Ролевка

«Ты снова молча смотришь и пьешь Мутный заоблачный свет Ты мне слова утешенья несешь А я жду, все жду твой ответ» Канцлер Ги — Мой Ангел

Двое за столиком небольшого, но уютного кафе. Не враги и не друзья. Он и она взаимно друг друга не любят, и есть за что. Она терпеть не может его снобизма и хамства, он — ее нежелание сделать что-то с собой, чтобы выглядеть по-человечески. Ведь может же! За окном, возле которого они сидят, самая настоящая вьюга, словно не декабрь, а февраль. Мутный свет падает из окна и бликует на очках девушки. С эстетической точки зрения — красиво. Если бы он интересовался женщинами хоть чуть-чуть, может, восхитился бы. Глаза усталые, совсем ее заездил этот тиран, видимо. Ежедневно держать в узде бешеный ждановский темперамент, это нужно ж иметь такую железную волю, какой многим явно не доставало. Что-то еще между этими двумя. Так, как на нее, он ни на одну из женщин не смотрит. Даже на невесту свою так не смотрел никогда. Взгляд-касание, взгляд-мольба, взгляд-надежда... Так смотрят влюбленные, насмерть влюбленные. Вот что он мог найти в ней, кроме хорошего экономиста и длинного острого языка? — Скажи мне, Пушкарева, — наконец, спросил Милко, — что у тебя со Ждановым? — Ничего, — тихо ответила Катя, но Милко понял, что она врет. Вон как пальцы дрогнули и сжались на чашке... — Врешь ведь. Глазы покажи, — она поднимает усталый взгляд на собеседника. О, все то же, что у Андрюши плещется. Не-ве-роя-тно! Если они до сих пор не вместе, то это вопрос времени. — Глаза, Милко, а не глазы. — Не учи меня. Ты ешь давай, бледная, как мухомор. — Поганка, — Катерина хмыкает, помешивая свой кофе ложечкой. Вне стен компании Милко вполне приятный собеседник. — Так что будем делать: ругаться, разговаривать или ты продолжишь выяснять, что у меня с Андреем? — А что у тебя с Андреем? — Ничего, я же сказала. На подружку, с которой можно обсудить мужиков ты, увы, не тянешь. — Тогда я буду ругаться. Ты пришла на мой гениальный показ. Я тебя видел! — Так... и в чем моя вина? Ты же прекрасно знаешь, что меня туда на аркане затаскивали всем офисом, — Катя улыбается, отпивает кофе, не сводя глаз с дизайнера. — Ты пришла на него как ужасная серая мышь, как гусеница! И это среди красоты, среди моих бабочек! — Чем тебе моя водолазка не угодила? — Ты снова в ней! Я же тебе со сцены говорил! Я видел, что ты меня услышала и поняла! — Милко размахивает руками, а Катя усмехается. — Ты можешь быть красивой, а не мышью, но продолжаешь отравлять меня этим уродством! Это не есть эстетично, не понимаешь? Это не должно появляться в модном доме. — Я не обладаю ни модельной внешностью, ни модельной фигурой, с этим ничего не сделаешь. — А ты и не пробуешь даже. — И не за чем это. Я не умею ни выбирать одежду, ни краситься. Мне тепло и удобно в том, что я ношу, это главное. — Я могу помочь. Почему ты не идешь ко мне? — Милко приподнимает брови, выражая негодование. Даже про кофе свой забыл. — Мы не друзья, с чего бы мне просить у тебя помощи? — Катя улыбается. — Это раз. Кому мне демонстрировать изменения? Двери в каморке, монитору и женсовету? Это два. Кира на меня не кидается до сих пор только потому, что для большинства мужчин я, мягко говоря, непривлекательно выгляжу. Это три. Еще причины назвать? — А для себя? — А меня пока устраивает. Ты же сам меня гусеницей назвал. Гусенице не стать бабочкой, пока она не сплетет кокон и не станет куколкой. А вот из куколки уже выйдет яркая и легкая бабочка. Мне нужно время, — Катя снова улыбается. — Поверь, раньше я выглядела еще хуже. — Куда уже хуже? — Милко снова взмахивает руками. — Не морочь мне голову, Пушкарева! Я не хочу видеть это каждый день! — Хорошо. Только ради тебя, на один день сделаешь со мной, что хочешь, но только один день. И в компании никто, вообще никто, не должен знать об этом. Ты посмотришь, запомнишь, как будет выглядеть бабочка, но будешь держать язык за зубами. Пожалуйста. — Я уже вижу образ... Зайди ко мне вечером. — Не сегодня. Лучше к концу недели. Согласна