Prelude

— Я думаю, я брошу институт, — сказал Давид. — Не знаю, что дальше будет, но...но не туда. — И хорошо. Пошли что-ли, выпьем за это. — Ты обрадовался, — заметил Давид. Макс пожал плечами: — Ты когда про институт говоришь, у тебя лицо словно ты уже в могиле. Я не знаю какие плюшки они дают, но мне кажется, оно того не стоит. Но давить я бы на тебя не стал, жизнь твоя. — Твоя, — возразил Давид, — Раз ты ее спас, она принадлежит тебе. — Договорились, — легко ответил Макс, — Ты мой. Но я согласен вернуть тебе твою жизнь в аренду с условием аккуратного и бережного обращения. — Надеюсь, у меня получится. — Я тоже. Паб был маленький, но уютный. Совсем не похож на клубы от воспоминаний о которых Давид поежился от стыда. Как его тогда несло. — Макс! — бармен его узнал и обрадовался. — Привет, Питер. А нам бы пива. — Сейчас будет. Лола только о тебе и говорит, представляешь. — В ее возрасте это нормально, — усмехнулся Макс и подмигнул Давиду, — ей пять. Давид непонимающе нахмурился. — Этот парень — нечто! — сказал Питер, — на прошлой неделе моя Лола провалилась в люк и ее зажало в трубопроводе. А этот парень ее достал. — И даже не вырубил электричество во всем районе, — усмехнулся Макс. — Пустяки Питер, да и я там не один работал. Я ж не супермен. — Ещё какой, — сказал Питер ставя перед ним пиво, — За мой счет. Отдыхайте. Давид придвинул себе пиво, посматривая на Макса. Тот пожал плечами: — Он немного преувеличивает. — Не думаю, — серьезно ответил Давид, делая большой глоток. — Не надо меня идеализировать, — снова пожал плечами Макс. — Я не ангел. Вместо ответа, Давид уткнулся лбом ему в плечо. Макс погладил его по спине и снова Давид будто провалился куда-то, где тепло, спокойно, где все проблемы кажутся ничем. Он мог бы так вечность сидеть. Но вот тело так не умело. — Я сейчас вернусь, — сказал он, слезая со стула и оглядываясь по сторонам. — По левой стороне, — подсказал Макс. Моя руки, Давид посмотрел в зеркало. Волосы здорово отросли. За воротником шрама не видно, но сам он выглядел как то иначе. Несколько месяцев назад он разбил лбом стекло в каком-то клубе. Маленький шрам на лбу напоминал о том, как его тогда накрывало: сколько бы он ни бегал, он все равно чувствовал себя в ловушке. Таланта. Выдержки. Способностей. Требований. Он больше не был похож на себя прежнего. Больше не в ловушке. Давид тщательно вытер руки, вышел и поискал взгляд Макса. Он стоял у стены сложив руки на груди. Выражение его лица был Давиду незнакомо: он ещё не видел такого окаменевшего лица и холодного взгляда. С Максом разговаривала девушка, но "разговаривала" громко сказано. Она плакала и пыталась что-то объяснить сквозь слезы. Макс смотрел на это равнодушно и зло. Разборка любовников? Запросто. Давид ничего не знал о личной жизни Макса. Должен ли он вмешиваться в таком случае? Точно нет. Макс что-то ответил ей. В гуле паба слышно было плохо, но его лицо явственно исказилось от злобы и боли. Вот боль Давида и зацепила. "Ну нахуй", — решил он и стал пробираться к ним. — Я же не знала, я...правда...почему ты так говоришь… — даже вблизи слова девушки едва были различимы так она плакала. — Все ты знала, — голос у Макса звенел, — Прекрати уже рыдать, это уж точно ничему не поможет и никогда не помогало. Тебя просто нельзя было оставлять ее одну, все, вся твоя работа. Но конечно, всегда есть что-то важней, выбор ты сделала, так прекрати убиваться теперь. Она закрыла лицо руками, содрогаясь от рыданий. Давид взял Макса за руку и он похоже, только что его заметил. Взгляд у него был дикий, злой, полный боли. Давиду не было страшно. Было горько. Ему хотелось бы забрать эту боль. Чтобы Макс никогда не смотрел вот так. — Пойдем, — сказал он. Макс мотнул головой и пошел за ним, не оборачиваясь. Девушка осталась стоять, сотрясаемая беззвучными безутешными рыданиями. Макс шел молча, глядя прямо перед собой тяжёлым взглядом в никуда. Давид тоже молчал, чувствуя себя как никогда лишним и чужим, до тех пор пока Макс вдруг не сказал: — Прости. — За что? — Я говорил, что не ангел. Давид пожал плечами и взял его наконец за руку. Макс остановился, поднес его пальцы к губам и поцеловал шрамы от многочисленных ударов то дверью, то крышкой фортепиано. Давид уткнулся лбом ему в плечо. — Это моя сестра, — тихо сказал Макс, положив руку ему на затылок. — Мне жаль что ты это видел. Я не хочу быть таким. — Почему она плакала? Макс молчал так долго, что Давид думал что он не ответит. — Мы в ссоре. Она...это была ее очередь присматривать за мамой. Тогда. Но она ушла и маме удалось закончить то, что не удавалось несколько лет. Давид почувствовал внутри холод и поднял голову, чтобы посмотреть Максу в лицо. Оно не было больше злым или каменным. Просто грустным. — Я не спросил раньше, но...