Пыль и пепел

      — А не пройти ли тебе нахер?       Это происходит снова. Азарт в крови, опасность за спиной, буквально дышит в затылок. Бессонные ночи оставляют свой след под глазами, и только литры кофе и врожденное упрямство позволяют держаться на плаву в самое темное время. Они возвращаются к тому, с чего начинали семнадцать лет назад, и это звучит (и чувствуется) несколько травмирующе.       Потому что они совсем не такие, как прежде.       Потому что столько воды утекло с тех пор.       Марти сдержанно вздыхает, когда разбирать улики уже не хватает терпения. Перед глазами все насыщенно-бурое, смешавшееся в одну единую кучу. Марти кажется, он слышит плач и судорожные детские всхлипы. Рога, плетенки, вырезанные ножом или нарисованные углем символы. Чья-то поехавшая фантазия, нашедшая воплощение в изувеченных телах и выдернутых душах.       В офисе тепло, но его все равно пробирает мурашками: живое воображение — бич и награда для любого детектива. Марти ежится, незаметно потирая пальцы. И оборачивается к Коулу, застывшему на колченогом стуле у стены. Там ужасным творением безумного автора застыла расчерченная красными точками карта.       Карта жертв.       Воплощение чьих-то напрасных смертей.       Все люди, кого они не успели (не смогли) спасти.       Коул встречает взгляд Марти на половине пути, смотрит хмуро и собранно из-под кустистых бровей. Сжатые в узкую линию губы искажает усмешка. Он выглядит сломанным, но Марти точно знает: за личиной дряхлого старика все еще остался стержень. Такой, которому они всем отделом завидовали.       Коул выплевывает:       — Предпочитаю, чтобы ты сходил первее, — и это ни к чему не обязывающий треп.       Треп, настоящая цель которого — разгрузить мозг, расшевелить то мерзкое и тугое, что засело внутри. Освободить хотя бы немного от гнета вины и ответственности. Марти в курсе, что Коул его жалеет, но это не вызывает должной ярости, потому что это нормально, потому что они на одной стороне и такое ни один вменяемый человек не выдержал бы. А еще Марти в курсе, что Коул в курсе, что он в курсе.       Это, как ни странно, придает ему сил.       Хотя почему странно? Между ними все всегда работало иначе.       — Есть номерочек? Куда рекомендуешь сходить?       Коул щерится, усмешка медленно, но верно обращается усталой улыбкой. И да, Марти прекрасно понял, насколько он задолбался. Да-да, Марти видел. И снова да, Марти тоже не лыком шитый, сечет в парочке способов снять напряжение.       В конце концов, кто, если не он.       Раст именно его напарник.       — Зачем номер? Все нужное в этой комнате. Пользуйся, не стесняйся.       У Марти в горле першит, когда до него доходит смысл шутки. Низкой и ни разу не интеллектуальной, совершенно несвойственной Расту. Он рассуждает, принимать ли ее как поддевку, но глаза Коула смеются — тем самым припизднутым надменным смехом, который Марти запомнил еще с далекого девяносто пятого.       И это хорошо. Это поддерживает, греет, помогает выплыть из пучины дерьма, куда их так несолидно затянуло.       Марти облизывает губы, шкурой чувствуя, что несмотря на шутливость, тут все же есть подтекст.       И отвечает осторожно, но тепло:       — Ты именно для этого десяток лет назад трахнул мою жену, ага? Чтобы между нами точно ничего — никого — не стояло?       Удивительно, но даже думать об этом больше не больно. И не обидно. Марти ощущает себя очистившимся благодаря Богу. И Расту Коулу, куда без него, этого чертового предвестника очередных детективных проблем.       Коул хмыкает. Низко, гортанно, искренне. В том, как он звучит, есть и доля самодовольства и что-то иное. То, чего они себе не позволяли раньше, связанные уставом, обязательствами, видимостью обыденной жизни. Поднимает глаза — темные, выжигающие, цепкие.       И говорит тихо, слегка издеваясь:       — Конечно. Кроме нашей проклятой работы.