надеть все, что ты посчитаешь нужным. Но, у меня есть условие. Если тебе удастся сделать из меня что-то приемлемое, то ты сделаешь коллекцию для нестандартных женщин. — Делать чехлы для танков? Шить мешки из-под картошки?! Ну, знаешь... — Ну, за меня же ты берешься, а я далеко не модель. Неужели твоего гения хватит сделать бабочку из гусеницы и не хватит на... ну, хотя бы, на женсовет? — улыбка Кати, как у Чешира. — И вовсе не обязательно чехлы для танков шить. Спорим, ты из них сделаешь произведения искусства? — Из кого, Пушкарева? Из Пончевой? Из Пончевой только глобус получится! Из этой каланчи Кривенцовой? Ты издеваешься?! Я не хочу, чтобы мои гениальные модели носили глобусы и каланчи! Мои модели для легких бабочек! — И много ты бабочек знаешь, которые достойны носить твои произведения искусства? — Да я всех их знаю! — Пара-тройка десятков и все? Только на это хватает твоего гения? Я не прошу тебя ответить сейчас. Подумай до конца недели. — А Жданов что скажет? — А Жданов поддержит, я с ним поговорю. Предварительные цифры покажу, в конце концов. — Слушай, может, тебе президентом стать? А что? Катька Пушкарева — женщина-ведун! Куда ведун, зачем? Может я не хочу туда! — Поводырь, Милко, — Катя смеется и отставляет пустую чашку. — Меня моя каморка устраивает. Но ты подумай пока, я не настаиваю. В конце концов, может, твой гений со мной не справится, тогда и про женсовет можно будет забыть. — Я тебе покажу, не справится! Ты ужасная, Пушкарева! Вот иди к своему Жданову и издевайся над ним. Хотя нет, я тебя отвезу. А то он на меня так посмотрел перед обедом. — Мне еще кое-куда заглянуть нужно. Я мобильник разбила, а он мне нужен позарез. — Я отвезу. Кате только и осталось, что кивнуть. Тяжко с гением Милко вести какие-то переговоры, как сделку с дьяволом заключить все равно. Но что-то подсказывает, что дизайнер побегает-поистерит и согласится на ее предложение. Особенно, если подкрепить это дело цифрами, которые он так не любит. Лишь бы он не проболтался Кире. Любовь к Zimaletto у Кати была безусловной, как само собой разумеющейся, влияние Андрея, не иначе. Да и невозможно любить то, над чем сидишь ночами на одном голом энтузиазме и кофе, когда весь мир видит десятый сон. Может, кто-то скажет, что это нездоровый фанатизм, но поделать с собой она ничего не могла. Да и, в общем, компанию невозможно было не любить. С обеда Пушкарева вернулась довольная, как кошка, слопавшая сметану, но о причине хорошего настроения Андрею она не стала говорить, как тот ни допытывался. Не помогли ни уговоры, ни поцелуи. Разогнаться и сорваться в ор она ему не дала. Пришлось отступить и набраться терпения. А потом, Катя надолго и прочно зависла на телефоне, отвечая попеременно то на мобильный, то на звонки партнеров и банков. Никакой возможности поговорить! В конце концов, Жданов удрал к Малиновскому пошептаться. Рома сходу предложил вечером сгонять в клуб расслабиться, и Андрею пришлось отказаться и объяснить причину. Лицо Малиновского вытянулось, но шутить он не рискнул, уж больно доволен был лучший друг. Время до вечера тянулось невыносимо. И в конце рабочего дня казалось, что Катя с ним не поедет, а будет позже. Пришлось смириться и возвращаться одному в пустую квартиру. Андрей нервничал настолько, что даже не притронулся к ужину, рука то и дело тянулась к телефону. Позвонить, спросить, услышать... Метался по дому, не зная, чем заняться. Вот где ее носит? Катя появилась только в половине десятого, уставшая, мрачная, разговаривать отказалась, заставила Андрея поесть, сама не стала, ограничилась уничтожением мандаринов и бутербродами. Но Жданов был счастлив. Наконец можно целовать, не боясь, что кто-то увидит и прервет, можно обнимать и не нарваться на отказ. Катя не возражала, но и энтузиазма не проявляла. А так хотелось большего... Но Катю хватило только на уборку на кухне, душ и заползание под одеяло. Незаметно для себя уснул и Андрей, уткнувшись носом в шею девушки. Чтобы проснуться среди ночи от дикого желания...