Prelude

Они вылезли в окно, как раньше, в больнице. Уже спустя полчаса Давид понял что это была хорошая идея. Ходьба успокаивала, а ночной пейзаж, так не похожий на те же места днём, оранжевые фонари, темные деревья, низкие оградки и узкие улочки, все какое-то новое, потустороннее, все это стирало границы внутри. Он успокоился, расслабился, голова заработала иначе. — Почему снова калечил руку? — спросил Макс. Давид знал что может не отвечать. Таково было правило — на сложные вопросы можно не отвечать и ничего за это не будет. Но он хотел ответить. Когда страхи он проговаривал Максу вслух, они всегда теряли силу. — Я получил письмо из института и меня накрыло. Я ведь...все это там началось. Я должен вернуться, но знаю, меня это сломает. Доломает. Я не могу так, и решил что если сломаю руку, можно не возвращаться и…Вот. Тупо. — Но ты же уже решил не возвращаться. — Когда? — не понял Давид. — Когда решил покончить с собой, — Макс остановился, похлопал себя по карманам, достал сигарету, закурил. — Ты ведь уже тогда решил, что не вернёшься. Потому что умрёшь. Он отдал зажженную сигарету Давиду и достал себе другую. Тот растерянно сделал затяжку. Так он ситуацию не рассматривал. — Ты прав, но...тут другое. Я ведь решил тогда умереть. То есть и в институт не возвращаться и не играть, вообще все, всему конец. Но я жив. И хочу играть. А значит надо возвращаться, а я не могу. — Не вижу связи. Хочешь играть — играй. Ты любишь музыку, у вас впереди долгие и счастливые отношения. На институте свет клином не сошёлся. Давид посмотрел на него в изумлении. — Но...чтобы стать серьезным пианистом, это лучшее место, главное в Германии… — Но тебе не понравилось какого пианиста из тебя там делали, раз тебя это так ломало, разве нет? Давид затянулся. В нем спорили голоса. Один говорил что все бред и он должен доучиться, есть институт и все, никакого другого выхода, только надёжная и солидная классика, фестивали, имя… И другие голоса, которые напоминали, как ломал пальцы Бах, а ещё хуже постоянная критика. Как ело изнутри то, что нельзя играть как дышишь — надо по классике. Как он упрямо пытался гнуть свою линию, свое видение, а его столь же упрямо ломали в другую сторону. И как ему показалось что он смирился, научился играть правильно, и какой бездной боли и безысходности это обратилось в конце. Как он играл и не свое. Как он играл, а внутри все сворачивалось в комок от боли. Как он играл, а толку не было. Он думал что он плохой пианист. Но может...был не прав? Но что есть кроме института?! — Есть и другие опции. Ты знаешь ведь, что добрая треть самых известных кинокомпозиторов немцы или австрийцы, — Макс улыбнулся. — Музыка делается не только в консерваториях. Да даже если хочешь консерваторию — дело твое, но уверен, к этому можно прийти и без этого института. Хотя бы рассмотри варианты. — Я тебя люблю, — вырвалось у Давида. Но Макс не смутился и не рассмеялся. Улыбнулся, притянул его к себе и сказал: — Я ничего такого нового не говорю. Ты бы и сам до этого дошел, просто пока тебе трудно. — Я думал, мне стало лучше. Мне пиздец стыдно за всю эту истерику. — Перед кем стыдно-то? Ты знаешь хоть кого-то, кто пережил то же что и ты и вел бы себя лучше? Я вот нет. А с другими себя не сравнивай, они не были где был ты. Макс гладил его по спине и Давида отпускало. Макса было очень приятно обнимать. Раньше Давид не понимал выражения "как у бога за пазухой". Теперь он в нем время от времени жил. — Тебе лучше. А откаты будут, это норма. Просто надо пережить и найти выход из всех ловушек, куда тебя загоняет мозг. И не тот выход, который во тьму. Будет трудно, но я рядом. — Спасибо. — Я тоже тебя люблю. Давид почувствовал как сердце пропустило удар. Сразу же внутри заговорил скептик: какого черта, они знакомы всего то несколько недель, и уже в любви друг другу признаются, отлично же, они что, подростки? Как что то настолько быстротечное вообще может быть серьезным? Но это было не похоже ни на что, что Давид раньше чувствовал. И...