-то не служебная. –Ну что ж, бывайте, товарищ столица, –Союз печально попытался скрыть свое нежелание расставаться в протянутой руке. Москва не стала нарушать этот образ; она по-мужски пожала ему ладонь и с материнской заботой поцеловала твердую щеку. –Спасибо, что хоть приехали навестить полуразвалившийся памятник. –Брось. Ты еще совсем молодой. Бывайте, товарищ Советский Союз. Надеюсь, еще свидимся с вами живьем. Ее медные волосы слегка развивались на фоне синих высоких сосен. В лужах отражалось огромное небо. Май только начинался. Но в душе засело ощущение глубокой осени, которая выжимала всю жизнь из природы, готовя ее к мертвому сну. Выйдя за калитку, она оглянулась и помахала в последний раз. Михаил вяло помахал в ответ. В голове всплыл старый образ женщины в военной форме и туго завязанными рыжими прядями. И кто-то нежным хрустальным голос пел: До свидания, девочки! Девочки! Постарайтесь вернуться назад! ⁵ Сноски ¹— персонаж повести А.Грина “Алые паруса” ²— строчка из песни М.М. Магомаева “Королева красоты” ³— немецкий политик времен Третьего Рейха, начальник партийной канцелярии НСДАП ⁴—строчка из стихотворения М.И. Цветаевой ⁵— песня Б.Окуджавы “До свидания, мальчики”