Макс, когда это случилось? — Три месяца назад. Во рту у Давида пересохло. Выходит, когда Макс вытащил его из петли, его мать покончила с собой всего месяц как. Сколько боли вообще способен выдержать человек? — Не надо меня жалеть, — повторил Макс, закрывая глаза. — Не буду, — Давид обнял его, прижимая к себе. Впервые не ища поддержки, но надеясь ее дать. Не жалость, но сочувствие. Может, если боль разделить, то она станет сносной. Макс молча обнял его в ответ, но Давиду показалось, что он чувствует все, что он не сказал вслух. — Спасибо, — сказал Макс. — Мне в радость. Макс усмехнулся, опознав свои же слова. — Я в порядке, — сказал он, отнимая Давида от себя. — К тому все и шло и не первый месяц. Просто пока ещё тяжело. "Ты не в порядке", — подумал Давид. — "Но будешь. И я буду рядом". — Гулять? — спросил он. — Гулять, — согласился Макс. И они гуляли. Шатались по улицам, говорили ни о чем и обо всем, курили, обнимались и снова шли куда глаза глядят. А когда окончательно рассвело и по улицам ручейками пошли люди, спешащие на работу, а Давид уже клевал носом, Макс вдруг сказал: — Это мой дом. Давид немного проснувшись увидел таунхаус квартир наверное на шесть и выкрашенную зеленой краской дверь. Мысль о том, что внутри есть кровать на которой можно спать, сразу захватила его разум. — Можно к тебе завалиться? — спросил он, — Мне кажется до своего я уже не добреду. — Можно, почему нет. — ответил Макс и добавил: — Тебе все можно. Квартира у него была на первом этаже, как и у мамы Давида. Было очень тихо. — Ты тут один? — Теперь да. — Макс как то странно посмотрел вперёд. Там, в большой комнате, служащей гостиной, виднелось что-то большое, накрытое тканью. Как привидение. Давид перевёл взгляд на Макса и сглотнул. Он вдруг подумал, что вот они и наедине. И спать сразу расхотелось. Максу по видимому это тоже пришло в голову. — Ты знаешь, я уже говорил, что совсем не маньяк. И вовсе этого не планировал. — Я был бы не против, если бы даже планировал, — честно ответил Давид. Макс шагнул вперёд и наконец поцеловал его. Какой там нахрен сон. Давид не помнил, когда ещё так быстро избавлялся от одежды — ни пьяный, ни трезвый. Не помнил, когда ему было настолько плевать лежит он или сидит и где, честное слово, он бы и на полу это делал, если бы Макс не перевёл место действия на кровать. Ему всего было мало. Он тянулся, прижимался к Максу, льнул к его телу, а хотелось ещё больше, забраться под кожу, свернуться калачиком под сердцем. Давид целовался так жадно, будто до этого он ни разу не целовался. Макс ласкал и гладил его так, что все его тело то таяло, то пело от удовольствия. Когда Макс целовал его горло там, где его касалась смерть,молнии расходились по его телу, одновременно согревая и разжигая. Впервые в жизни ему было на все плевать, как он выглядит, что он делает, он просто поддавался инстинктам, прижимался, целовал, стонал и выгибался так как хотелось. И это не было похоже на секс вообще. Не таким сексом он занимался раньше. Это был танец. И покой. И любовь. Очень горячие руки Макса — на его бедрах, на спине, на шее. Его движения внутри, жар его груди, прижимается к спине, невыносимо сладкая и жаркая волна идущая изнутри живота, напряжение в сведенных лопатках, поцелуй. Стон. Крик. И выдох. Макс был внутри. Тёк по его венам, согревал его сердце. Давиду казалось, он только что родился. И почему-то, хотя он был счастлив, почти до слез щемило в груди и страшно было выпускать Макса из рук. Он чувствовал себя более голым и беззащитным, чем обнаженный, но не боялся. С Максом он ничего не боялся. Проснулся Давид под вечер. Сперва не понял где находится, потом вспомнил и улыбнулся. Обернуться и увидеть спящего рядом Макса было также естественно и прекрасно, как дышать свежим воздухом. Давид протянул руку и осторожно погладил кончиками пальцев его лоб, брови, обвел нижнюю губу. Макс спал. У Давида сна не было ни в одном глазу. Он тихо встал, натянул джинсы и вышел, прикрыв дверь. Макс очень уютно спал, его не хотелось будить. Туалет обнаружился рядом, а на кухне Давид налил себе воды и жадно выпил. Тогда его взгляд снова напоролся на что-то большое, накрытое белым чехлом в гостиной. Он уже догадывался, что там было. Давид недолго медлил. Ткань с сухим шорохом упала к его ногам, открывая спрятанное под ней. Фортепиано. Роскошный благородный инструмент. В институте такие же стояли у профессоров. Под фортепиано на паркетном полу явственно проступало бурое, глубоко въевшееся пятно. Давид увидел всю сцену, как живьём: Макс возвращается домой, открывает дверь и сразу видит, что его ждёт. Шаг за шагом приближается и видит все. И знает что уже слишком поздно. Сидела ли она за инструментом и ее голова покоилась на клавишах или на крышке, или она лежала прямо перед фортепиано. Сам факт. Здесь они играли вместе и это были лучшие его моменты с матерью. И здесь же он нашел ее мертвой, в луже крови. Давид сел за банкетку и, как во сне медленно открыл крышку. Погладил чёрно-белые клавиши. И тихо заиграл. Инструмент был идеален. И музыка, которая пошла через Давида была почти идеальной — высшая оценка, которую он мог бы сам себе дать. Он не помнил, как долго он играл, но когда закончил, то заметил Макса в дверях. У него было очень грустное лицо.