ему так хотелось верить. — Спасибо, — сказал он ещё раз. Хотя хотел снова спросить "почему". — Мне в радость, — усмехнулся Макс, — Пошли. — Погоди, — Давид притянул его обратно и поцеловал, почти робко, почти как в первый раз, когда ещё совсем не понимал что со своими странными чувствами делать. Тот, первый поцелуй он помнил, как будто он был вчера. Тоже была ночь и голова у него кружилась потом как у пьяного. Макс ответил, сперва как обычно, как уже почти вошло в привычку, а потом сжал его затылок и стал целовать его настойчиво, почти агрессивно. Сердце забилось быстрее, Давид выгнулся в его руках, прижимаясь ещё теснее. Хотелось одновременно чтобы это никогда не прекращалось и чтобы случилось что-то ещё. Макс оторвался от него и неожиданно впился губами в шею. Давид не сдержал стон. Тело как будто моментально превратилось в желе и это было круче чем наркотики, круче чем алкоголь. Это было так же круто как игра. Хорошо бы сейчас поиграть. Давид про себя рассмеялся — отлично, даже целуясь с человеком, от которого сносит крышу, думаешь о фортепиано. Наверное ты все таки пианист, Давид. Когда Макс его выпустил, Давид думал, ни шагу больше не сделает и будет улыбаться до конца жизни. Но Макс сказал: «Пошли», и он пошёл. Играть в этом настроении и правда было круто. Под утро Давид уже сам не понимал, снится ли ему игра или все это и впрямь выходит из под его пальцев, но остановится было невозможно. — Пока хватит, — сказал Макс снимая его руки с клавиатуры. — Давай отведем тебя домой и спать. — А ты сам когда спишь? — сонно спросил Давид, едва переставляя ноги. Макс сонным не выглядел совсем. — Когда придётся, — пожал он плечами. — Работа такая, учишься спать, когда можно и быть собранным, когда ты нужен. Днем наверное, посплю. — А что у тебя за работа? — Давиду мельком стало стыдно, мог бы и раньше спросить. Не должно все вокруг него крутится. — Я спасатель. Давид так удивился что почти проснулся. — Серьезно? — Ага. — Так значит, ты профессионал. Ну-ну. С моей стороны было очень неосмотрительно пытается повесится в двух шагах от тебя. — Давид вдруг разнервничался и начал нести чушь, но Макс не обиделся. — У тебя не было ни шанса, — подтвердил он и сгрёб Давида за плечи. Это было кстати, усталость снова взяла своё и Давид едва переставлял ноги. У дома они остановились. — Не знаю, чем я тебя заслужил, — пробормотал Давид, зная что опять несёт депрессивное дерьмо, но не в силах сдержаться. — Без тебя я бы ни за что не справлялся. И вообще был бы мёртв. — Скорее всего. Макс достал сигарету. — Как это было? — Давид искоса посмотрел на него, не зная нормально ли задавать такой вопрос. — Я ничего не помню. — Конечно не помнишь, ты был в отключке. На самом деле, когда я там появился было уже почти поздно. Ты очень качественно повесился. Тебе просто не повезло что там был я. — Повезло, — поправил Давид и Макс так улыбнулся, что Давиду пришло в голову что он специально оговорился. — Мы со Стеллой в одной школе учились, она дружила с моей сестрой и дружит до сих пор. Она попросила посмотреть ее раковину, потому что ленилась вызывать слесаря. Я не успел забежать утром, когда она была дома, но знал где запасные ключи. И в общем-то очень вовремя зашёл. Давид поежился. Он мог себе представить как выглядел, посиневший, дергающийся в агонии, фу. — Ты поэтому сказал, что сперва я тебе не понравился? — выдавил Давид. — В смысле? — Ну, у висельников вид обычно...неаппетитный. — Нет, не в этом дело. Я ведь знаю как висельники выглядят. Дело в пленке. — Макс сделал паузу, затягиваясь сигаретой. — В пленке?... — Ты постелил пленку. И видно было, что тщательно разгладил, все что мог испачкать накрыл. Записки не было, а пленка была, значит ты очень хотел умереть, это было тщательно продуманным, спланированным и любовно осуществленным действием. Такие обычно, не смиряются с тем, что им помешали. Я это уже видел. И сперва решил, что ты из таких. — Но все равно меня спас. — Конечно. Раз уж меня принесло туда как раз тогда, когда тебя ещё можно было спасти, значит так оно и должно было быть. Ты уже не дергался и не дышал, пульса не было. Минуты за три я тебя откачал. А потом вызвал врачей и что дальше ты знаешь. Давид снова поежился. Макс рассказывал все это спокойно, почти без эмоций, но его все равно пробрало. Он мог умереть. Он хотел умереть. — Я больше не хочу...умирать. — сказал он вслух. Это важно было сказать вслух. Макс кивнул. — Поэтому я и здесь. — сказал он, погасил сигарету и снова обнял Давида. Он часто его обнимал. Буквально с рук не спускал и это было хорошо. Пока Макс его обнимал, пока их сердца бились рядом, тоска отступала и призрак его самого, повисшего в петле с синим лицом, тоже отступил. Дома Давид упал в кровать и проспал весь день и большую часть ночи. А под утро пришел Макс и опять потащил его играть и гулять.